Евгения
Гордеева

* * *

В царстве воздуха, в компании стрижей,

Где ни прошлого, ни будущего нет, -

Ты уже не миллионное клише,

Но – летящий, дуновенный свет…

В царстве воздуха потерянных ищи, -

Всех, далеких или близких, кто крылат,

Где от века в век – ни следствий, ни причин, -

Не гляди женою Лотовой назад…

В царстве воздуха, среди нагретых скал,

Поднебесной причастившись высоты,

Отражайся в фиолетовых зрачках

Вечности!.. И Вечность – это ты…

Из Чешских заметок

1.

Вот и Чехия, друг мой. Но солнце село

Раньше, чем самолёт. И слева

Да и справа, как взмокнувших рыб в консервах,

Кочевого народу тьма. К тому же

По-московски почти на исходе сутки;

И Градчаны мерещатся в промежутке

Между кроной и евро. Не давшись в руки,

Чемодан как калач оплывает в луже.

Ничего, что ноябрь; что твоя запоздала виза;

Твой дебют сорвался, хоть запой до визга.

До Москвы далеко, – до Австрии близко.

Мяч пропущен – в сетке кой-где прорехи.

Твоя удаль сиро стоит поодаль.

Утром пустит в ход все свои красоты

Вожделенная Прага: готовь бинокль.

Скажем визе «cheeze». Это я о смехе.

2.

В игрушечной Богемии мало –

Таки пространство. Кирха или замок

Ежесекундно входят чрез окно

Не постучав, не проронив «сезама».

Над ратушей, ворон перекрестя,

Сомлел старик, увенчанный звездою;

Во тьму веков, над Чехией летя,

Химера спорит с Девою Благою.

Присвоил розу чёрную фасад,

Фонтанчик заперт в мраморной шкатулке,

И прячет ренессансный город-сад

В бутон герани осыпь штукатурки.

И тесно так, что не расправить плеч

Под сводами, не выдохнуть, покуда

В косой булыжник втоптанная речь

Осмысливает каменное чудо.

3.

Расслабиться, как у Христа за пазухой,

В магическом волнистом рукаве

Твоём, Богемия, – но жить нам здесь заказано,

А русскому – заказано втройне.

Не потому ли, что опрятна, Боже, вся?!

Что тесен отутюженный камзол

Душе расхлябанной; что если борешься

За право жить – ты всё уже нашёл?..

Но, может быть: оттаявшим воробышком

Спать на ладони, есть с руки зерно

И не дрожать за крылышко, за пёрышко,

Как на Святой Руси,– ни за одно?..

4.

Жеманный истукан закатывает очи,

И лет семьсот подряд он чрезвычайно жив,–

Вертлявая деталь средневековой ночи,

Как вечная печать, на городе лежит.

И облако встаёт, как белопенный Будвар,

Руинам сообща осанки вертикаль,

Тем, что хранят озёр начищенную утварь –

Латунь иль серебро, стекло или хрусталь.

Для чьих несметных орд рассыпаны богатства,

Мед-пиво по усам без устали текут?

Утрись и уноси – здесь равенство и братство,–

Австриец и поляк, японец и якут.

Ни корня, чтоб врасти, ни стебля, чтоб обвиться,–

Лишь глаз, чтоб обмануть, и даль, чтобы разъять.

Не помнящий родства – так где твоя столица?

Не всё ж тебе копить да гладью вышивать..

Ведь скоро, за бортом случайного ковчега,

Из памяти моей изгладит узелок

Далёкая страна нетающего снега,

Пугливых медвежат, мерцающих берлог…

5.

При покупке сувенира в охотничьем замке

«Глубока над Влтавой».

Шкатулки капли дождевые

Отплясывают дребедень.

Счастливый жребий нынче вынет

Сбежавший от собак олень.

Мой механический гостинец

Так отвечает на пальбу.

А в замке – неживой зверинец

Цветёт отметинами пуль.

Лакеи в красных полотенцах

Готовят уксус и шалфей,

И за лесным переселенцем

Безмолвный протянулся шлейф.

Здесь кто-то порохом отдышит,

Его возьмёт стеклянный сон;

Его косящий бег услышит

Латунный скользкий перезвон.

