Елизавета Яровая

Елизавета Яровая

Все стихи Елизаветы Яровой

Immortele Augustine

 

Там, где я беру перо,
ты становишься бессмертным,
и под тяжестью конверта
прогибается bureau.

Кто бы мог подумать, что
он окажется тяжёлым –
лист, исчирканный, изжёванный,
подёрнутый мечтой.

Расползаясь на листе,
стайки литер васильковых,
будто крылья насекомых,
начинают шелестеть:

Здравствуй, милый Августин!
Нынче ты меня моложе.
Нам с тобой грустить негоже,
непростительно – грустить.

В тайном зале взаперти
я храню твои портреты
за стеклянными глазами.

Часто видится, что это
я – смотрю с твоих портретов,
а напротив молча замер
immortele Augustine.

 

Буриданова ослица

 

Восстать намного проще мне и
сбежать за Анды-Пиренеи,
чем примириться с расстояньем
твоей протянутой руки.
Я не хочу остаться дрянью,
еврейкой с чёрными кудрями,
но пряди, локоны, темнеют
и завиваются в круги.

Вот видишь, мне уже не двадцать:
воспринимай меня как данность.
Как, право, дёшево – продаться
за пропитание и кров,
и в доме собственном скитаться,
века в разлуке жить с любимым
и черноплодною рябиной
сгущать разбавленную кровь.

Воспринимай меня как данность.
Как буриданова ослица,
могу спастись, лишь сделав выбор:
прощай, безумный предок Ной!
Я обернусь холодной рыбой
в бездонных водах Иордана
и сгину, дабы возродиться
Великорусскою княжной.

 

 

* * *

 

Господи, вот бы мне в эпики – в руки меч,

в башню меня, под замок, под матрас – горошин.

Вряд ли, наверное, игры бы стоили свеч,

не будь благоверный супруг мой таким хорошим.

Признайся мне, ты ведь, Боже, его творил

пообразнее, поподобнее многих прочих;

мне кажется, он унаследовал руки твои,

и волосы унаследовал. Даже очень.

А мне бы изящества, плавности бы (и праща,

наверное, тоже бы вовсе не помешала…)

Хотя, научи меня, Господи, лучше – прощать

(Да, это когда – не казнить за любую шалость).

Пряма ли дорога из вечной незыблемой тьмы

к Тебе, или — длинная лестница в рай витая?

Я здесь, я молюсь Тебе через глаза и умы

всех тех, кто хотя бы однажды меня читает –

таких же заблудших Твоих поросят, как и я;

и дай мне, Боже, всегда созерцать в них лик

Твой, а не адские полчища чёрного воронья.

Прости меня, я не учу наизусть молитвы.
Да что там! – с моим благоверным, с моим царём

мы даже не венчаны мирно живём во блуде;

священник пугает, что, ежели вдруг помрём,

то Царствия нам Небесного, мол, не будет.

Но мы ведь едины! – попробуй-ка там разыщи

в едином котле, кто венчан, а кто — не венчан,

и я никогда не желаю сторонних мужчин,

как он, говорит, не желает сторонних женщин.

Душа нараспашку, над шапкой – щербатый нимб, –

такой он, мой дивный, мой светлый, – за мной, гриппозной,

придёт; или я, не дождавшись, скользну за ним:

мне, право, без разницы — лишь бы не слишком поздно.

Вдвоём, вне подлунных условностей и широт,

мы вылупимся птенцами и станем – где-то

в раю, как Адам и Ева наоборот –

глядеть друг на друга, не зная, что мы – одеты.

 

Грустная песнь о неразвитой инфраструктуре

 

Закончится осень и снова начнётся осень.
Хлеба обратятся снопами ржаных колосьев.
Пылинки, паучьи лапки, собачьи блохи.

Бежать бы к чертям, но, покуда дороги плохи, –
Сиди-ка, девица, в светёлке, своей деревне,
Играй с деревенским быдлом в любовь и ревность.

Рекой тебе будет канава, столицей – Тула,
И страсть неземная – соседский мужик сутулый.
Что бездна – в бочонке, что космос – в стакане чая.
...И жить бесконечно, друг в друге души не чая.

 


Поэтическая викторина

Другие девочки
 

Говорили – плачь, как другие девочки, пой как другие девочки –

тоненьким голосочком, русалочкой на дубу.

Дружи, как другие девочки, дрожи, как другие девочки –

и умрёшь, как другие девочки – прикусив губу.

Будь, говорили, слабенькой, будь, говорили, сладенькой,

будь, говорили, нежною – хитростью всё бери.

Будь, говорили, лёгонькой, будь, говорили, мяконькой,

будь, говорили шёлковой, бархатной изнутри.

Где ж они, эти девочки, эти демоны в рюшечках,

боги в розовых бантиках, шёлковых лепестках?

Прячутся, что ли, девочки, плюшевые игрушечки,

ящерками в пустынях сахарного песка?

Да вот же они, эти девочки – якшаются, с кем ни попадя –

с любым, кто сколь-нибудь опытен,

(но первыми не звонят!)

Язвительны эти девочки – ранят острыми шпильками,

но любят – мечтая, сюсюкая! – котёночков и свинят.

…………………………………………………………….
Им смешны лады, которые мы берём,
и усердие, с которым мы ноты тянем.
Они пахнут мандарином и имбирём,
эти девочки с ухоженными ногтями.

Эти девочки лягаются и орут,
эти девочки наращивают свой панцирь,
и со временем сквозь липовую кору –

не пробиться к ним и не проколупаться.

