* * *
Боялись, мир сошёл с ума,
А оказалось, – да, сошёл.
И в полный рост явилась тьма
Глазам, избавленным от шор.
На бывшем небе всё не так, –
Молчит звезда перед звездой,
Большой Медведицы черпак
Течёт сквозь дыры чернотой.
А у земли очаг погас,
Лютует радостная взвесь,
Всё вразумить стараясь нас,
Что лишь ничто на свете есть.
Ночной напялив колпачок,
Согласны я на пустоту…
Но кто-то смотрит мне в зрачок
Сквозь время, боль и темноту.
* * *
Матерясь, сдирает эполеты
С тополей нахальный ветерок,
Символ отступающего лета –
В луже утопающий листок.
И стоит над лужами понуро
Целый полк озябших тополей
Размывает серый дождь фигуры
Бывшей грозной гвардии аллей.
И ведь это – не конец расплаты,
В трибуналы отданы дела,
Словно в самом деле виноваты,
В том, что осень город их взяла.
Но искать виновных – неохота…
Оттого-то через пять недель
Умирать пойдёт штрафная рота
Под слепую зимнюю шрапнель.
Страсти-мордасти
В заброшенный дом, где не ведали счастья,
Где не было смеха, цветов и гостей,
Вселились ужасные Страсти-мордасти,
Мордастее мы не встречали Страстей!
Висел потолок сочленением трещин,
Змеился от лампочки порванный шнур,
Две моли в шкафу грызли старые вещи,
Ещё сохранившие формы фигур.
Огромный паук на продавленном стуле
Сучил неустанно белёсую нить,
И тени бессильные пальцы тянули,
Стараясь друг друга за горло схватить.
Там зеркало стыло безликим провалом,
Поскрипывал жёлтый щербатый паркет, –
На нём в середине холодного зала
Лежали тринадцать старинных монет.
Те люди, которые в дом попадали,
Спешили поднять эту горсть серебра...
И вы бы, увы, отказались едва ли,
От блеска ничейного вроде добра.
Тогда из щелей… О, молчите, молчите!
Ведь могут быть дети и женщины тут!
Каких только не было жутких событий,
В том доме, где Страсти-мордасти живут…
* * *
Поиграем в войну, словно в детстве, – без крови, –
Из коробки одной и соратник, и враг,
Командиры лихие – с мизинцами вровень,
Все солдаты встают после шквальных атак.
У солдатиков нет матерей оловянных,
Женщин в тёмных платках не положено тут,
И крестов – не наград, а простых, деревянных,
Отчего-то в наборы с игрой не кладут.
Впрочем, их для солдат раздобыть не проблема,
Если хочешь, две спички крест-накрест свяжи…
Всё как будто взаправду, но лишь – без измены, –
В детской честной игре не случается лжи.
Так давай же играть, выводить батальоны
Ряд за рядом – соседнему миру назло,
Где повестки несут по домам почтальоны,
А игрушки и детство... пускают на слом.
Яблошное
О, эти яблоки… Под яблонею – груда,
Над грудой – осы, запах сладкой гнили,
Не пей вино, а сидр пей, Гертруда,
И штрудель ешь, – пока не отравили.
От Дании до Австрии – два трапа,
Как, впрочем, до Москвы и до окраин…
Запретный плод… На землю – по этапу –
Адама с Евой… Чтоб родился Каин.
Ах, – над огрызком яблока раздора
Венера не по-прежнему прекрасна,
Всё ж яблоко полезней pomme d'or-а,
Хоть Белоснежка с этим не согласна.
Зелёный змий в абсенте безобиден, –
Пятнистый конь позавтракал обильно,
Сорт яблок, что хранили Геспериды,
Давно зовут по-русски «Молодильным».
Голландский натюрморт в тяжёлой раме,
Знак Apple, как изведанность творенья
О, эти яблоки... По блюдечку – кругами,
А после – в груду... или на варенье.
Гирудотерапия
Давай я буду твоей пиявкой –
Сплошное тело, – ни рук, ни ног?
Нас много тут, в медицинской лавке,
В стеклянных банках мотает срок.
Вопьюсь в тебя, за твоё здоровье
Начав неслышно кровавый бой,
И коль не плотью, то точно кровью
Единой стану за час с тобой.
Мы будем долго друг друга мучить,
Терпя взаимный и нужный плен, –
Никто другой не познает лучше
Биенье сердца, теченье вен…
Когда ж меня не захочешь больше,
Насильно прочь отрывая рот,
Продолжишь жизнь свою, мой хороший.
