Геннадий Головатый

Геннадий Головатый

Четвёртое измерение № 7 (103) от 1 марта 2009 года

Бездарные – не поэты


* * *

 

Поэты бывают разными:

Трудягами и бездельниками,

Здоровыми и израненными,

Семейными и бездетными.

Бывают шутами базарными

И главами кабинетов…

Не могут лишь быть бездарными:

Бездарные – не поэты.

 

1975


Мои стихи

 

Всё! Не сдержать. Проклюнулись – стихи.

Они давно мне грудь не бередили.

И вдруг, обычно робки и тихи,

они меня – средь ночи – разбудили.

 

Они ютились где-то в глубине –

На самом дне схолонувшего сердца…

Проклюнулись! Птенцы… Их – по весне

я выпустить хотел на солнце греться.

 

Пусть, думал я, пойдут на зеленя,

Пусть радуются радуге над речкой;

поставлю на крыло и без меня:

кто в ближний лес, кто далеко-далечко.

 

Я думал так: закончу все дела,

отдам стихам всё время и свободу.

Но, видно, раньше их пора пришла,

не согласуясь с временами года.

 

И вот я в руки птёнышка беру:

«Куда ж ты, неразумный, в эту стужу?

Да и по неотросшему перу

я вижу: чуть взлетишь, тебя завьюжит»…

 

Я говорю. Боюсь его пустить,

а он – всё крылышками бьёт, всё рвётся:

«Пусти! Пусти меня! Пусти… Прости-и!»

Окрепнет ли в пути иль разобьётся?

 

Диалектика

 

Хочу, чтоб мир – был радостями полон

И общей целью был объединён.

Но: две зари, два полюса, два пола –

Противоречия для всех времён.

 

Есть жизнь и смерть. Нет счастья без печали.

Есть вещество и антивещество…

И так во всём – две стороны медали

иль две руки… объятья одного!

 

1969

 

* * *

 

А мне судьба сказала: «Червем будь!» –

И перебила ноги, руки, спину;

подмяла, изуродовала грудь

и, под ноги идущим навзничь кинув,

 

ушла. А я – увидел над собой, –

так глубоко, как можно только в детстве,

так широко, что некуда и деться, –

не свод – один лишь воздух голубой!

 

И птицы в нём! Куда они летели?

Какую боль они в себе несли?

Какою жаждой сорваны с земли?

Какою тайной вольные владели?..

 

Судьба сказала: «Червем… червем будь!»

И перебила ноги, руки спину.

Я кулаки кусал: так остро грудь

Томила мне дорога из-за тына.

 

И всё твердило: «Ты гоним. Гоним!»

Светлица в доме стала мне темницей.

А в сердце у меня взмывали птицы –

Какие дали открывались им!

 

* * *

 

Все утешения друзей

Не сделали и малой доли того,

Что сделала она

Одним прикосновением

Своей ладони

К моим губам…


Женщина

 

Он сказал: «Ну что ж… когда-то надо…

И святая ложь – всего лишь ложь.

Я скажу тебе сегодня правду –

И, я знаю, ты меня поймёшь…»

 

Но она ответила: «Не надо!»

Закричала: «Лучше онемей!

Ты мне нужен – не нужна мне правда!

И молчи о ней. Молчи о ней!»

 

* * *

 

Я нарисовал картину.

Пришли люди

и сказали доброжелательно:

«Ерунда это: непонятно!»

Я уничтожил картину.

А потом оказалось,

Что эти люди

не понимают ещё и

интегрального исчисления,

и музыки Баха,

и египетских иероглифов,

и даже друг друга!

Но той картины

Я не мог уже повторить.

 

* * *

 

Удивительно хорошо,

Когда падает снег весной.

Пахнет свежестью и тишиной,

Удивительно хорошо!

 

Мне в такие минуты опять

неизбывно хочется быть –

и не вспомнить, и не забыть,

и, конечно же, не назвать

 

то, что было, было со мной

до того, как я был рождён,

что связалось с весенним дождём

и со снегом, который весной…

 

и в минуты такой тишины

я – возвышенней и мудрей

и, как воды утихших морей

весь прозрачен до глубины.

