Евгений
Дьяконов

* * *

А если бежать, то бежать в самоволку

От этих каналов, аптек, фонарей.

На Волхов – поближе, подальше – на Волгу. 

От всех геморроев, от всех гонорей, 

волхвом бородатым к родным корневищам

бежать без оглядки, на память бежать, 

молитву вкушать, как привычную пищу, 

когда за душой – ни гроша, ни шиша. 

Распутать, порвать окаянные сети

тугих проводов и, поверив в людей, 

однажды споткнуться, упасть и заметить

Того, кто навстречу идёт по воде.

* * *

Беззвучие на Невском пятачке

Соединяет землю с небесами,

В учебниках о том не написали:

В душе бескрайней, в крошечном зрачке,

В тех, чья судьба легка и тяжела,

В потомках недовольных и довольных, 

В шумящих и шипящих невских волнах 

Грохочет не затишье – тишина...

Она повсюду: в ягодах, в грибах,

Ракетным рёвом прямо из Плесецка

Она ныряет точно в область сердца,

Немного задержавшись на губах,

Она гремит с рассвета до темна

В сырой земле, воронками изрытой,

Берёт начало, и без чувства ритма

Врастает в небо чёрная стена.

Герои, замурованные в ней,

На нас глядят усталыми глазами,

Они сдавали главный свой экзамен 

Не в институте – прямо на войне,

Они – герои и выпускники 

Большой войны, когда-то отгремевшей,

Латали незалатанные бреши 

На пятачке, на берегу реки

На качество, на совесть, на века.

И в тишине, как в тексте некролога,

Однажды встретят собственного Бога,

В лице героя-поисковика.

И солнце землю нежно припечёт,

И взгляды оторвутся от девайсов,

И кто-то скажет: «Ну-ка, одевайся!

Поехали на Невский пятачок».

Гол

Она тащила всё с помойки в дом, 

Какая-то неведомая муза 

Её вела, она сгребала мусор 

В свою каморку; заметал хвостом 

Последние осенние следы 

Дождливо-снежный первый зимний месяц; 

На глянцевой обложке Лео Месси 

От снега стал угрюмым и седым. 

В её тележке ехал футболист

Иконой на потрёпанной обложке, 

И может быть, сказал бы ей: «Борись», 

Когда б не дождь в районе Техноложки. 

А так молчал звезда-голеaдор, 

Скрипели и подошвы, и колёса, 

И ночь уж было вздумала колоться, 

Заполнив голосами коридор 

Квартиры коммунальной; cилуэт 

Тележкой лязгал мимо чьих-то комнат, 

Рубились дети громко в Мортал Комбат, 

Пока у них не отрубили свет. 

В потёмках пахло водкой и травой, 

И кто-то пел про девушек-морячек, 

Помоечница пнула чей-то мячик, 

А Месси подыграл ей головой.

Грибник

Он с детства был приучен к лесу. 

С отцом и дедом по грибы 

Ходил не ради антистресса, 

Блуждал не тропами судьбы.

Он там, играя и мечтая, 

Интуитивно мог понять,

Где гриб какой, тропа какая, 

Откуда надо начинать. 

В лучах восхода и заката, 

Сбежав от суетных страстей, 

Грибы он видел, как редактор

Ошибки видит на листе. 

Но жизнь не объяснишь словами:

Уже лет десять, как грибник

Пьёт водку на скамейке с нами, 

От внучки получая втык. 

Но каждый выпивоха знает, 

Что лучше всех (скрывать к чему?) 

Грибник бутылки собирает 

И мы завидуем ему.

Ледокол

Мяуканьем, мурлыканьем котов 

Уже неделю, как зима убита.

И я собрался, я вполне готов

Пройтись пешком по набережной Шмидта.

Нева уже не дремлет подо льдом, 

Уже весна вовсю дождями плачет.

Не став менять привычное пальто 

На курточку, жилетку, свитер, плащик,

Начну, пожалуй, с площади Труда, 

Купив себе в киоске кока колу, 

Неспешным шагом я пойду туда, 

Где ветер начищает ледоколу

Бока, борта, качая на волнах

Ровесника октябрьских событий.

Былой любви развею пух и прах, 

В большой любви пока ещё любитель...

Увижу в чайке белый самолёт, 

А на воде кораблик из картона,

И в сотый раз продавливая лёд, 

Забуду, что к причалу пришвартован.

* * *

На диету садился мужик 

и от злости качался на стуле, 

и практически мунковский крик 

зарождался в обрюзгшей фигуре. 

Он пытался не помнить фастфуд 

и забыть про холодное пиво, 

но когда свежесорванный фрукт 

принесла ему женщина, ива 

за окном зарыдала навзрыд, 

и фруктовая плоть захрустела. 

