Елена Лещинская

Елена Лещинская

Все стихи Елены Лещинской

Postmodern talking

 

Смысла нет как нет – ни в другом, ни в том,

Кто другим притворялся, а был всё тем же.

Том не Сойер – потрёпанный книжный том.

Скотт не Вальтер, а Мальчик-зубовный-скрежет.

 

Вольный дольник, прекраснее, чем «Кензо»,

В сочетанье с анапестом – это сила!

Ноты белого кедра, ваниль, озон…

Жаль, чего-то главного не хватило.

 

Звон-позвон, словесная маета,

Фермопилы, распилы и пилорамы.

И чего-то главного не хвата…

Кришна с Вишну в ванночке моют Раму.

 

Мозаичные образы, микс идей…

Залатает прорехи иголка ритма.

Запускает двигатель Фарадей,

Святомученики поправляют нимбы,

 

Воды Яузы плещутся о гранит,

И с упорством подвыпившего дебила

Кто-то опусы в танке строчит, строчит…

Но чего-то главного не хватило.

 

В покорёженной выстрелами броне

Лобачевский увидит изгиб пространства,

И Харон с толстой сумкою на ремне

Над Хуроном шагает в закат бесстрастно.

 

* * *

 

А потом тебя накрывает такой волной,

Что тебе не видно из-под большой воды,

Как над ней живые идут на живых войной,

Оставляя от неба копоть, золу и дым.

 

Этот эпос они писали не о тебе,

Ты в нём лишний герой, так давай же, останься вне.

Научись дышать в солёной густой воде,

Научись летать на тёмной тугой волне.

 

Выноси за скобки северных скальных бухт

То, к чему рванулось сердце в чужой степи.

Не проси о смерти ласковую судьбу,

А не то поставит боль твою на репит,

 

И тогда ты снова выдохнешь: «Что со мной,

Что с тобою, и почему так горчат слова?»

Это просто живые идут на живых войной.

А тебе не надо, ты ещё не жива.

 

 

Блажь

 

Сорвался с ёлки шарик – что за грусть?

Осколки – вымести.

Но ты же знаешь, я всегда боюсь

необратимости.

 

Тебе позволю обозначить эту блажь

дурной привычкой – ну,

вот, например, когда меня предашь,

тебя не вычеркну.

 

Умолкнет чёрная дыра внутри-внутри,

уснёт волчок на краю.

Всё не вычёркиваю, что ты ни твори,

и не вычёркиваю.

 

Почти не больно. А тебе? Расскажи,

хоть переври падежи.

Мне надо, чтобы ты остался жив.

И ты останешься жив.

 

* * *

 

Больно дышать. Больно смотреть на свет.

Больно сминать пальцами простыню.

Радость моя, с кем ты ещё в родстве?

Радость моя, я тебя не виню.

Небо моё, пыльное без дождя,

Саваном пеленает мою печаль.

Радость моя, как же я без тебя?

Радость моя, лучше не отвечай.

Солнце моё, можешь – согрей всех,

Сердце моё, хочешь – лети вскачь.

Больно дышать, больно смотреть на свет.

Я ухожу. Радость моя, не плачь.

 


Поэтическая викторина

* * *

 

В ледяных небесах и железобетонных стенах,

По большому счёту, братишка, одно и то же...

Горько-сладкий вишнёвый огонь пробежит по венам,

И не сразу поймёшь: продержался. Прорвался. Дожил.

 

Непослушное сердце колотится где-то в горле,

А на влажном виске так отчаянно бьётся жилка...

Ерунда, что за радостью следом приходит горе.

Я за всё расплатилась авансом. Мы будем живы.

 

Будем живы-здоровы и счастливы непременно.

Мне воздастся по вере, тебе – по любви, быть может...

В ледяных небесах и железобетонных стенах,

По большому счёту, братишка, одно и то же.

 

* * *

 

Вечерами герою кажется: он последний.

Пьют соратники по тавернам, уставясь в ящик.

Арканар – Валинор 5:0. Эль с фисташками. Тосты. Сплетни.

И всё меньше блистающих, и всё больше блестящих.

 

Вечерами герой смотрит вдаль из окна мансарды –

Тёмно-синие травы, звёздочки-незабудки –

И неслышно шепчет: «Я не забуду, правда...»

И мечтает рвануть в никуда на первой попутке.

 

И тоска о несбывшемся мягко сжимает горло.

Труден первый шаг, а потом – вывози, кривая.

И герой покидает свой равнодушный город.

А к утру он вернётся. Но где это утро? Кто знает...

 

* * *

 

Вспоминай меня изредка,

Ни о чём не жалей.

Я была только призраком

На дороге твоей.

 

В эти ночи осенние

Я тебя не зову.

Ты поймёшь: наваждениям

Места нет наяву.

 

Ты смотрел слишком пристально

И спугнул волшебство.

Я была светлым призраком

Для тебя одного.

 

Я была глупым призраком,

Беспокойным лучом.

Вспоминай меня изредка.

Не жалей ни о чём.

 

Я была просто сволочью –

Для тебя одного.

Вспоминай, но без горечи

То былое родство.

 

Всё продумано, взвешено,

Боль сгорела дотла.

