* * *
Вот и остаёмся мы с тобой,
белый ангел, легкокрылый мой,
жизнь раскроет все свои страницы,
все страницы, окромя одной.
Тайну оставляя в стороне,
будем пить из одного колодца.
Вряд ли знают про песок на дне
души в серебристых колокольцах.
Всё испить, и каждый свой глоток,
как последний, чувствовать в гортани,
этой влаги чистый холодок
в неизбежном приближенье к тайне.
1975
* * *
За этот снег на деревенских крышах,
за дальний перезвон колоколов,
за всё, что мне пожаловал Всевышний,
из самых недоступных тайников,
я заплатила золотом печали,
о чём мне догадаться бы в начале
столь щедрой жизни.
Из черновиков
дней прожитых мне выпало под старость
последней ясности безжалостную радость
принять под сенью белых облаков.
* * *
NN
Хочу Вас видеть, слов не различать…
Переплетутся пальцы голых веток
с верёвкой, где постельное бельё
вбирает соль зимы в льняные нити.
Вы это знаете… есть сила на земле,
что намертво соединяет судьбы
и никогда не связывает бытом.
Есть сила высшая, что сочетает нас
священным браком с миром запредельным.
Что спорить с миром дольним! – он жесток,
так мало в нём любви и много смерти.
И много ль значат миллионы книг
в момент ухода!
Что ж, и в этот миг
природа каждой клеткой существа
с подаренною навсегда свободой,
пребудет с нами. Чудом обновленья
дано нам будет страхи превозмочь.
* * *
Там пропасть молчала, там дерево-Дуб,
мой бог и папаша, мне веткою машет.
Он вовсе не страшен,
пусть – ночь, и без листьев
шершавый мой друг основательно груб.
Стоит не кренясь, не растенье, а Дух,
лесной исполин в темноте непроглядной,
мохнатая живность пляшет вокруг
его запредельной исповедальни.
Люди боятся его тайников,
богов его тёмно-зелёной отчизны.
Его сквозь столетья оброненных слов
хватило бы многим на несколько жизней.
* * *
Над кронами тёмных деревьев проступает холодный свет.
Вселенная, безгласная и сильная, не поколеблет ни одной травинки.
Что встанет вровень с силой великого спокойствия?
Кто кровь свою вольёт в свинцовый океан неназванного?
Что сохранит миропорядок мятущегося малого?
* * *
NN
Последняя баржа ушла за излучину. Всё.
Закат бьёт в глаза, вода полирует причалы.
Негаданный случай, судьбы моей сорежиссёр,
столкнул меня здесь с одним человеком печальным.
«Не там и не с теми живу я,–вот что он сказал, –
на многих вокзалах я перебывал, и со многих
перронов, в какие бы стороны света я ни уезжал,
всегда возвращался один я к пустому порогу.
И стал на обочине дней я родниться с травой,
рассматривать путь муравья в непролазной чащобе.
И вот уж кому никогда не бывать сиротой…
Что скажете вы на моё наблюденье?»– Ещё бы!
* * *
Не жаль мне времени на праздные мечты,
на чистые снега смотрю часами,
и в тишине до самой темноты
глубокими любуюсь небесами.
Из бесконечности, где царствует ничто,
к житейскому легко ли возвращаться,
где всё знакомо, всё пережито
и нечему, как прежде, удивляться.
* * *
мы шли
деревья ни о чём не спрашивали нас
мы спорили
деревья ни о чём не спрашивали нас
поспорив разошлись
деревья ни о чём не спрашивали нас
* * *
Кузнечик дорогой, как много ты блажен…
Гораций
Ну вот, я, наконец, свободна для постиженья трав.
Кузнечик дорогой, как долго мы друг к другу
навстречу прыгали!
Скажи мне, как ты жил,
пока влюблялась я, рожала деток,
ходила добывать хлеб, мясо, молоко ?
Какою мудростью дарил тебя Восток?
Какую заповедь сложил ты несмышлёным,
чтоб не завидовали птицам певчим?
Легко с тобой.
Здесь центром мирозданья стоит ромашка.
О себе всё знает.
Здесь вековые стебли спорыша
упрямая комаха раздвигает и проползает.
А куда? Куда?!
Хоть не спеша, пускай идёт, –
её тернистый путь увенчан будет непременно чем-нибудь.
А правда ли, кузнечик-музыкант,
служитель мой искусства для искусства,
что здесь добро и зло находят тень,
но спорить не хотят? Скажи, кузнечик?
* * *
Тяжело и покойно лежало Балтийское море.
Ленивые чайки по кромке песчаной,
как люди, вразвалку вперёд и назад ходили.
