О книге Бориса Сусловича «Царскосельский Эйлат»
Книга Бориса Сусловича «Царскосельский Эйлат» – серьёзный труд, поэтому написать о ней мне было сложно. Наконец я решилась. Книга состоит из произведений разных жанров: пушкиноведение, короткая проза (рассказы-новеллы), эссе о любимых автором поэтах (Блоке, Цветаевой, Пушкине, Мандельштаме, Бродском), стихотворения, повесть «Царскосельский вокзал».
Необычна эта книга тем, что одной из главных задач автора была сама композиция. Расположенные в определённом порядке произведения Б. Сусловича – уже высказывание некоей идеи. Автор переносит нас в мир русской литературы – кому-то хорошо знакомый, а для кого-то могущий явиться открытием, которое на долгие годы заставит читателя «заболеть» не только стихами, но и неразрешимыми вопросами: почему стрелялся Пушкин? Как жил Мандельштам? Зачем вернулась в Россию Цветаева? Почему при жизни не признавали талант Иннокентия Анненского и обязательно ли поэту умереть, чтобы быть признанным?..
Последний вопрос, на мой взгляд, как и повесть «Царскосельский вокзал» об Иннокентии Анненском, является центральным в книге. Этот вопрос дополняется другими вопросами: зачем поэт пишет? Случайна ли его смерть или она является продолжением его поэзии? Талант – это приговор или можно «избавиться» от таланта и избежать трагической судьбы, которая постигла почти всех русских поэтов?..
Несмотря на печальный набор вопросов, поставленных в книге прямо или косвенно, читателя не покидает чувство, что он поднимается над серыми буднями. «Царскосельский Эйлат» – это взлёт над действительностью и погружение в любимую автором стихию русского языка и родной ему русской литературы с её героями и её проблемами. Ведь Эйлат – излюбленное место отдыха жителей Израиля, где Борис Суслович живёт уже 27 лет.
В книге Бориса, конечно, есть стихи и рассказы (в частности, автобиографическая «Воронка»), посвящённые еврейской и израильской тематике. Есть и переводы с идиша из Моисея Тейфа (по традиции составителей сборников стихов и прозы переводы помещены в самом конце книги). Но Борис Суслович прямо даёт понять читателю, как российскому, так и израильскому, что, он, поэт Суслович, является наследником русской поэзии, живёт в ней, чувствует себя органичной частью этого мира. Не случаен помещённый в самом начале книги короткий рассказ «Картина» (снабжённый пояснением: «Вместо эпиграфа»), где юный герой стоит около картины, изображающей Святого Иосифа с младенцем на руках, и, несмотря на замечание старушки-смотрительницы, что это «не его» тема, никуда не уходит, а смотрит и смотрит… Что хотел сказать этим автор? Остаётся лишь предполагать… Однако любой читатель книги сразу понимает, что среди теней русских поэтов 19 и 20 вв. Борис Суслович – свой, а отнюдь не чужой. Автор бродит, как среди театральных декораций, среди этих теней, и тени под его пером оживают. Наверное, самый запоминающийся образ – Иннокентий Анненский. Борис Суслович пытается понять, почему при жизни поэт оставался неизвестным? Потому ли, что он был чересчур скромен, или же потому, что его стихи опередили время? Думается, причина в том, что он был чужим в мире богемы, вёл образ жизни адекватного гражданина, преподавателя и семьянина. Результат же налицо: Анненский выиграл дуэль с судьбой, встал в ряд классиков русской поэзии. Так стоит ли расстраиваться из-за мнимой «непризнанности» и «чуждости»? В мире поэзии настоящий талант не может быть чужим. Чужим можно быть только в мире литературной тусовки… А она гроша ломаного не стоит.
Я старше их: и Пушкина, и Блока,
И Анненского. Что считать года,
Размазывая жалобы по срокам?
Мой голос не услышат никогда,
А псевдоним «Ник. Т-о», к несчастью, занят.
Как быстро схлынет мутная вода –
И даже память мучить перестанет…
Думаю, что эти прекрасные строки Бориса Сусловича всё же не соответствуют действительности. Ничего в мире, в том числе, и в поэзии, не бывает зря. Ничей голос, даже если его не хотели слышать, не будет забыт, если он того достоин.
Но вернёмся к композиции «Царскосельского Эйлата». Следующим произведением в книге идёт ответ литератору Николаю Гуданцу, которого автор именует «вторым Писаревым» за его попытку опорочить творчество Пушкина. Знаменательно, что это эссе имеет подзаголовок – «вместо предисловия». Внимательный читатель сразу отмечает: Борис Суслович не просто «заступается за Пушкина», но и даёт свою оценку пушкинского наследия: «Я уже упоминал, что не так давно перечитывал Пушкина. По ходу чтения составлял список “мелких стихотворений”, которые живут до сегодняшнего дня. Их оказалось… 167. Из них 52 считаю гениальными… У каждого читателя, не понаслышке знающего творчество поэта, цифры могут быть иными, но едва ли будут сильно отличаться. И никак не в сторону уменьшения. Объявлять Пушкина “автором нескольких гениальных произведений” – значит “довольно грубо” искажать реальные факты». Как видим, у поэта Сусловича отсутствует свойственное многим истеричное желание затоптать любую попытку анализа пушкинского творчества, но присутствует спокойная уверенность, что такие «литераторы» как Гуданец не имеют права вторгаться в мир русской поэзии, как слон в посудную лавку, всё сметая на своём пути «смелой» критикой. А сам Борис в этом мире свой, и он с любовью и достоинством пишет о его персонажах.