Вспоминай меня с нежностью.

Я твоею была.

 

* * *

 

Всё ты знала наперёд, правда?

Стынут слёзы на ветру. Осень.

Эта снежная его баба

Поиграет и опять бросит.

 

И куда же он потом, бедный?

Уведёшь его к кострам мая...

Не хотела быть ему Гердой.

Он-то, думаешь, хотел – Каем?

 

Не подслушивай его бреда.

Сны его из года в год те же.

Нипочём не закричит: «Герда!»

Тихо плачет и зовёт Снежку.

 

Всё ты видишь наперёд, верно?

Снова сядет не в твои санки...

Светлоокая моя Герда,

Мой спустившийся с небес ангел.

 

* * *

 

Тане Зеленковой

 

Девочка тихонько говорит с ангелом.

Ангел далеко, не прилетит ястребом.

Девочку отравленной стрелой ранило,

Льёт на рану лучики луна ясная.

 

Сказка полнолуния – в ночи чудятся

Серые глаза да взмах крыла лёгкого.

Засыпай же милая, и сон сбудется.

Кесарево – кесарю, тебе – богово.

 

Рыжая руда, расплавься в сталь звёздную.

Девочка не плачет. Поболит – мало ли...

Девочка не помнит, для чего создана…

Сквозь огонь и воду – говорить с ангелом.

 

Ангелу сегодня тяжело на сердце,

Ангел пьёт коньяк и на себя сердится,

Но сегодня к ангелу луна ластится

И поёт чуть слышно, как её крестница:

 

Мой крылатый мальчик, тяжело выстоять,

Если из тумана – звук шагов каменных,

Сквозь багровый морок небесам выстонать

Оберег целительный для всех раненых.

 

Для меня не надо, я и так сильная,

И неважно, что тебе кажусь странною, –

Вот тебе серебряное, вот синее…

Девочка тихонько говорит с ангелом.

 

Прочее – детали, ерунда, мелочи.

Капельница, бинт и звон пустой ампулы...

Ангелов, конечно, создают девочки.

Девочкам порой спасают жизнь ангелы.

 

 

До стали

 

Эй, черепаха!

Что

за

ерунда,

где постоянство Земли?

Слоны достали топотом кита,

в дугу запьянствовали.

 

Но безмятежно

расцветает пейот:

не беспокойся, удержат там.

И мир на место м е д л е н н о встаёт

со скрежетом.

 

Comment ça va?

Да так, сomme ci comme ça.

Уже не пьётся, не плачется.

Залатанные наспех небеса

пока-покачиваются.

 

Дышать

 

Вспоминай, как дышать не

вспоминая, как надо дышать.

Ни за кого не держаться.

Никого не держать.

Ни за кого.

Никого.

Одна.

Оттолкнись от дна

и лети,

лети.

Или ти

ши

на.

Ды

ши,

на,

если ты до сих пор не смогла надышаться.

Не было шанса,

да и сейчас без шансов:

как выдыхать,

затаив дыхание?

А не таи.

Они все твои.

 

Забываю

 

Я тебя забываю, а это непросто –

Застарелые раны болят по ночам.

Для забвения нет алгоритмов и ГОСТов,

И методикам не поддаётся печаль.

Забываю тебя, как монетку в кармане,

Как своё обещание бросить курить.

Я забуду. Мне легче когда-нибудь станет,

И сумею, как раньше, с тобой говорить:

Улыбаться, уютно устроившись в кресле,

И ногами болтать, и болтать чепуху,

Подбирать на гитаре дурацкие песни

И придумывать рифмы к смешному стиху...

Я забуду. И вместе мы вспомним другое:

Как летел над волнами весёлый наш флаг,

И торговые шхуны сдавались без боя,

И норд-вест залихватски свистел в парусах...

И глушили мы ром в капитанской каюте,

Об ушедших в морскую пучину скорбя...

Знаешь, мне без тебя одиноко до жути,

И поэтому я забываю тебя.

Я стираю из памяти вкус твой и запах,

В клочья рву неотправленных писем тетрадь.

Но, бывает, тоска подступает внезапно,

И опять забываю тебя забывать.

Не кручинься, корсар, это всё наважденья.

Я надеюсь, что ты мне по-прежнему друг.

Через пару недель у меня день рожденья.

Ты пришли мне в подарок пиастров сундук!

 

* * *

 

Задворки чужого мира.

Провинция, глушь, дыра.

Ты отыскать не в силах

Тропинки к иным мирам.

Окурки твоих бессонниц,

Горечь пустых ночей,

Но... звёздочка на ладони,

Бабочка на плече.

 

Невидимая паутина,

Чей-то немой крик.

И никуда не уйти, но

Ты ведь почти привык

В ногу шагать в колонне

И не гадать, зачем

Звёздочка на ладони,

Бабочка на плече.

 

Скатишься по откосу,

Скомкав сюжет сна,

В жёлтых цветов россыпь

Да в травяной дурман.

Кажется, нет погони.

Вброд перейдёшь ручей...

Звёздочка на ладони,

Бабочка на плече.

 

Утро опять серо,

Вечер опять хмур.

Замкнутая сфера

Хуже, чем замкнутый круг.