Зло и мастерски они причиняют боль,
нападая на таких же борзых, кусачих –
эти девочки с изломанною судьбой,
эти воины за право носить Версаче.

Их трофеи прибегают, как псы, лакать,
как лекарство, как панацею от лютой скверны –
наши души, полные мёда и молока,
бескорыстные, присягающие на верность.

Эти девочки в один из похожих дней –
Оглянутся вдруг и поймут, что – гнезда не свили.
Эти девочки всё красивее и бедней.
Право, пусть бы лучше уродливей, но счастливей.

 

* * *
 

Как только Цербер стиснет зубы,
Харон, вздохнув, вернёт медяк,
глядишь – зима пойдёт на убыль,
моё сиротство бередя,

и ты взойдёшь на снег лежалый
с холодной горсточкой олив,
сказав, что просто уезжала
проведать Баренцев залив,
и очень рада мне присниться,
из мрака выйти по следам.

Растаял иней на ресницах,
как хрупкий вереск, как слюда,
но тяжек камень на могиле,
пленивший вешнюю траву...

Жаль, я пишу не как Вергилий,
по крайней мере, наяву.

Проснусь — и выветрится опий
с названьем «молодость слепа».
Отправлюсь стричь седые хлопья,
да над лесами рассыпать.

 

Оберег

 

Если вдруг случится, что злая смерть
Украдёт, что куколку на тесьме, –
Побреду за ней по сырой тропе,
Взяв на память лишь в волосах репей.

Не кручинься, светлый мой, не грусти:
Я шепну тебе, как меня найти.
Ненадолго станется волком выть –
Я следы оставлю среди травы.

За неделю смерть исказит мой глас,
Поволокой скроет прозрачность глаз,
Растворит печаль, раскрошит скелет,
Обратит былинкой на сотни лет.

На девятый день по следам ступай:
На чужой тропе будет боль тупа,
А на нужной – острая, как слюда.
Как почуешь – значит, тебе туда.

У большого каменного моста
Подбери меня, да себе оставь –
Оберегом, камушком на груди,
Незабудкой в гуще твоих седин.

И живи – с живыми. Пускай они
Робко спросят: «Что это ты хранишь?» —
Ты ответь, небрежно меня держа:
«Безделушка. Любящая душа».

 

Покинуть Назарет

 

Под тяжестью ресниц смиренно-длинных,
Марии снилось, будто б на осле
не убежать из Иерусалима.
Под сердцем расцветал кровавый след
пурпурной пряжей храмовой завесы.
Когда ребёнок отнят от груди,
всё присное преобратилось пресным.
Она молилась: «Господи, приди!»

Не свыше (но откуда же, откуда?)
видения текли сплошным дождём.
«Младенец под названием Иуда
опасен, пусть ещё и не рождён».

Порою вид Голгофы, осаждённой
войсками, снился погружённым в шквал.
И просыпалась – день ещё подёнок
на волю выпускать не успевал.

А время шло вперёд, и на заре
Господь велел покинуть Назарет.
В рассветном сине-сером небосводе
архангелы вставали на посты,
несли дежурство с райской высоты.
Следили: где помазанник Господень?

В момент, когда встречались их глаза,
она хотела повернуть назад,
остаться до скончанья в Галилее, –
«Прости меня, Всевидящий», – сказать,
шершавый плат старухи повязать
и сына нераспятого лелеять.

 

Убить дракона

 

Если прикинуть, сколько скрыто в тебе добра,
обязательно выйдет, что – где-нибудь недобрал.
Под одеждой становится колко и нелегко,
потому что в нутре просыпается злой дракон.

Он не просит еды и почти не жжёт деревень,
только бьётся истошно наружу из рваных вен,
изнутри скребёт, чешуёю кресты чертя –

ты брезгливо его выпускаешь ко всем чертям.

И кровавые крылья окутывают, как плащ:
будут снова – огонь, солома, и детский плач,
и побег до леса, и выжженная межа
на пути. А потом в довершенье – лесной пожар.

Это – сильный дракон, современный. Ему нипочём –
наши души и сёла, отстроенные кирпичом.
 

………………………………………………………….

Драконы – они непростые, и помнят про все долги.
Мы часто видим хвосты их, вставая не с той ноги.
Иногда мне кажется, будто я – из дракона вся,
когда дохожу до ванной, и хвост задевает косяк;

когда открываю дверь и когтями деру латунь,
когда из меня вырывается ненависть на лету.
Быть драконом удобно – у него на груди броня,
и его не так просто обидеть дурным парням.

Безмятежно-красивые руки и злые глаза –
это то, что приманит дракона – лететь назад,
обвивать в сто колец и нещадно тащить в кровать,
а потом – оскоплять, подавлять и дрессировать.
 

………………………………………………………….

Я отторгаю, я изгоняю тебя, змей-тугарин.

                   Восстаю из пепла, вулканической лавы и чёрной гари.

Твоя злоба меня не выжжет, не вытравит, не поглотит –

                   из нутра своего выдираю шипы со шматами плоти.

Каждый коготь мой – это меч с нечищеным кровостоком.

                   Лучше битой быть, лучше – раненой, чем – жестокой.


Не за просто так достаётся праведная обитель,

                   не бесплатная льётся в пасти высшая благодать.

У меня нет сил, а поэтому — добивайте меня, гнобите,

                   заставляйте меня страдать.

И не бойтесь, что сделаете больнее толстым недрам

                   недвижной моей души.

Знать, оно — добро, раз оно — убивает змея,

                   помогает его душить.