Елена Зейферт

Елена Зейферт

Четвёртое измерение № 17 (293) от 11 июня 2014 года

Серпантин

 

Из карагандинского ноутбука

 

* * *

 

Дантов город, что создан из моего ребра,

из моих молочных желёз, из моих кишок,

дышит прямо в лицо, он болен, он зол с утра,

у него закончился угольный порошок,

он готов забрать мои чувства, знамения, сны

и взамен ничего, ничегошеньки не отдать,

он кричит – тебе не дожить до весны, до луны,

он молчит, головою качает то «нет», то «да».

 

Я внимаю, я каждого слова слюну ловлю,

тру пощёчины мартовским настом (весна пришла),

я люблю его очень, я очень его люблю,

мы любовники, если родственна пеплу зола,

мы родители, только дети покинули нас,

прижимаюсь губами к его ледяным губам,  

как невкусен, как чёрен карагандинский наст,

как горька его корка, безрадостна и груба.   

 

Мы с ним в чреве носили друг друга. Кто святей?

Он единственный знак, что мир бывает благой.

Уголино оправдан – не ел он своих детей,

своих внуков и даже своих и чужих врагов.

 

* * *

 

Жалкий торговец снежками, брошенными в меня,

мокрыми варежками, цыпками на руках,

носишь женское имя, да и его променял,

просишь оставить в покое, только не знаешь как,

бьёшь под дых, упаду, и даже руки не подашь,

ранишь в живот, а потом заставляешь воды испить…   

Я влюблена в тебя, бережный мальчик Караганда,

только поэтому я у тебя на цепи.

 

Смотришь, жива ли, гадаешь на языках костров,

выдержу или уеду, издохну или вспорхну,

ты, как любой возлюбленный, – милый сердцу острог,

крепость, в которой крысы, замок вечных минут,

что тебе скажут зёрна, травы, остатки льда –

снова ударить с размаху или бросить в степи…  

Я влюблена в тебя, трепетный мальчик Караганда,

ты меня несколько лет ещё потерпи.

 

Веки закрою – видится белопенный лес,

тролли снуют по лагерю, вскинулись знамена…  

Людям тепло и спокойно в карагандинской земле,

стоило здесь родиться, чтобы это узнать.

 

* * *

 

Я ли под брюхом овцы утекаю, город-слепец?

Маковки храмов твоих мне пятки жгут.

Спорим, во мне тебя больше, чем в шири твоих степей. 

Ты никогда мне не лгал, а я тебе мщу и лгу.

 

С неба прольётся кислое молоко. А город лежит!

Утренний творог вынут из шахт. Он бел.

Варвары тащат вазы, монеты, копья, ножи.

Я захватила с собою свою колыбель.

 

Ангелы голы. Лица их, словно во мгле.

Но и таких мне в дорогу никто не даст.

Ты никого не жалей! Никогда не жалей!

Только арфу свою, захлебнувшись, Караганда.

 

Пусть верещит под руками живое овечье руно.

Город шарит по шерсти, он оголодал.

Я вдыхаю овечий дух, и мне всё равно –

Мои предки в теплушках когда-то попали сюда.   

 

Содрогаясь от страха (надо мной великан),

Превращаюсь в зародыш, надеясь родиться не здесь,

А сама понимаю, что ушла с молотка

За хорошие деньги, но сохранила честь.

 

* * *

 

Руки города в глине. Как же бездарен он!

Я его ранний, натужный, самый корявый горшок –

Хрупкий носитель сажи и разбитых окон,

Ветхих бумажных змеев, ландышей нагишом.

 

Горе-ваятелю стыдно? Он не прячет глаза!

Ждёт дароносицу для убогих сосудов своих.

Этих сестёр и братьев город мне навязал,

Взял их под мышки, под ноги бросил, затих.

 

Глиняных кукол болезненны черепа,

Мироточат кресты в их слабых руках.

Карагандинская иконопись скупа

И до небесного таяния легка.