Всё невпопад, кроме

Пары простых вещей:

Звёздочки на ладони,

Бабочки на плече.

 

Звёздная девочка

 

Мы со Светкой – стражники

в «Звёздном мальчике».

Рявк-рявк, бумс о доски копьём.

Заодно и рабочие сцены –

двигаем стены.

Но уж после, в другой пьесе,

нам, наверно, дадут посерьёзнее роли.

А пока репетируют мальчик-звезда

и несчастная нищенка-мать,

полушёпотом треплемся.

Обе любим Высоцкого –

редкость в наши семнадцать.

 

Стражники – всё-таки это серьёзнее некуда, блин.

Всегда на виду и должны сохранять

ледяную бесстрастность.

Помню, озеро подло свернулось в блестящий рулон,

и не помню, как мы доиграли.

А потом – выпускные экзамены,

все разбрелись.

Светкин стражник остался вершиной

актёрской карьеры.

Моего через несколько лет превзошёл

Винни-Пух в новогоднем спектакле

Дворца пионеров.

 

...Ну конечно, пошли на литфак –

потому что любили читать.

Светка, леди и стерва,

и я, пофигистка и язва.

Прокачка сарказма –

бесспорная польза когтям.

И как без царапин?

 

– Я с тобой вообще-то не разговариваю.

– Свет, чего вдруг? Давно?

– Две недели.

– Прости, не заметила...

Чёрт, сейчас не до глупых обид,

у меня уже взрослые беды.

 

Светкин папа был важной шишкой

в местном Доме советов.

Светка стеснялась чёрной служебной машины,

выходила всегда за углом,

хотя – что тут такого, когда по пути,

а на улице дождь.

И вот назначение: Кассиопея.

Берут только лучших и самых надёжных.

Разумеется, вместе с семьёй –

там же время течёт по-другому.

Долетят, сразу выйдут на связь –

А у нас уже выросли внуки.

Разлука на жизнь.

Светка, как же я здесь без тебя,

моя звёздная девочка?

Как же я здесь без тебя?!

Просыпаюсь в слезах.

Ближе к ночи, пардон, нажралась

и реву в телефонную трубку.

– Успокойся, никуда я не улетела.

Да не полечу я ни на какую Кассиопею!

 

Если вдуматься, мы всегда были слишком разные.

Одиннадцать лет после вуза – немалый срок.

Нитка лопнула... впрочем, это давно неважно.

Но когда вижу небо в алмазах,

вспоминаю тебя – на шпильках, в юбке-«резинке»,

с гривой светлых – ну да, осветлённых – кудрей

и с ногтями в тон свежей венозной крови.

 

– Светка, брось апельсин, маникюр испортишь.

Подумаешь, капельница.

Я уже в норме, правда.

Сама потом почищу.

– Хрен с ним, с маникюром, –

ты делаешь вид, что не плачешь.

 

Хорошо, что ты у меня была.

Хорошо, что ты есть.

Долетишь – позвони

из созвездия Кассиопеи.

 

Зеркальце

 

Накатила сплошной полосой непруха,

Ни пути, ни дома, одно кочевье.

И тогда я придумала себе друга,

Золотое зеркальце, свет вечерний.

 

Сколько раз насквозь проходила беды,

Может быть, нелепо и угловато,

Оставляя два чуть заметных следа –

Свой и тот, что сам проявлялся рядом.

 

Но не вечны сказки, такое дело.

Ты давно не можешь в меня смотреться.

Зазеркалье вдребезги разлетелось,

И у нас с тобой по осколку в сердце.

 

Так реальность сна обернулась бредом.

Улыбнись, мой свет, не смотри угрюмо.

И не бойся, я к тебе не приеду.

Потому что ты меня не придумал.

 

* * *

 

Знаешь, если посмотреть трезво,

Если спьяну посмотреть даже,

Ты летаешь над такой бездной –

И вглядеться-то в неё страшно.

 

Ну куда ж тебя несёт, парень?

Что, опять тебе небес мало?

Вспоминай, как не летал – падал

И раскрашивал крыло алым.

 

Но зачем-то я опять лезу –

Ты ругаешься, а что толку? –

Заговаривать твою бездну,

Чтобы ты над ней парил долго.

 

 

* * *

 

И тогда ты становишься лёгким и светлым мостом через бездну,

Далеко под тобою клубится мерцающий звёздами Хаос.

И тогда ты становишься лёгким и светлым искрящимся хамством –

Указуя маршрут, добавляющим: «Будьте любезны».

 

И тогда ты становишься лёгким и светлым щитом из мифрила,

От тебя отлетают и орочьи стрелы, и молнии Зевса,

И проклятия раненой твари с коррозией сердца,

С дружелюбным оскалом, на лживую маску наклеенным криво.

 

И тогда ты становишься лёгким и светлым плащом лориэнским,

Укрывая от холода, ветра, дождя и от вражьей разведки.

И тогда ты становишься лёгкой и светлой цветущею веткой,

Уходя от себя, забывая себя – да и хрен с ним,

 

И тогда ты легко и светло растворяешься в песне тягучих древесных волокон,

Что готовы сплетаться в полотна, свиваться в канаты

И взлетать из огня раскалёнными искрами – что ж, небольшая расплата

За горчащую радость хранить от стрелы, от беды, от недоброго ока.