Рассказы и стихи Бориса Сусловича, безусловно, талантливы. Короткие рассказы можно назвать скорее стихотворениями в прозе. Поэзия Сусловича непроста, над каждым стихотворением приходится задуматься. Они многослойны – как в философском, так и в образном смысле. При внешне классической манере, краткости и отшлифованности каждого слова эти стихи очень современны, даже, в каком-то смысле, авангардны. Всё это придаёт дополнительный смысл и свет книге – автор её является не подражателем любимых поэтов, но их ценителем, продолжателем.
В словах о книге принято приводить цитаты. Приведу одно из запомнившихся стихотворений:
Как же я дыханье успокою,
Чтобы выжить в мире опустелом,
Где своим я не владею телом,
А твоё сливается со мною?
Разве ты не этого хотела?
Скоро позабудем, что нас двое:
Правила сложения усвоив,
Половинки делаются целым.
Сердцем к сердцу прижимаясь тесно,
Круг земной замкнув на круг телесный,
Оболочку времени разрушим.
Разлетится жарких мигов стая.
Ты глаза откроешь, отражая
Наши перепутанные души.
Язык Бориса Сусловича совершенно органичен, это живой русский литературный язык без примесей «новояза», возникшего в последние годы. Возможно, потому, что автор уже давно не живёт в России, ему удалось, подобно белоэмигрантам, сохранить свой язык в чистоте. Там, где герои говорят на идише, они и говорят на идише, что адекватно отражает описываемую реальность. Но это не имеет отношения к языку самого автора.
Вернёмся к Анненскому. Судьбу его повторили многие таланты – непризнание, «лишнесть», мнимая «ненужность» в литературном мире… Затем – известность после смерти. Вспомним, что даже всемирно известный Владимир Высоцкий, песни которого пела вся страна, сильно переживал из-за того, что его стихи не публикуются в официальных журналах и он не является членом Союза писателей СССР… Он считал, что опубликоваться в толстом литературном журнале – это признание поэтических заслуг, а вот то, что тебя знает вся страна – не так важно… К сожалению, эту ошибку повторяют и другие. Почему-то им кажется, что они пишут для критиков или коллег-литераторов. Отчасти, конечно, так и есть, но лишь с том смысле, что критики и литераторы – такие же читатели, как и те, кто сам ничего не пишет. Поэт же творит не потому, что он хочет кого-то удивить или где-то напечататься (всё это внешние, поверхностные, хотя и приятные моменты). Истинная природа поэзии необъяснима. Вспомним Пастернака:
О, знал бы я, что так бывает,
Когда пускался на дебют,
Что строчки с кровью – убивают,
Нахлынут горлом и убьют!
………………………………
К поэту Борису Сусловичу поэзия стучится по-иному:
Мы по-детски доверчиво спали.
Неожиданно рядом возник,
Никому не мешая вначале,
То ли свет, то ли звук, то ли миг.
Все мгновения сцеплены были,
Но одно из них выпало вдруг
И растаяло в утренней пыли:
То ли миг, то ли свет, то ли звук.
Было что-то спросонья задето,
Чему даже названия нет.
На полях сновиденья помета:
То ли звук, то ли миг, то ли свет.
Но и у него, по традиции русской литературы, жизнь поэта внутри поэзии имеет фатальный трагический оттенок, хотя и с некоторым налётом самоиронии:
Жизнь паскудная поэта:
Умудриться в каждом слове
Душу выскоблить до крови
В лабиринте тьмы и света.
……………………………………
Зададим себе вопрос: в чём же, наконец, поэт может найти счастье и удовлетворение? В том, что твоё слово слышат? Но разве менее трагичной, чем судьба Иннокентия Анненского, была судьба Александра Блока? Первый поэт России… И что же? В сорок лет его уже ничего не радовало: ни собственные стихи, ни восторги публики. Смерть при жизни…
Читатель может надо мной смеяться, но пришло время сказать прямо: Анненский был счастливее Блока. У него были дети, любимые люди, прекрасное призвание – педагогика, он жил в «положительном» поле и воскрес после смерти в своих стихах, в то время как Блок жил «на отрицании» и при всей своей гениальности оказался мертвецом среди живых… Стихи Блока светят, но это отражённый свет, подчас болезненный и надрывный, в то время как стихи Анненского – это свет живой, тёплый и уверенный… Не буду далее писать пошлости типа «поэт всегда одинок», «все мы лишние в этой жизни», а также цитировать Цветаеву насчёт того, что «все поэты – жиды»... Есть ЖИЗНЬ, она существует, она есть и помимо чёрной воронки, называемой «русской поэзией». Поднимаясь всё выше и выше, мы наконец пробиваем атмосферу поэтической реальности – и вылетаем за её пределы, как птица из клетки. Как человек в космос, так поэт вылетает в жизнь. Правда – не каждый, а лишь тот, кто живёт без фальши. Жертвы многих талантливых людей были напрасны. Напротив, я считаю, что если бы они меньше «жертвовали» на «алтарь искусства», то написали бы больше и лучше, ибо любое идолопоклонство – грех. В том числе и перед идеей абсолютности поэзии…
Ты царь: живи один. Дорогою свободной
Иди, куда влечёт тебя свободный ум,
Усовершенствуя плоды любимых дум,
Не требуя наград за подвиг благородный.
Они в самом тебе. Ты сам свой высший суд…
Добавить почти нечего… Борис Суслович, слава Б-гу, не только поэт. У него, кроме поэзии и прозы, есть ещё и вполне реальная, земная человеческая жизнь (а такая жизнь бывает не у каждого литератора, вгоняющего себя в чёрную дыру ради ложных идеалов…). И я думаю – выход именно тут: просто жить, не делая из литературы священную корову, но наслаждаясь её светлой стороной.