Хотелось бы без слов

Четвёртое измерение № 8 (320) от 11 марта 2015 года

* * *

мой брат на склоне дней

мы больше не враги

попридержи коней

а лучше распряги

и отпусти в луга

где травы зелены

и возлюби врага

до будущей войны

Гражданская лирика

на кухне опять втихаря и тайком

сутуло и всё-таки прямо

присядем рядком и обсудим ладком

просодию у мандельштама

начнём наконец-то мужской разговор

забудем о дрязгах и спорах

силлабо-тонический хор до сих пор

звучит на российских просторах

забудем что кремль существует и что

на выданье чахнет невеста

умрём как один чтобы лет через сто

вернуться на лобное место

мы даже мечтать не могли о таком

в стране победившего хама

присядем рядком и обсудим ладком

просодию у мандельштама

* * *

Посреди октября

снеголёт, снегопад,

кто не спрятался – я, –

как никто, виноват.

Кто замёрз на бегу,

не отправившись в путь,

по колено в снегу

и в печали по грудь.

Кто не спрятался – тех

никогда не вернёшь;

но октябрьский снег

превращается в дождь

и бежит по лицу,

собираясь в ручьи,

приближая к концу

и приблизив почти.

Чтоб столетье спустя

возвратиться назад.

Кто не спрятался? Я.

Виноват? Виноват.

* * *

как снегом занесённый куст

за столько зимних лет

оттают оживут к весне

рассеивая тьму

мои товарищи на вкус

товарищи на цвет

на языке понятном мне

и больше никому

Тютчев

За столько лет,

за столько зим,

стал белый свет

невыносим.

Я, как умел,

его любил

за то, что бел,

за то, что был.

Поблек и цвет

и время с ним

за столько лет,

за столько зим.

Влюбился. И

на склоне лет

в цвета любви

раскрасил свет.

* * *

Памяти Бориса Пастернака

под небом надвое расколотым

гусиным клином или громом

лежали молчаливым золотом

и мокли листья перед домом

и выйдя на крылечко мокрое

и сбросив сновидений бремя

я память разукрасил охрою

и выкрасил в багрянец время

* * *

освобождение суля

ещё мертва природа

в последних числах февраля

тридцать шестого года

но вдребезги разбитый лёд

форелью серебристой

уже по волковке плывёт

в кладбищенскую пристань

* * *

от прокуренных жабр что толку на дне морском

целый век бы лежал не думал бы ни о ком

ни о чём не думал лежал бы и в ус не дул

дирижабли-рыбы и вечности синий гул

и в себя глядел бы прислушиваясь не дыша

как с земли на землю смотрит моя душа

* * *

Так неприятно, так некстати

вдруг вспомнить прожитое зря,

как влажное рукопожатье,

что вытираешь втихаря

о брюки, чтобы не заметил

хороший, в общем, человек,

и дальше с ощущеньем этим

жить целый век.

* * *

Главное – вовремя, главное – в срок,

главное, чтоб не «потом»;

тени своей испугался сурок,

но покидает свой дом.

Он не жалеет уже ни о чём, –

разве что – только чуть-чуть.

И помолчит над зеркальным ручьём

прежде, чем тронуться в путь.

* * *

Всё путём, и сомнения нет, −

диалектика, брат:

ты когда-то смотрел на рассвет,

а теперь на закат.

Ты смотрел на рассвет, не дыша,

и боялся спугнуть,

и росла у ребёнка душа,

как в термометре ртуть.

Но важней и дороже смотреть

на закат старику,

и в закате увидеть не смерть

и не тлен и труху,

а возможность, уйдя далеко,

разминуться с концом

и рассветное пить молоко

жёлторотым юнцом.

* * *

молодо зелено глухо и пьяно

сеть золотая в бриллиантах капкан

две половины пустого стакана

не променяю на полный стакан

переливается через и даже

край навсегда превращается в дно

где в незнакомом до боли пейзаже

время со смертью теперь заодно

* * *

И смешно и нелепо

представлять, будто смерть:

ножки кверху, и в небо,

не мигая, смотреть.

Безболезненно, быстро

и не страшно ничуть –

как в июле на Истре

от Москвы отдохнуть.

* * *

зеленеет листьев медь

на прибрежном парапете

не писать как умереть

и не жить до самой смерти

то ли яуза-река

то ли брента то ли лета

я пожалуй жив пока

написав с утра вот это

* * *

Хотелось бы без слов –

совсем, но как без них?

Так ловит птицелов

не птиц, а песни их.

Потом несёт домой –

живых едва-едва,

чтоб слушать их зимой

и подбирать слова.