 

И тогда твоя боль от тебя далеко.

 

Из-под тёмной воды

 

Это морок, иллюзия, крик в пустоту,

Это просто фантомная боль...

Хочешь, я босиком по осколкам пройду –

Для тебя, за тебя, за тобой?

 

Это всё – сумасшествие, знаешь ли ты?

Но когда отступает туман,

Я смотрю на тебя из-под тёмной воды

И пытаюсь читать по губам.

 

Я умею молчать на чужом языке.

Пламя, пепел, полынь, полынья...

Ты увидишь огни на бессонной реке –

Это я.

 

* * *

 

Когда на вечерней прогулке темнеет,

можно по-тихому смыться с участка

и залезть на такую большущую лестницу –

по утрам с неё грузят в машину бачки с отходами.

Наверху площадка – как раз на двоих.

Сидим, оба в круглых мутоновых шапках,

свесив ноги в заснеженных валенках.

«Видишь, луна красная?

Кто-то умер сегодня…»

Знаю, Антон, это сказка,

иначе луна всегда была бы такой.

Это странная, грустная сказка.

Смерти нет, есть живая вода –

талый снег на губах,

мягкий свет из лимонных окошек,

растворяющий сумерки.

Тихо и хорошо

вдалеке от всего и от всех,

где-то между землёй и луной.

 

Колесо

 

Мне надоели мои кошмары –

Сюжеты краткого забытья.

Катись-вертись, колесо Сансары,

Но непонятно, зачем тут я.

 

Когда иду покупать пергамент –

Туда, где сакура вся в цвету, –

Ступени рушатся под ногами,

Обломки падают в пустоту.

 

Сама себе говорю: заткнись, – но

Горит под кожей узор тоски:

Мои невыплаканные письма,

Татуированные в стихи.

 

Опять дежурить у аппарата:

Банзай вам, призраки, исполать!

Крутить заржавленный диск щербатый,

Скрипеть зубами и не стенать?

 

Меня выносит и с родниковой.

Заполирую скупой слезой.

И если всё же начну по новой,

Включу в наушниках «Кайнозой».

 

Колыбельная для камикадзе

 

Сквозь горячечный твой бред,

Сквозь неназванный твой страх,

Сквозь придуманный твой склеп,

Сквозь ползущий к тебе мрак –

Тёплый ветер чужих стран,

Терпкий запах сухих трав.

Твой ушедший в закат клан,

Твой зовущий в рассвет тракт.

В тёмном небе поёт сталь,

Мчится конница по степи,

Льются строчки на гладь листа...

Скоро утро, малыш. Спи.

 

Лестница

 

– Машка, где тебя носило, что за глупая игра?

Позабыла, как всегда, сходить за хлебом?

– Мама, этот странный парень из соседнего двора

Научился строить лестницу на небо.

 

Принесла ему дощечки, старый папин молоток,

Он в ответ вздохнул и хмыкнул непонятно.

Стали звёзды близко-близко, как в сарае потолок,

Я моргнула – и вернулось всё обратно.

 

Он на дудочке играет – и дрожит, и тает тьма,

Он такое напевает – не запомнишь…

– Машка, ты не заболела? Ты совсем сошла с ума?

– Мама, светятся в ночи его ладони.

 

– Жар, поэтому и бредишь, завтра, дочка, к докторам.

Пей таблетки и скорей под одеяло!

…Машке снится странный парень из соседнего двора

В золотом плаще и шлеме без забрала.

 

Настаёт сырое утро, спит тяжёлая трава,

Потихоньку отступает пневмония.

Затерялся где-то парень из соседнего двора.

Ты сумеешь, ты найдёшь его, Мария.

 

Будешь плакать, и смеяться, и кормить его волков,

Чай заваривать и подавать патроны.

Будет весело и больно, будет страшно и легко,

Будет музыка звенеть в тайге бессонной.

 

А когда настанет время шаг за шагом умирать,

Машка так и не поймёт, что умирает,

А услышит: странный парень из соседнего двора

Для неё одной на дудочке играет.

 

* * *

 

Лиловое утро, неяркий свет.

Пломбиром в кофе растает сон.

И если выучил слово «нет»,

Ещё немного – и ты спасён.

 

Ещё немного. Шагни за дверь.

Одно движенье, один порыв.

Не жди наград, не считай потерь.

Дорога тянется сквозь миры.

 

Вот ты стоишь с холодком в груди.

Слепит глаза золотой дракон.

Но если кто-то сказал: иди,

То этот голос тебе знаком.

 

Прозрачно небо, светла вода.

За горизонтом остался страх.

И если выучил слово «да»,

Твоё спасенье – в твоих руках.

 

 

* * *

 

Мамонтёнок больше не ищет маму.

Мамонтёнок ищет покой и волю.

Он просил о забвенье – сказали, рано.

Он хотел искупленья – сказали, больно.

 

Океан бирюзовый, лиловый, синий.

Ни акул, ни дельфинов, ни белой стаи.