Я в поезде ехала долго, мне видеть хотелось,
как море взвихряется в девятибалльной пляске,
чтоб брюхо морское развёрстое было,
чтоб на берег сила морская бросала
дракона с разинутой пастью,
хрустальные замки, замок за замком чтоб разбивала.
Гнала бы из тёмно-зелёных глубин
сверкающих всадников, скачущих в дюны,
и старого мокрого бога Нептуна
в разодранной ветром короне.
…И день проскучав у воды, билет я купила
обратный. И тут…
…Скажите, ведь странно, что мы, горожане,
так неохотно и редко голову вверх поднимаем,
а там глубина не от мира сего.
Дно мира.
* * *
В Голосеево, возле озёр
тишь расставила сети для шума,
о январской, о кроличьей шубе
вспомнил клён, городской фантазёр.
Ах, какая же осень была! –
наплела разговоров с три короба,
и как женщина, всё отдала,
и ушла, в чём стояла, из города.
Всё свершилось, никто не сплошал,
ветер в городе мусор гоняет,
адуша голубая витает,
она просто летает, душа.
* * *
Куда вы меня не пустили?
Туда,
где солнце творит удары сквозь крону кипящего дуба?
Туда не пустили,
где под ногами тугой подорожник
мимо ушей пропускает клёкоты тёмного мира?
Не пустили туда,
где ночь воздвигает хрустальные вертикали?
Где дерзкие ливни, кляняся
последнею клятвой последнего жизнелюбца,
любят и любят родящую землю,
и нас обнимая до нитки, и нас обнимая…
* * *
Никогда не была я в Париже,
никогда не увижу Варшавы,
да и в Рим, как я точно предвижу,
ни одна из дорог не ведёт.
Я живу в небольшой деревеньке,
за окном старый тополь шершавый,
на крыльце, на подгнившей ступеньке
неподвижный, копилочный кот.
Милый кот, старосветский помещик!
как тебе объяснить эти вещи...
Что Варшава! — Вселенная рядом,
даже ближе Бердичева, кот!
даже ближе садовой ограды...
Что ты смотришь копилочным взглядом?..
Ничего ты, мой друг, не поймёшь,
видно, так, неучёным, помрёшь.
* * *
NN
Не будем соперничать, мой тёмноглазый философ!
Я охотней поверю в ту сказку, где баба Яга,
не открывая законов, не ставя проблемных вопросов,
доброе дело свершит и Ивана спасёт, дурака.
Мы свободны, пожалуй, лишь в выборе способа смерти,
мы хмелеем от счастья, но быстро проходит любовь.
Мудрость пусть не спешит, хоть она и сестра милосердья,
пусть душу открытую губит прекрасная боль!
Нас ещё разжуют холодные челюсти сфинкса,
уже перевозят последних людей через Стикс.
А вдруг и родится в стеклянном каком-нибудь биксе
цивилизация с цепким названием «икс»!
Так помашем друг другу прощальною веткой сирени!
— А где мы доспорим? — А кто его знает, где.
Я знак Вам пошлю неначатым стихотвореньем,
и Вы меня спросите: «было ли племя людей?»
* * *
Ироничный мой друг!
Всё труднее шутить и смеяться,
всё больней и любимее жизнь,
всё нежнее цветка естество,
всё темнее тот жук, что по стеблю
всё выше взбирается,
и уж там на вершине – благоденствие
и торжество.
Ну а мне не сломать бы распластанной
парочки крыльев,
хорошо бы и время забыть, и в кормушку
накрошенный хлеб.
Ах, свобода-свобода, это ты ли так
бьёшься в стропилах человеческих зданий,
не вмещаясь в прожилках судеб!
Каждый видел, как рыба разрывает
намокшие сети,
нам известна работа растений –
она не во имя, не для.
И сползают снега под источником сильного
света,
и без страха за жизнь обнажается в марте
земля.
И гружёная баржа
по руслу реки полноводной,
не зная пути, будто ялик без весел, идёт.
В этой жизни свободен лишь тот,
кто подобен природе,
в этой жизни красив только тот,
кто свободным живёт.
* * *
Он никто, он загадочный тип, и живёт он
везде,
верноподданный дух никому не известного
культа,
не по воле своей оказавшись у звёздного
пульта,
путеводные знаки выводит на чистом листе.
Одинокий и грустный согбенец дарёной
судьбы,
никогда не стоявший пред золотом
на четвереньках,
донесёт свою ношу до края сакральной ходьбы
и плечо разомнёт, и продолжит свой путь
помаленьку.
Если кто-нибудь жив ещё, где вы, родные, ау!
чем так заняты ваши такие бессмертные души!
Вот и тот, кто сгребает холодной рукою золу
в колумбарную ямку, пророческих слов
не дослушав.
© Галина Комичева, 1975–2013.
© 45-я параллель, 2013.