Но долго ранка не заживёт.
* * *
Нам, последнему воинству Судного дня,
Не прописан в контракте среди многоточий
Пункт о Божьем запрете начала огня, –
Если можешь стрелять, то стреляй, сколько хочешь.
И на сердце у нас под чертой портупей
Уничтожены и милосердье, и жалость, –
Крика ворона перья на крыльях черней,
Было белым крыло в день, когда выдавалось.
Нам привычнее взрывы, чем звуки осанн,
Нам не надо пайка по свершении дела,
И похожи на наши врагов голоса,
И знакомы глаза в перекрестье прицела.
Есть одно только правило в этой войне, –
Делать выстрел в упор, если просят ответа
На вопрос, – вы, ребята, на чьей стороне? –
Так как стороны тьмы нынче – стороны света.
Молитва к Офелии
Сохрани меня от безумия,
Если я не смогла сама;
Светлой щедростью полнолуния
Нищебродке дана сума, –
Не для счастья дана, для скудости,
Чтоб копила полушки-дни…
Не прошу о безликой мудрости, –
От безумия сохрани.
Ну, а если же не останется
Малой милости для меня,
Подари полоумной страннице
Горстку лунного ячменя.
Чтоб не жала бы я, не сеяла,
А с молитвою на устах
Накормила ворону белую
И других небывалых птах.
Волчащее
Я не скрою, что сукою волчьих кровей
Я вошла в этот мир после тёплого детства;
Обо мне не жалей. А себя – пожалей
И старайся не жить и дышать по соседству.
Я не стала волчицей – в подлунном лесу
Скучно мне без людей среди глупых оленей,
И порою я даже ошейник несу,
Не желая охотою жить из-за лени.
Я в бунту и покорности равно вольна,
И в прищуренном взоре таю себя гордо,
А глаза мои видит одна лишь луна,
Принимая приветствие воющей морды.
Человек мне не друг. Враг врага – тоже враг.
Приручить меня лаской – затея пустая...
И сильнее всего – ненавижу собак.
А больнее всего – не нашла себе стаю.
Невозвратное
Однажды вспомнишь имя, губы, не вспоминаемые век. У времени есть пятый угол – для чудом выживших калек. И где-то в книжке телефонной, заброшенной сто лет назад, скупыми знаками шифрован любви проигранный джихад.
И не нужны вдруг станут лица, что рядом благостно живут, – ты будешь рыться, рыться, рыться среди чуланных прошлых груд, чтоб из-за пазухи пакета, что близок к мусорной судьбе, желание с заветным «вето» вдруг в руки выпало тебе.
Там на исписанной странице найдёшь цепочку вещих цифр, которым надо бы забыться, – да у судьбы случился срыв. И пальцем, вытянутым робко, сбиваясь и сбиваясь вновь, нажмёшь одну, другую кнопку с надеждою вернуть любовь.
Гудок. Ещё гудок, а после – знакомый голос: «Да, алло?» Он жизнь твою мгновенно скосит, и загорится всё, что жгло. И в бесконечную минуту ты проживёшь другую жизнь…
Чтоб медленно, с душой согнутой, без звука трубку положить.
Божья коровка
Красные в чёрный горошек надкрылья, –
Что там коровьего в этой расцветке?
Точно ль когда-то на небе вы были?
Вправду ль в пожаре горят ваши детки?
Вот я терплю на раскрытой ладони
Лапок и брюшка смешную щекотку, –
Чтоб ваш пастух, восседая на троне,
Ссыпал в бумажку махорки щепотку, –
Я для него задержу на минутку
Эту коровку, спешащую в стадо, –
Богу спокойно скурить самокрутку
Божью – когда-нибудь всё-таки надо.
Доверие
Верить кому-то трудней, чем во что-то,
Даже труднее, чем верить в «когда», –
Точно за пятницей будет суббота,
В кране, наверное, будет вода.
Лето, как правило, круче, чем осень,
Дырка от бублика легче камней…
Трудно, когда неожиданно спросят,
Влёт и наотмашь: – Ты веришь ли мне?
Спросят, – блеснёт на ресницах надеждой
Капелька лжи или просто слеза…
И отвечаешь: – Да. Верю. Конечно. –
Только не смотришь при этом в глаза.
© Елена Сурина, 2009 – 2016.
© 45-я параллель, 2016.