 

* * *

 

Тебе моей единственно единственной

(не уходи, чтоб не было другой!)

я расскажу про тихий звон таинственный

в закате над осеннею рекой.

 

Тропинками, листвой запорошёнными

(той теплою, осеннею листвой!),

деревья встретят нас, заворожённые,

опущенные в небо головой.

 

Машины с шофернёю равнодушною,

усталой и чумазой шофернёй,

там рык свой глушат и послушно слушают,

когда листвою ветер в них швырнёт.

 

А по ночам, ты знаешь, как безлиственной

деревья к звёздам тянутся рукой!..

И бродит древняя тоска безликая

над тихо всхлипывающей рекой.

 

И вдруг мелькнет во тьме огонь таинственный,

И тень – как ступа с Бабою-Ягой…

Всё это – я! И всё – тебе, единственной,

Не уходи, чтоб не было другой!

 

* * *

 

Я затерян, затерян

в мире звёзди листвы!

Я не знаю, где берег

океана молвы.

 

И не вспомнить: откуда

я пришёл и когда.

Может, был я (и буду!)

В мире этом всегда?

 

Каждый гаснущий вечер –

утро в дальних краях!

Чем же путь мой отмечен?

Чем единственный я?

 

Отчего мне так тесно

на просторах любых?

Может звон моих песен –

только эхо других?

 

Я совсем не уверен:

Сам иду иль ведут?..

Я затерян, затерян –

у людей на виду.

 

* * *

 

Если бы ты ходил…

 

Ах, ну, конечно, имеется

В вашей ходячей стране

То, что для вас разумеется,

Да вот неведомо мне.

 

Но и в моей ведь имеется,

Что недоступно словам,

И для меня – разумеется,

Да вот неведомо вам.

 

* * *

 

Мне много ль надо?

Кусочек хлеба.

Кусочек сада.

Кусочек неба.

Кусочек речки.

Кусочек поля.

Кусочек речи –

живой и вольной…

 

А для контраста

и углубленья –

Кусочек страсти

без утоленья.

Тоски кусочек,

кусочек горя.

И тот комочек,

что комом в горле.

Кусочек страха,

кусочек бездны,

кусочек краха

и к ним победы

кусочек пряный,

лучащий свет свой,

как сладкий пряник

в кусочке детства…

 

Мне много ль надо –

кусочек впору.

А из кусочков

сложу я гору.

И грудь наполнит

мне в одночасье

вселенской болью,

вселенским счастьем.

 

* * *

 

Что судьба не сулила бы мне,

я готовлю себя к неудачам,

Как солдата готовят к войне,

Чтобы не был врасплох он захвачен.

 

А когда «неожиданно» встречу –

Вместо пропасти – поле в цвету,

Лишь острее пойму красоту

И восторженней счастью отвечу.

 

* * *

 

Мне кажется, я был уже когда-то,

Но и тогда мне так же не везло.

И я оставил тёплый дым над хатой,

ушёл во тьму, где спят добро и зло.

 

Менялись боги. Рушились гробницы,

стирало время царства без следа…

Неведомая сила возвратиться

меня опять заставила сюда.

 

Услышать вновь, как дождь стучит по кровле,

как лай собачий гаснет за селом,

как за стеною кашляет корова,

как петухи кричат, что рассвело…

 

увидеть вновь, как улетают стаи,

а у отца – всё больше седины.

Увидеть мать – болеющей, усталой –

и думать, как далёко до весны!

 

А по весне – ещё невыносимей:

сидеть в избе и видеть лишь в окно

кусочек неба саднящего синью –

и ощутить забытое давно.

 

И захотеть опять уйти куда-то –

И не ходить (со мною моё зло)…

И вспомнить, что я был уже когда-то

И что тогда мне так же не везло.


А у нас в Забайкалье

 

А у нас в Забайкалье

Сопки – малиновые!

Вы небось и не знаете,

что такое багул?

Вы напрасно стараетесь

жизнь мне сделать счастливою,

всё равно я однажды

в Забайкалье сбегу.

 

Там над белым Урюмом

в воду смотрятся пристально

лозы гибкие-гибкие…

И кукушки грустят.