То ли идиш, а то ли иврит 

обладатель невкусного тела

услыхал и почуял нутром, 

что ошибка страшна и нелепа. 

И теперь каждый день у метро 

телефоны палёные Aррlе 

продаём мы: угрюмый толстяк 

и помятая жизнью блудница. 

Люди добрые, ради Христа, 

ну не надо над нами глумиться!

* * *

На стройке чучело сжигали

В последний масленичный день.

Дымились сочные хинкали, 

Тонули в огненной воде,

Обнявшись, русские таджики.

Зима хрустела, падал снег.

В крови, как будто бы в аджике, 

Лежал избитый человек.

Он был на Невском, на Арбате,

Но вот – у лесополосы

Лежит типичный гастарбайтер

В стране невиданной красы.

Ему теперь не выйти в люди –

Украли нелюди смартфон,

И чучело башкою крутит 

В огне, как будто это он.

Горит тряпьё и льётся водка, 

Блины закончились давно.

И вот идёт прораб Кропоткин

В руке с бутылкой «Дагвино».

Бедняге он нальёт грамм двести

И даст, конечно, закурить, 

Поставит на запястье крестик

Затем, чтоб что-то не забыть.

А утром медленно, вразвалку, 

С самим собой пойдя в разрез, 

Таджик потащит крест на свалку, 

Тот самый, обгоревший крест.

* * *

У меня сегодня праздник:

Трёх котят из речки спас! 

В этом есть сюжет для басни 

Или маленький рассказ. 

Может кто-нибудь напишет,

Как в брезентовом мешке, 

Словно три четверостишья 

В поэтической башке, 

Мельтешили и возились

Три котёнка, чуя смерть – 

Мне б они до смерти снились,

Если б дал им умереть...

А пока зверюшек милых 

Нёс домой, был хмур и строг:

Как же к речке притащил их? 

Как же в воду бросить смог?

Чайный гриб

Воскресный день, блошиный рынок. 

С иконы смотрит Бог Отец. 

Ботинок и полуботинок 

Рифмует старый продавец. 

Витает в воздухе обида, 

Встаёт и падает алкаш… 

Такой вот бред: предметы быта 

бордюр берут на абордаж. 

Игрушки, книжки, занавески 

Прохожих ловят на живца. 

А выпить не на что и не с кем 

Во имя сына и отца. 

Здесь всё наивно, всё случайно: 

Ментам шугать нас западло, 

Из банки гриб противный, чайный, 

Глядит сквозь мутное стекло 

На нашу ветхую одежду, 

На нашу вечную тюрьму. 

Не гриб, не чай, а что-то между, 

А что – не ясно никому... 

* * *

Шептались, шушукались кариатиды: 

Два дня уже бродят по крышам бандиты – 

Сосульки сбивают лопатами вниз, 

Расшатан ударами старый карниз. 

Снежинки летают, как будто москиты, 

И снится сосулькам: они – сталактиты. 

Изящно висят, грациозно и гордо, 

как будто не лёд, а фрагменты декора, 

Но дворник с лопатой зашёл на чердак 

(Там шляется много чердачных чертяк), 

Ледышки под крышею вздрогнули тотчас: 

Ведь дворник явился из древних пророчеств! 

О нём говорили легенды и мифы, 

Что будет пришелец, чернющий как грифель, 

От страха прижаться друг к другу готовы

Охапки хрустальной ледовой моркови. 

Весь город кружился, от снега пятнистый, 

И даже Всевышний, вдруг став альпинистом,

Глядел в небеса с неуютного неба, 

Где было всё страшно и страшно нелепо. 

А в школе напротив, зевали со скуки 

Ребята: «Смотрите! Сбивают сосульки!» – 

Натянута лента, закрыт тротуар, 

Звонок прозвенел и раздался удар.

* * *

Я не был, к счастью, суеверным,

И знал, что есть на свете – Бог.

В тот вечер люди из таверны

Наружу плыли, кто как мог…

Кто – брасом, кролем, по-собачьи,

А кто-то вовсе на спине,

И вслед за ними дым табачный

Змеёй тянулся по стране.

И я ушёл в заплыв не глядя,

Всему на свете вопреки,

Строкой в потрёпанной тетради,

За грани смысла, за буйки

Забрался, что же будет дальше…

Теперь отсюда мне видна

Любовь – взаимная, без фальши,

Когда не ощущаешь дна,

Впитав божественный краситель,

Плывёшь то к другу, то – к врагу,

А твой спасатель и спаситель

Тебя всё ждёт на берегу…