Екатерина Зинурова

Екатерина Зинурова

Сим-Сим № 9 (321) от 21 марта 2015 года

Испытание зеркалом

 

Бессонница

 

И пусть каждой, с кем этой ночью бессонница,

Позвонят и скажут: «Я сейчас, любимая», –

Меня-то, пожалуйста, не беспокойте –

Есть что-то прекрасное в несправедливости.

 

Осознание собственной уникальности,

Мол – «Все счастливы! Я-то нет! Ну, и что!»

Добавляет особенной привлекательности

В моё принуждённое одиночество.

 

Справедливость – это когда Вера Печорина

Строго учит старшенького французскому,

А Татьяна шепчет: «Женька, дурак ты мой»,

Поправляя спящему мужу подушку;

 

И в Москве, на балу, Наташенька Рудина

Хохочет, танцуя оборками платья.

Справедливость – это когда сбывается

Любовь, так похожая на проклятье.

 

Только бывает так разве что в жизни.

Не идут на такое безумие книги.

 

Но только представьте, насколько красивей

Вера, любящая и уезжающая,

Положившая руку на руку мужа;

Насколько прелестней Татьяна, смахивающая

Трёхлетней давности слезу;

Насколько эффектнее невозмутимость

Натальи, рискнувшей влюбиться, но тщетно.

 

И поэтому дамы, «довольные жизнью»,

Жалеют их с завистью чёрной и едкой

И готовы отдать свой осмысленный быт

На живое – разбитое сердце.

 

* * *

 

Говорит: «Ты пойми, средь какого детства

Мне пришлось взрослеть. Это ад почти.

Вечно пьяный отец мою маму душит

За ужин остывший. Примерно в три

Или позже ночью он к нам врывался

Где-то в месяц раз, а в другие дни

Проиграл квартиру и пропил кольца

Обручальные. Господи, сохрани!

 

Мы его любили почти по-рабски,

Вспоминая, как он бывает ласков,

Когда гладит волосы, нежно смотрит…

 

А потом он ушёл к одной из тех тёток,

Что носили сводных моих сестёр.

 

Мы переезжали, меняли школу,

Продавали мебель. Мне жалко маму.

Убедив себя, будто он к ней вернётся

Она целых четырнадцать лет прождала его.

 

Ну, откуда мне вырасти добродушной?

Понимающей, любящей, благодарной?

Вы уже пихали в карманы конфеты.

А я «фигу» держала в своём кармане,

Я уже достаточно настрадалась,

Мне и жалость от вас – холёных – противна.

Воспитание – это как лотерея.

Вот и мне попали «свинцовой» в спину.

 

И какого чёрта мне тут отчитываться,

Если жизнь не такая уж справедливая.

И ваш Бог не любит всех одинаково.

Так о чём же меня просить?

 

Но зато я знаю, как всё устроено.

Всё, что есть моё, мной и отвоёвано.

Вы сидите и плачете, вы не знаете,

Что такое использовать правильно голову.

 

Не стремитесь, не боретесь, соглашаетесь…

 

И смотря на это зрелище жалкое,

Я совсем не раскаиваюсь».

 

* * *

 

Спать собираюсь около трёх. Без четверти

Пять засыпаю, если ещё повезёт.

Меня мучает мысль: а вдруг мне не предначертано,

Ничегошеньки не предначертано. Н и ч е г о.

И сколько уж тут ни пиши апелляций Вечному…

Что ему?

«Пусть помучается, помечется.

Она себя знает лучше, я не слежу за ней.

От того, какой я её создал, остались разве что

Родинки на колене и правом предплечье».

 

Ведь как же нечестно. Вот они: Петя и Оля.

Брат и сестра. Учились в одной школе.

И воспитаны в равной степени были вместе.

И что? Оля станет министром, а он повесой.

Или нет, скорее уж Петя откроет «петий» –

Химический элемент в таблицу, а Оля

Просто однажды вечером на бульваре

Пытливо посмотрит в сторону скрипача,

И он сыграет такое, что Людвиг Ван

Улыбнётся в гробу, и чуть слышно начнёт напевать…

Но ведь это скрипач… А Оля, а как же Оля?

Стоит она чего-нибудь или не стоит?

Может быть, она тоже хотела, открыть теорию

Относительности или чего-нибудь там другое?

 

Есть шанс у нас, Господи, сделать себя достойнее

И смириться: не нашим умом твои мерить замыслы,

Что и Оля, и Петя равны для тебя по значимости.

 

Табуретка

 

Помню – школа. Мне где-то одиннадцать лет.

Я сижу на уроке природоведения.

Учитель спрашивает задание, а потом вопросы на повторение.

А потом говорит: «Ну, теперь на пятёрку?

Вот людям, зачем пережёвывать пищу

Тщательно, не торопясь?»