Мамонтёнок дрейфует в закат на льдине,

И она потихонечку тает, тает.

 

* * *

 

Мой хрустальный мальчик, мой полубог,

Вероятно, дрыхнет без задних ног,

И дожди стучатся в его чертог,

До крови сбивая костяшки пальцев.

У него в камине одна зола,

За порогом дремлет тугая мгла,

Но прозрачно время и даль светла.

Он не станет долго прощаться.

 

Мой хрустальный мальчик, мой чародей,

Вероятно, раньше любил людей

И болтал о всяческой лабуде,

И бренчал непонятное на кифаре.

А сейчас молчит и грустит, грустит.

И уходят кошки с его пути.

Не буди, говорю себе, не буди,

Он спросонья может ударить.

 

Мой хрустальный мальчик, мой давний сон...

Жизнь идёт, вращается колесо,

И горит созвездие Гончих Псов,

И за мною тени идут по следу.

За спиною – тоненький серп Земли,

А внутри пульсирует и болит

Вечный зов отчаянных аэлит:

Где ты?

 

* * *

 

Над Вазастаном смог.

Фикус в углу и тот зачах...

Здравствуйте, фрёкен Бок,

Рыжая моя стервочка.

Тут у меня бардак,

Я приберусь немедленно.

Да, я летаю так –

Попросту, без пропеллера.

Хильдур, любой каприз...

Может, хлебнём для храбрости?

Нет, вам не надо вниз –

Надо наверх карабкаться

Прямо по облакам,

Перистым, звонким, радужным.

Я вам пропеллер дам –

С ним веселее, кажется.

 

Накануне

 

Когда вскипает тёмная вода

И заливает тлеющие ямы,

Когда осточертело всё, когда

Ты, как свинец, выплёвываешь ямбы,

Когда под сердцем ледяная сталь

И небо, как тоска, старорежимно,

Ты смотришь на раздолбанный асфальт

И ждёшь, как манны, первых злых снежинок.

 

Наладится

 

Никакое не волшебство,

И не думай о волшебстве.

Я в ответе за тех, кого...

Уходя, оставляю свет.

 

Боль твою утолить дано –

Только вспомни и попроси.

Я в тебя влюблена давно,

И не только в тебя, прости.

 

Вот, на пальцах одной руки

Я считаю своих волков.

Мне не надо твоей строки,

Лапы, сердца, хвоста, грехов.

 

Всё наладится, слышишь, бро.

Сны твои уже не горчат.

Я в ответе за тех, кого...

За тебя и твоих волчат.

 

Не сезон

 

Не сезон для прогулок босиком... Не сезон – да и не надо.

Хлопья снега летят на тёплый свет, как на пламя мотыльки.

Сквозь пугающе близкий горизонт вдаль уходит автострада,

и по ней вдаль уходят день за днём, безнадёжно коротки.

Вечера напевают невпопад имена чужих бессонниц,

а свою ты узнаешь по шагам в тёмно-синей темноте.

Подойдёт, молча за руку возьмёт, знак начертит на ладони –

и опять будет всё вокруг не то, будут все вокруг не те.

И подступит вплотную тишина, и внезапно задохнёшься

от ночной обжигающей тоски, настоявшейся сполна.

И покажется: это не с тобой, это сон. И ты проснёшься.

И научишься призраков своих называть по именам.

 

Не смотри

 

Тысячу лет назад мы лежали в одной утробе,

Слушая голос нашей единой крови.

Пофигу, кто там из нас куда не доехал, –

Ты у меня изнутри на закрытых веках.

Сердце моё, не смотри, как я догораю,

Плавлюсь, киплю, спекаюсь, заживо умираю.

Ты забери у меня амулет охранный...

 

Вечно твой

ненормальный,

выжженный,

оловянный

 

 

Ненужное зачеркнуть

 

Любишь – не любишь. Ненужное зачеркнуть.

Молча грызёшь карандаш, как собака цепь.

Ты не сумеешь застопить свою весну –

Старый КамАЗ-раздолбанный-полуприцеп.

Дремлет водила, врубивши автопилот,

Долгим невидящим взглядом буравя тракт.

Топай упрямо в сторону, где восход.

Топай, чтобы догнать его до утра.

Серые степи, запутанные пути,

Сбрендившего демиурга бредовый сон...

Чёрт бы тебя побрал, включи креатив!

Любишь – не любишь. Догнать, и дело с концом.

...А на обочине горько цветёт полынь.

А за обочиной – травы и облака.

Брось же на трассу нищенский свой калым.

Эта примета действует наверняка.

На горизонте светлая полоса,

Рядом с дорожным кафе застыл твой рыдван.

Поторопись, у вас всего полчаса.

Он все поймёт, если найдёшь слова.

 

Ничего человеческого

 

Здравствуй. Пишу тебе из петли

трассы, неумолимо ведущей к дому.

Я запомнила неземные глаза твои –

сколько же в них земного.

 

Шла к тебе сквозь вакуум, камень, огонь и жесть.

Раны сразу затягивались, как не бывало раньше...

Под твоей бронёй ну хоть что-то в заначке есть,

кроме вины и фальши?

 

У меня ничего человеческого в крови,

у тебя ничего человеческого в субстанции,

что зовётся душою. Не говори о любви.