Там весной на заре

небо чистое-чистое!

Перелётные птицы –

как на праздник летят.

 

А леса там какие!

Роднички да развилочки.

Березняк непролазный.

А орешник в горах!..

Там с красивым названием

Аксёново-Зиловское

мой посёлок рассыпался

на пяти берегах.

 

Палисадники там

от черемухи ломятся,

и над станцией виснет –

с тарелку – луна.

И девчонки поют –

так, что мучит бессонница…

И такая потом

Настает тишина!

 

А стоять на мосту –

деревянном, прошорканном –

слушать воду,

следя переливы огней…

Или – в поле уйти

к еле слышимым шорохам,

Встретить грустных,

никем не хранимых коней…

 

А чуть свет – пастухи

засигналят особенно,

Свои дудки жестяные

Прицепив к поясам.

И охотник-любитель

на «мотике» собственном

пса прокатит – на зависть

неохотничьим псам.

Солнце бросит лучи

В склоны сопок малиновые…

Если б раз вы увидели

на рассвете багул!

Здесь бессильны мои

описания длинные, –

просто я в Забайкалье

однажды сбегу.


* * *


Старею? Или, может быть, хирею?

Да все равно: в итоге – что ни год –

тусклее краски, запахи беднее

и скрипка – реже сердце достает.

 

Но слово – все острей пронзает слово!

В поэзии, как в детстве, я могу

увидеть мир обрадовано снова,

поверить в солнце, спавшее в стогу…

 

* * *

 

Я сегодня писать

о сегодняшнем дне

не хочу.

Здесь – скрипучая дверь,

небо серое,

смех твой не понят…

лучше я потерплю,

лучше я

в этот день промолчу.

И потом, когда что-то о нём

через годы напомнит,

он же

выплывет вдруг –

детски солнечным

и золотым.

без помех и потерь.

Осиянный твоею улыбкой.

Всё значительно в нём:

ни минуты пустой суеты…

И скрипучая дверь

запоёт в моей памяти

скрипкой.

 

* * *

 

…И сорвалась – и падает звезда.

Над темным миром, городом, над садом,

над головой моей! И поезда

кричат вдали тревожно и надсадно.

 

Звезда недосиявшая моя!

Звезда моя, куда ты покатилась?

Ужель ты слишком рано народилась?

Иль слишком поздно появился я?

 

А были ночи – полны, как года.

И каждый день, как целый год разлуки!

И так нежны, так страстны были руки…

И сорвалась, и падает звезда.

 

Я понимал, что счастье – бытиё.

И воспевал любовь твою и тело.

И не было мне лучшего удела,

чем тешить сердце верное твоё.

 
И думал я, что это – навсегда.

Но так, наверно, в жизни не бывает.

Дни наступали, ночи убивая

(те ночи, что полнее, чем года!).

И сорвалась – и падает звезда.

 

Над головой моей, над тёмным лесом,

где помнишь, мы молчали у костра…

О, та неповторимая пора.

Когда и горе не имеет веса!

 

Журчала в речке вечная вода,

кукушка жить сто лет нам обещала…

Ничто, ничто конца не предвещало –

и сорвалась, и падает звезда!

 

Вёдро

 

Такая в небе вышина,

Что лайнер – мушкою несётся!

И вся вселенная полна

Такого ласкового солнца!

 

И даже пишутся стихи

С таким задиристым задором, –

Как поднимают петухи

Весною утро над забором!


На сон грядущий

 

Уютной ночи вам! Бесшумной, тёплой ночи!

Пусть вам приснятся радужные сны!

А если кто из вас и снов не хочет –

Пусть крепко спит, как тополь до весны.

 

И пусть вас встретит радостное утро,

И солнце тёплой лаской опахнёт,

И ветер, вечный непоседа мудрый,

Вам в сердце страсть к движению вдохнёт.

 

И пусть под ноги бросятся дороги,

И пусть из рук не выпадут дела,

И никакие чёрные тревоги

Не омрачат, и будет даль светла!

 

Чите

 

Дождь и ветер сделали дело:

Город насквозь, как стёклышко, чист.