Как обычно ответа не знает никто, и вот ключевая фраза:

«А давайте тогда нам ответит Катя. Ну, кто же, если не Катя?».

Я встаю, отвечаю про зубы и сытость, слюну. Горделиво сажусь.

И сегодня мне стыдно за то ликование. За тот фанатизм, с которым я,

Просветлев от того, что ответ нашёлся, рьяно тянула руку.

 

Я ждала одобрения. Почти каждый день

Меня будто ставили на табурет,

И я даже поверила в то, что умнее

Своих «заурядных» сверстников.

 

С тех пор прошло уже 10 лет, а я всё ещё рвусь на свой табурет.

Забираюсь выше, сижу-возвышаюсь над теми, кто там – внизу.

 

А в голове до сих пор звучит та самая подлая фраза:

«Ну, кто же, если не Катя?». К слову, ответа я так и не знаю.

Мне тяжело в золотой середине. Мне её недостаточно.

 

И нас много, глотаем знания кучей, пачками, не жуя,

И никто не помнит природоведение. Только, наверное, я.

Сколько бы мы себе не повторяли, что это всё комплекс,

Желание быть первым

Чревато инсультом, слезами, хандрой,

Преждевременной сединой.

В тот момент, когда ты на табурете,

Для тебя неважно ничто на свете.

Даже то, что тебя не любят за это

И вряд ли начнут уважать.

Ты лучишься иллюзией превосходства.

Для тебя одного облака и солнце.

Для тебя лишь моря и реки.

И ты счастлив. Ведь ты заслужил всё это.

Ты ведь и впрямь заслужил всё это.

Точнее, одна только я.

 

* * *

 

Я думаю, так всё примерно и было:

Две рыбы на дне морском.

Древние, прям с сотворения мира.

Огромные, так что хвосты в полмили,

Беседуют о своём.

Машут себе плавниками.

Вскипают жабры. От них волна.

Интересно, о чём они?

А! Философия… Истина им нужна.

И одна рассказывает другой,

И, видно, не в первый раз.

О том, что в мире, помимо водных,

Есть разные существа,

О том, что есть твёрдые небеса

Это, правда, практически не доказать,

Но есть воспоминание об одном

Происшествии. Миф. Пустяк.

«Давно… Я даже гадать не буду

Запуталась в тысячах лет.

Я поплыла наверх, потому что

Там меж волнами свет.

Буря была! Расшатало море…

Но видела, как меня ты:

С другой стороны воды чуть сияют

Две маленькие стопы».

 

Испытание зеркалом

 

Вот же я. Смотрит лицо моё

На меня. И каков вердикт?

Скольких же демонов мне ещё

Внутренних победить?

Сколько укоров снести, которые

Мой же мне шлёт взгляд?

Я смотрю на своё отражение, не зная,

Вижу ли в нём себя.

 

Я – глаза в глаза. Подхожу и смотрю

На себя максимально близко…

Ну, не вижу, чтоб там, за хрусталиком глаза,

Теплилась Божья искра!

 

* * *

 

Я не жалуюсь. Это в прошлом.

Я на вещи смотрю трезвей.

Да, не счастлива. Ну, и чёрт с ним,

С этим счастьем, зато живей!

 

Я теперь замечаю вещи

Жуткие за собой.

Например, если впасть в истерику в десять,

И уснуть, измаявшись, в пять ноль-ноль.

Ощущение утром, что кто-то полночи бил тебя в грудь ногой.

 

Это не одиночество, а единичность.

Асоциально, но факт.

А ведь кто-то всю жизнь неприлично несчастлив.

Просидел и первые, и последние

Семь-восемь десятков один,

А после из сумерек, да во мрак.

Это страшно, как будто чего-то не понял –

Остался сидеть «в дураках».

 

В двадцать-то, кажется, будто в будущем

Сладится всё само.

Подрастёшь, приспособишься и погрузишься

В вязкое «большинство».

И живётся, как будто, легче. Знаешь:

«Всё ещё впереди!».

Никогда не поздно всю жизнь загубить

Иногда это к лучшему… Может быть,

Что всех этих пошленьких метаморфоз

Не сложится пережить.

 

И можно всю жизнь прорыдать до боли

В рёбрах и в землю пасть,

Надеясь, что Бог пресловутым Раем

Своим нам за всё воздаст.

Я во всём виновата сама. Без претензий,

Но только не может быть,

Что в силах Царства Божия эти

Мучения искупить.

 

* * *

 

Мне всё кажется, что непростительно мало

Я запомнила нас… Мы сидим у реки

На траве, и ресницы твои чуть касаются

Невозмутимой моей щеки.

 

Всё, что между двумя быть могло, случилось.

Прогремело оркестрами над двумя.

И не жалко даже, что не продлилась

Эта вся какофония дольше дня.