Незачем и пытаться.

 

Так себе выход – жизнь променять на сны,

кто бы ни шёл на контакт, управляя снами.

Всё, что вчера случилось, будем честны, –

это не с нами.

 

Кто я тебе и зачем я тебе теперь,

разве когда-то прежде мы притворялись?

Я не справляюсь. Не жди, не жалей, не верь.

Это Солярис.

 

* * *

 

Озарение. Свет. Боль.

Позвоночник прошьёт ледяная дрожь.

Перекрестие. Крест. Ноль.

Те же грабли – ставить всё на зеро.

 

Наломаешь сырых дров –

Ни тепла, ни огня, только горький дым.

Перекрестье. Мишень. Кровь.

И земля каруселью – до тошноты…

 

Над водою туман разлит.

Бархатистая полночь. Дырявый плед.

И болит, до сих пор болит

Давний шрам на белом твоём крыле.

 

По тринадцатым числам

 

По тринадцатым числам, случалось, она возвращалась.

Где-то в подвздошье горело и не вмещалось.

Всей собой приосанивалась, чтобы не бить на жалость.

Рифмовала чего-то, понимая: да ну, бездарность.

 

У неё был плащ просторней на три размера,

это сохраняло в ней зыбкую веру

в то, что она кипарис.

Свет мой зеркальце, ну-ка заткнись,

холера.

До чего всё серо, Господи, как же серо.

 

Это надо пройти, как просёлочную дорогу

из морской стихии вынутому осьминогу.

Восемь ног, девять жизней, и всё под созвездием Козерога.

Ретроградный Сатурн, вот ты подкачал немного.

 

У неё всё в порядке, было и остаётся.

Как включает мозги, так прямо до слёз смеётся.

У неё посуда только на счастье бьётся.

И в осколках острых ярче сияет солнце.

 

Вам наврали, что сумасшедшие тоже плачут.

Разве чем-то другим не заняты, не иначе.

По тринадцатым числам смотрят в небо и ждут удачу.

 

Пограничье

 

Пограничье тихой моей страны

Сотрясают залпы напрасных войн.

И если не смогу избежать войны,

Лишь бы не с тобой, только не

с тобой.

 

На ветру штандарты моих цветов,

Над полями полчища воронья,

И если по траве разольётся кровь,

Лишь бы не твоя, только не

твоя.

 

Полыхает заревом ближний лес,

Некуда рвануть наперерез судьбе,

И слетает ангел с моих небес...

Лишь бы не к тебе, только не

к тебе.

 

Упаду в закат, как в полынь-траву.

Облака рассеянно теребя,

За собой кого-нибудь позову...

Лишь бы не тебя, только не

тебя.

 

* * *

 

Прислониться бы к тебе,

как зимою к тёплой печке

в доме, где на чердаке

притаился домовой.

Помнишь, бились в унисон

наши глупые сердечки –

безрассудные сердца,

что мудрее нас с тобой.

 

Помнишь, ветка за окном,

рыжий снег под фонарями,

наши тени на стене –

обалдел бы Пастернак...

Мы не верили в судьбу

и себе не доверяли.

И кого теперь винить

в том, что вышло всё не так?

 

Разделили пополам

горечь нежности полынной,

перепутали слова,

напортачив с ворожбой...

Ты меня не забывай,

и тебя я не покину:

голос сердца твоего

навсегда теперь со мной.

 

Пропуск

 

Глина, травинка, камушек, палка.

Брошенный рай в стиле кавай.

Грубый хендмейд, а всё-таки жалко.

Ты подожди, не доламывай.

 

Сомнопорталы очень непрочны –

Можно разрушить, нельзя управлять.

Всё рок-н-ролл, правда, это не точно.

Рухнет само или будет стоять.

 

Непредсказуемые конструкции,

Но если кругом пойдёт голова

И по-другому не сможешь проснуться –

Камушек, палка, глина, трава.

 

Ты разберёшься, когда будешь нужно,

Ну а не будет – забудь, забей.

Верность своим любимым игрушкам –

Не обязательно верность себе.

 

Ох, не взыщи, я опять слишком длинно.

Солнце встаёт у тебя за спиной.

Камень, травинка, палка и глина –

Пропуск из дома обратно домой.

 

 

Прочерк

 

Я пишу тебе письмо ночью,

Извини за мой кривой почерк.

У меня в графе «Любовь» – прочерк.

У тебя в графе «Любовь» – прочерк.

 

Часто видимся, да всё мельком.

Посидеть бы, замахнуть рюмашку.

У тебя в графе «Печаль» – Элька.

У меня в графе «Печаль» – Сашка...

 

Исписала два листа. Точка.

А за окнами февраль стынет...

У меня в графе «Любовь» прочерк

Превращается в твое имя.

 

* * *

 

Расплавиться в мареве знойной лазури.

Пахать на износ. До тоски. До маразма.

А после упрямой растрёпанной дуре

Втирать элементы растрёпанных азбук.

Галера плывет в раскалённое завтра.

Осталась какая-то сотня саженей.

Уйти и вернуться – извечная мантра

Для тех, кто шатается по отраженьям.