 

Кто Он, горшечник или гончарный круг?

В лёгких величиною с город пробел.

Иконопись как изморозь поутру –

Дышишь и изменяешь рисунок небес.

 

Время собирать смоквы

 

* * *


Время собирать смоквы
и в позе зародыша
лежать у самого края морской чаши.

Начало нового начала.
Конец конца.

 

* * *

 

Я пишу на прибрежном песке своё имя.
Болгарское Чёрное море
слизывает его тёплым языком.

Теперь мы знакомы.


* * *


Бережно возвращаю в море
выброшенных на берег медуз. 
А они потом меня обжигают.

Так и среди людей.


* * *


Морю всё нужно.
Оно уносит к себе нектариновую косточку.
На дне моря вырастет нектариновое дерево
и будет потчевать плодами
рыб и морских животных.

 

* * *


Прибрежный камень
похож на буйвола,
пришедшего на водопой
и ещё не знающего,
что вода солёная…


* * *


Море и песок
состоят из единиц времени.

Человеческая жизнь –
лишь микрочастичка
другой единицы времени –
эпохи.


* * *


Люди в Несебре
едят мясо акулы.

За крепостной стеной
в царстве рынка
обитает Гермес,
он меняет евро и доллары
на вышедшие из обихода болгарские деньги…

Моё синее платье не отражается в воде.


* * *


Беспокойное море
выносит на берег камни
и предлагает их собирать.
Море, уже не время!
Я годами носила на спине 
мешок бриллиантов,
но оставила его
у входа
в радость.


* * *


Дома украшены
смоковницами и виноградом.
Зреют чьи-то успехи, награды, надежды.


* * *


В Ахелое
ослик, запряжённый в упряжку,
везёт старьёвщика…

Я прилетела в Бургас
не на самолёте,
а на машине времени.


* * *


По мере обретения загара
теряешь память
о суете.


* * *

 

Река Ахелой как замкнутый человек,
к которому не подступиться.
Её берега – обрывы.

Но есть створка и в душе Ахелой.

Там, где холодным пресным ручьём
река впадает в Чёрное море,
она поит прибрежных птиц.


* * *

 

Всему своё время.

Мне выпало сейчас
слушать море,
писать стихи,
собирать смоквы,
ронять бриллианты.
 

Черновая работа Бога

 

* * *

 

Время впадает в Риони…

 

Продавщица глиняной посуды

у самой кромки автострады.

 

Машины наезжают на носки её кожаных туфель.

Рождённая из глины, она поджимает пальцы.

В туфлях мягкая сухая трава. 

Мальчик внутри огромной амфоры для вина.

 

Время, словно чьё-то детство, впадает в Риони…

Возле притока Риони – Дзирулы –

купальня, деревня, дети.

 

* * *

 

Свечевидные кипарисы

созданы для того,

чтобы поднять голову к их вершинам

и удивиться необъятности неба.

«Надо же!»

 

* * *

 

Земля Грузии плодородна.

Стихи здесь рождаются, как орехи и лимоны…

Скорлупа и кожура на них прозрачны.

Ядра и мякоть – тоже.

 

Грузинский танец.

Он и она

 

Между ними нет даже воздуха,

хоть и поодаль друг от друга

живут их лица, плечи, руки…

Девушка – белое вино в закупоренной бутылке.

Мужчина – патронташ.

Они свободно дышат воздухом между его ладонями,

которые он поглаживает одна о другую.

Она тихонько превращается в фарфоровый памятник страсти,

пока узкий сапог его обнимает голень.

 

* * *

 

Виток за витком

идёт черновая работа Бога.

Люди становятся похожи на горы,

горы на ветер.

 

Пока не остановишь взгляд внутри себя,

вертишься волчком.

 

Но Бог несёт тебя по серпантину.

Тебе решать – стать человеком, горой или ветром.

 

Несомым.

Несущим.

Не  сущим.