И, невпопад переступая,

В озерном путаясь песке,

Заря свинцовая, рдяная

Псаря потреплет по щеке.

* * *

Лес мой, ты помнишь, как смеркшимся днем

Вдруг – поджигателей сотня?

В веке тринадцатом – или в другом? –

От воплощенья Господня.

В месяц падения, в час грабежа

По ветру – сажа и камедь.

Славно ли бронзовых дев обнажать,

В кузне поверженных плавить?

Сколько влахернскому пеплу лететь

Облаком душным, шафранным?..

Тонкие тени на сером холсте –

Души ль – путём караванным?

О, византийца оспорит осман!

Каждая роща – горнило.

Чем же, суровая Светлость Зима,

Осень тебя прогневила?

Варвару сам генуэзский купец

Вынесет винные фляги;

Там, где блистал Константинов дворец,

Спляшет языческий трагик.

* * *

Помолюсь, помолчу: я во храме, в котором –

Убеганье колонн в бледно-розовый дым, -

Это сосны цветут; и, подхваченный хором

Коридоров – орган до утра не остыл.

Здесь блуждали огни, здесь луна возжигала

Фимиам, и упрямо тянулся портал.

Заглянуть поверх гор, и казалось, что мало

Ветру в кронах пространства, и ветер роптал.

Всё теперь улеглось. Боязливое солнце,

Близоруко сощурясь, осмотрит алтарь,

И витраж, и скамьи, и немого уродца

В янтаре и, подумав, расплавит янтарь.

И тогда потекут, тишину окликая,

Горлом звуки молитвы; и, своды пронзя,

Ангел ночи взгрустнёт, от меня отлетая;

Ангел утра воспрянет, мне веко слезя…

Послесловие

И звёздный ранний изумрудный крестик,
И грузных туч качающийся ход
По спинам гор, и судорогой мести –
Вороний гогот, брошенный в полет
Широкой стаей… Утомлённый город,
Подняв от ветра огненный свой ворот,
Став кротким, словно голубь на окне, –
Сними с червонной лиственной решётки
Рябинами рассыпанные чётки,
И помолись, и вспомни обо мне!…
Ты был моею песней зачарован
Небесным сводом мною коронован,
И, истекая соком и смолой,
К тебе сходились сосны, вязы, клены
И, отступая в пруд светло-зелёный,
Тебя укрыли царскою парчой.

* * *

Послушай! Плыви же, покуда погода

Ещё не блажит, ни о чём не тоскуя;

Пока ты любимчик её обихода

И в небо впечатан сухим поцелуем.

Плыви же, пока твой фарватер кристален, -

Мой флот белопарусный песен и писем;

Пусть ветер тревожный тебя пролистает,

Осклабившись хитро по-песьи, по-лисьи.

Послушай! К глазам подступающих блюзов

Не хватит, чтоб каменный остров озвучить.

Китайское солнце, глаза свои сузив,

Нас будет за вымысел нежить и мучить.

Плыви же! Волна, словно Янус двуликий,

Поморщившись сонно, расстелется гладью

Над бездной, где явственной глянет уликой

Потерянный розан, приколотый к платью…

* * *

У локтя родинку до боли
Зацеловать – усталость губ! –
Расплавиться в твоей неволе
Звонкоголосым жаром труб,

Воспеть, взлелеять и восплакать,
Вознесть – шелками всех знамен!
Упасть, как яблочная мякоть,
В саду адамовых времён,

И, умерев, воскреснуть, небо
Неся изгибами ветвей, –
Ни звёзд, ни сна, ни вод, ни хлеба –
Касанья родинки твоей!..

* * *

Уже не я, ещё не я
Тянулась через степь в составе,
И в каждом ноющем суставе
Слабела искра бытия.

Протяжный храп, пружинный хрип,
Зевота и праздношатанье,
На полустанке женский всхлип
И пара яблок на прощанье…

В тумане – завтра, а вчера –
По шпалам в полночь убежало;
Безвестности тупое жало
И лишних мыслей мошкара!

Охапка влажного белья
И нудный голос: «Поезд третий»…
И руки слабые, как плети:
Уже не я, ещё не я…