Прорвать горизонт. Не остаться за гранью.

Упрямо не верить в дурные приметы.

Опять накачаться дешёвою дрянью...

Такое вот, братцы, хреновое лето.

 

* * *

 

Рисунки мелом. Цветные пятна на серых плитах.

Наивность формы, смешенье красок, неровность линий.

Глаза поднимешь к сырому небу: «Теперь мы квиты»...

До первых ливней, мой брат художник, до первых ливней.

 

Едва просохнет – на ту же площадь, опять за дело.

Толпы безликой слепая злоба тебе не внове.

Ты безупречен, ты совершенство, ты будешь в белом...

До первой крови, мой брат повстанец, до первой крови.

 

Когда примеришь одежды цвета эритроцитов,

Пропьёт приятель тридцатый проклятый свой сестерций.

Глаза поднимешь к сырому небу: «Теперь мы квиты?»

До первой смерти, мой брат мессия, до первой смерти.

 

Сеанс

 

Иван Петрович, вот мой личный пляж.

Снимайте сапоги и камуфляж –

Плюс двадцать пять и в море, и на суше.

Сейчас закажем устрицы к шабли,

А чтобы вы мозги мне не скребли,

Мы будем молча пить и волны слушать.

 

«Поговорить об этом»? К чёрту, док.

Меня смущает небольшой подвох –

Смешно сидеть рыдать за сотню баксов.

Вы спросите, тогда зачем вы здесь?

Я больше не могу на стены лезть,

Я с этих самых стен боюсь сорваться.

 

Просить анестезии тяжело,

Но до сих пор оно не зажило.

Блокбастер «Сердце фармы» – и отпустит.

Так я, приняв с устатку пузырёк,

Спешу сюда сквозь личный Рагнарёк,

Иду к воде и отпускаю устриц.

 

Семнадцать

 

Шло бы всё это ясной заре навстречу.

Но если спросишь, что-нибудь да отвечу.

Видеосвязь? Не сейчас. Не могу. Ну чё ты.

Красный опухший нос и глаза как щёлки.

 

Ужас, мне снова семнадцать, живу без кожи.

(Кстати, ты тоже, горе моё, ты тоже.)

Способ держать эмоции на контроле –

Мрачный сарказм, если хочется выть от боли.

 

Разнонаправленность фобий – кто кем не понят?

Я как-то справлюсь одна, тебя не догонят.

Оба несём дребедень – умоляю, хватит.

Ты отойди, я выкручиваю взрыватель.

 

Слишком горько

 

В девяносто лохматом году ты открыл мне Космос.

Мы уютно болтали во тьме.

В аварийке сказали, что свет будет очень нескоро.

«Прикури мне тоже».

Индейское наше братство,

шведское наше...

кино, разумеется, что же ещё.

Неудачная шутка.

Ты круглый дурак.

Всё, что можно, –

прикурить, передать сигарету,

помолчать три затяжки

и снова нести ерунду.

Слишком горько.

Наверно, я много дымила сегодня.

«Вот скажи, и на кой тебе Магна?

Куришь Космос – и разницы нет».

Ну и сволочь!

Но ценим, признаться, не только за это.

В девяносто шестом... может, раньше...

При второй или первой жене?

 

Все они были классные бабы,

во вкусе тебе не откажешь.

Бедной тёзке моей ты сказал:

«Это имя сестры, будешь Катей».

А она улыбалась.

Боялась тебя потерять, идиотка.

В прошлом веке не было слова «абьюз»,

Но абьюз, сука, был.

Как тебе повезло, что женат на враче-психиатре

и на этом поугомонился,

других не ломая.

«Извини, дорогой,

я была неправа, ты был прав,

да, прости, я тебя перебила».

Я бы в морду дала, а она: «Это просто болезнь.

В голове у него гематома...»

И кормит таблеткой.

Последствия уличной драки.

Сотряс, и конкретный.

 

Мать твою, да при чём тут удар по башке.

Ты всегда был невыносим.

Я и не выносила.

Мы ругались. Разумеется, из-за фигни.

А потом оба лезли на стены –

как сиблинги в долгой разлуке.

Для меня ты был домом,

которого мне не хватало.

Я к тебе приползала зализывать раны,

пить водку и плакать.

Ну подумаешь, Прима

и гадостный кофе Пеле.

Сахар я принесла.

Без него слишком горько.

 

Знать бы, где ты теперь.

Адрес знаю, но это не ты –

гематома в твоей голове съела память о прошлом.

...Я давно не курю

и люблю свежемолотый горький.

Каждый сам себе дом,

кофемолка и медная джезва –

смотри, поднимается пена...

Где ты, где ты, Сын Неба

дурацких моих девяностых?

 

* * *

 

Сорок три года,

Тридцать два зуба.

Шесть пудов... мозга,

Иногда – меньше.

Не гневи бога,

Не проси чуда.

Через хрень – к звёздам,

Из ферзей – в пешки.

 

Накати праны,

Угости друга.

Береги струны,

Нарасти кожу.

Сорок три раны,

Тридцать три буквы.

Трижды три руны,

Иногда – больше.

 

Не кричи в небо –

В небе крик тонет.