И взлетает над ним пожелтелый –

первой пташкой! – осиновый лист.

Отлетают пернатые к Югу…

Вот и я – оторвался почти…

Ты прости меня, Родина, Кругу

Своему верен каждый… Прости…

Знать такая судьба мне досталась

(предначертанного не стереть)…

И хочу-то я самую малость:

На Российской земле умереть.

Я оттуда – и кровью, и духом,

Ну а корни – в тебе занялись…

Разрывается сердце… над ухом

Тихо ропщет осиновый лист.

 

   1982,

Орёл


* * *

 

…Не поучать, не источать

елей на косы-росы –

поэт приходит отвечать

на вечные вопросы.

 

И потому, когда земля

из недр своих для света

родит поэта, то – змея

ползёт за ним по следу.

 

Правда жизни моей


Я в мир пришел, чтоб мир познать,

А ты – чтоб в мире жить.

(Г.Г. – 1968.)


Правда жизни моей

в том, что создан природой

я – как орган познания

жизни людской.

И отсюда мой долг.

И отсюда исхода

мне не будет вовеки.

Лишь в вечный покой.

Правда жизни моей –

в том, что я неприкаян.

В том, что нет мне угла –

ни в быту, ни в любви.

В том, что в сердце моём –

сразу Авель и Каин,

Сразу Ева и древо,

и змиев обвив.

Грех и подвиг – в одном

разверзаются круто.

И в сознание входит

тупая игла:

мне не может быть в жизни

с этим сердцем приюта,

как и в сердце твоём

этой правде угла!

Но
   когда
           до предела измотан,

обуглен,

приползу я к тебе,

как затравленный зверь

(о, куда себя деть

в этом мире безуглом!),

хоть не в правду мою –

в безысходность поверь!

 

Завещание

 

Сын мой! Царствуй, трудись,

                            Донкихотствуй –

Сам найди своё дело и толк.

Кровь же предков продолжить

                            в потомстве –

это долг перед ними, твой ДОЛГ.

Только плоть их навеки истлела.

Души их – в твоих генах слились.

Жизнь от них получивший и тело,

Вместе с ними – в потомках продлись.

Завещаю в наследство, как пращур,

не работу, иконы, рубли,

но лишь имени честь. И – бесстрашье

честью править свои корабли.

Настоящее счастье – запомни! –

Соучастье с другими, в других.

Каждый день твой да будет заполнен

Светом радости лиц дорогих.

Да не минут тебя и несчастья –

неудачи, потери и страх:

чтоб и сердцем принять мог участье

в тех, кто терпит нужду или крах.

Чтоб к здоровью, открытиям, встречам,

вызнав цену их, вызнать пути,

чтобы с мудростью в жизненный вечер,

как с отвагою в утро войти.

 

Молчание


Меж нами молчание встало –

Стеклянной до неба стеною.

Я видел: ты руки ломала

В отчаяньи, что не со мною.

Беззвучное губ твоих соло

Глаза мои в страхе ловили…

Такой бы трезвон был весёлый,

Когда б мы ту стену разбили!

 

Листопад

 

Круче стал солнокруг, солноскат.

Открывает сентябрь листопад!

И такой на земле настаёт

Листопляс, листоверт, листолёт!

В небостынно-осеннюю синь

Полыхает румянец осин.

Между сосен – зелёных солдат –

Желтозвонно берёзы стоят.

Что за платья – звучны, как стихи, –

От рябины до скромной ольхи!

Бал прощальный открыт – и на свет

Сокровенный летит листоцвет.

И метёт по тропам, что огонь,

Листошум, листовей, листогон…

Бал прощальный в природе кружит

Бал отчаянный кончивших жить.

И ведёт леоркестр наизусть:

Листовальс, листопеснь, листогрусть…

 

1960–2000

 

* * *

(Послесловие к книге «Испытание», Чита, «Поиск», 2003)

 

Всего вам доброго, друзья,

всего вам доброго!

Здоровья, славы, тишины

и счастья долгого.

Но помните (как помню я)

В часы страдания:

мы не для счастья рождены

для испытания.

 

© Геннадий Головатый,1960–2001.
© 45-я параллель, 2009.