Все твои речи –

Шесть пудов бреда.

Не ищи хлеба

Посреди хтони.

Через шаг – легче,

Через два – лето.

 

 

Сохрани

 

Наваждением, мороком,

Лунным зайцем, ящеркой, кошкой, птицей –

Сохрани меня в облако,

Прежде чем нажать «обновить страницу».

 

Утоли мои фобии.

Не резцом на брошенных обелисках –

Три резервные копии

Запиши на межпозвоночных дисках.

 

В тихом городе пасмурном

Мы с тобой прощаемся не впервые.

Нарисуй меня наскоро –

Уводящим в небо холмом ковыльным…

 

Нам бы вымолить странного

И увидеться заново

В этом фильме.

 

* * *

 

Сэм, давай закатимся в старый Бри,

Тёмный эль зальёт пустоту внутри.

Помнишь, раньше всякие упыри

Там сидели за стойкой, глядели косо.

А сейчас, как водится, фейс-контроль.

Минас-Тирит – Дейл всегда 5:0.

Говорят, не в меру азартный тролль

От досады изгрыз свой посох.

 

Ривенделл пустеет, ты видел сам.

Я недавно бродил по его лесам.

Мне явился Хулио Кортасар –

Кто такой, я что-то не понял, Сэмми.

На границе яви и полусна

В небесах всё ярче блестит блесна.

Ты прости, дружище, – пора признать,

Что не лечат покой и время.

 

На закате золото жжёт глаза.

Мне, пожалуй, скоро под паруса –

За окраину мира и просто за...

Знаешь, я ни о чём не жалел ни разу,

Но опять мерещится сквозь огонь –

Только дяде Бильбо не растрезвонь:

На мою протянутую ладонь

Опускается крошка-назгул.

 

* * *

 

Там, где кончаются рельсы, пустой перрон.

Старая будка, в окошке горит свеча.

Выигрыш ставки, сделанной на зеро, –

Я не ждала, что будешь меня встречать.

 

Там, где кончаются рельсы, цветёт жасмин,

Над горизонтом рыжие облака.

Хочешь забрать моё сердце – ну что ж, возьми.

Если не хочешь – просто согрей в руках.

 

Там, где кончаются рельсы, гудят ветра.

Шпили плывут в закатные небеса.

Там, где кончаются рельсы, печаль светла.

Видишь, за полем – взлётная полоса.

 

Шаг к тебе

 

Синие горы взрезали горизонт,

Пыльные травы ждут грозовых ветров.

Я возвращаюсь в этот тревожный сон,

На перекрёсток тропок иных миров.

Рыжий закат, пернатый небесный змей,

Гаснет в вершинах отсветом фонарей...

Скоро печаль станет ещё светлей,

Скоро тоска станет ещё острей.

И осторожно, словно на тонкий лёд,

Лёд, под которым тихо поёт река,

Имя твоё скажу и шагну вперёд –

К тёплому морю, скалам и облакам.

Шаг – и по небу катятся две луны.

Шаг – и метель швыряет лиловый снег.

Шаг – и услышу голос восьмой струны.

Шаг – и, быть может, я доберусь к тебе.

Будем молчать, слушая листопад,

После болтать, в сущности, ни о чём.

Купим в ларьке подтаявший шоколад,

Выпьем в кафешке кофе, да с коньячком.

Я закурю, как водится, суперлайт,

Дым в открытую дверь унесёт сквозняк.

Значит, пора идти. Ну так что ж, бывай.

Ты не грусти. Я загляну на днях.

 

Юнона и авось

 

Золотые молнии, гулкий гром

Оставлять на пороге, как входишь в дом.

Фотографии пыльные под стеклом,

Записная книжка у телефона…

Остановка рядышком – семь минут.

Наплевать, что больше нигде не ждут.

Не красив, не богат, не умён, не крут…

Я прошу, не плачь обо мне, Юнона.

 

Пусть другие боги хранят Олимп.

Каждый новый день – бесталанный клип.

Я как мошка в мёде – по крылья влип.

Сыт по горло, а кстати, и пьян некстати.

Небеса заждались моего огня.

Я прошу, дорогая, забудь меня.

Не удержат миска и простыня.

Ты не плачь обо мне, умоляю, хватит.

 

Я, пожалуй, пойду по своим делам.

Мне сварганят миф и построят храм.

Принимай паломников, лей бальзам.

Помни: жертвы – признак дурного тона…

Я не тот, кто нужен твоей толпе.

Бесполезен, словно в хвосте репей.

Посошок! Не хочется – так не пей.

Я прошу, не плачь обо мне, Юнона.

 

* * *

 

Я всё медлила хоронить своих мертвецов,

А они оставались нетленны, они со мной говорили.

И когда я совсем уставала держать лицо,

То они это видели и, не предупреждая, били.

 

До чего же осточертел этот адский цирк.

Наплевать на форму – рифмую глагол с глаголом.

...И когда мне в глаза глядели мои мертвецы,

Я захлёбывалась любовью, идущей горлом.

 

Пузырились алым несказанные слова.

Близнецы по крови, а будто совсем чужие...

До меня доходит: я ведь для них мертва.

А они-то живы. И хорошо, что живы.