Она так неистово оглушила,

Что теперь вся музыка для меня

Будет скрипом ржавых, стальных качелей.

Царство-пол отдам, чтобы дирижёру

Всыпали сорок ударов плетью.

Не прошло и дня, чтобы я о смерти

Ни подумала, как о своём спасенье.

Потому что жить в тишине не легче,

А играть по нотам почти что то же,

Что купить механическое пианино,

А потом делать вид, что играешь сам.

 

Но теперь это кончилось, кончилось всё же.

И уже не тревожит, не мучает пошлостью

Переболевших уже страданий.

 

Закрываю глаза, затыкаю уши.

Отойдите. Не прикасайтесь.

 

Пересонет

 

Этим летом дожди нас загнали в дома.

Время встало, но после ещё отыграется.

Я, наверное, сутки стою у окна,

В ожидании, что чай, наконец, заварится.

 

За окном непонятно – рассвет или полдень.

Неуёмная влага стремится к земле.

«Это нужно кому-то, нужно как воздух», –

Я объясняю себе.

 

Кто-то вымолил дождь, понимая, что мы

Переждём его, перебесимся.

И уже я радуюсь, чёрт возьми,

Что постигла замысел поднебесной.

 

Да не нужно вовсе мне ваше солнце.

Пусть же так! Человеческий водопой.

Подставляйте рты под небо огромное.

 

Я почти уже месяц сама с собой

В том, что мне так весело быть одной.

Мерещится что-то недоброе.

 

* * *

 

Люди любят проторенные пути.

Тем бесценна очередь, хоть бесцельна

По сути. Как бы мне перейти

Рубикон, чтоб увериться, как ни крути:

Ты на том берегу, и обратно в круг

Тебе не поворотить.

 

Иногда мне кажется, я уже там,

За рекой. В этом мире нет

Долгих ссор, пьяных драк,

Дрязг, и драм, и долгов. Это всё далеко.

«Будем жить только так,

Повторяя судьбу несчастных своих отцов».

Говорят про взятки, голодомор,

Нищету. А я это не вижу в упор.

 

Только губы сладкие, как «Кагор»,

Только лица, кроткие, как икона.

В мире, где люди дают друг другу слово

И держат слово.

 

Это так судьба меня бережёт

Или водит меня за нос?

Эта слепота то ли дар Богов,

То ли дар мне себе самой.

 

Говорят, всё решает война и блат

Нам вовек не покинуть круг.

 

В моём мире ангелы не трубят,

Но зато живут.

 

* * *

 

Из-за излишней тяги к крайностям

Меня несёт по жизни бешено.

Я на такой огромной скорости

Не успеваю мыслить взвешенно.

Мелькают камни придорожные,

А лес вдали почти не движется.

И тут я чувствую всю сложность

Известнейшего афоризма,

Про то, что лишь на расстоянии

Большое видится, вблизи – размажется.

Мне ветер бьёт в лицо безжалостно,

И я назад не оборачиваюсь.

Когда ладонь по ветру стелется

Как будто гладит струи тёплые.

В ней, может, что-то и задержится.

Травинка, лист ли, насекомое.

Я мимо них, и судеб мимо

Скачу, боюсь увидеть яркое.

Вдруг мне захочется к обочине,

Вот к этим, что схватились за руки.

Моя рука, когда-то чуткая

Уже не помнит как касание

Щекочет – нежное, минутное.

Какая жизнь! Одни прощания.

Да нет, наверное, бессмысленно

Об этом. Всё второстепенное.

Мне хочется такого воздуха,

Которым я б дышала первая.

И чем я дальше, тем прохладнее

Тем реже, реже он становится.

И я остановлюсь, наверное,

Но не тогда, когда приеду

А потому что воздух кончится…

 

* * *

 

Листьев кленовых орда золотая

Мчится по воздуху, ветер рвёт в клочья их.

Долго ли стоит себя успокаивать?

И винить, расцветёт же внутри оправдание

Лебедой ли, вьюном ли. Эдаким цветом,

Что только у сорняков и бывает.

 

На улице холодно, мёрзнут пальцы.

Я вижу, что пар от чужого дыхания

Похож на туман, покидающий лёгкие.

Как будто бы душу выдохнул. Вот она.

Вот она – миг – и уже растаяла.

 

Но лицо твоё будет всегда такое же

Синеокое. Кудри на ощупь – жёсткие.

В памяти. Там, где мы не под звёздами

А под хаосом, или скорее под космами…

Было ветрено, пахло землёй и соснами…

 

Потому что в осень пробраться – дерзость,

И зачем наводить друг на друга резкость?

Мне достаточно вспомнить, как было весело

И о том, что не так я хрома на сердце,

Как могу посудить о себе самой.

 

И вот это особенно хорошо.

Что двух-трёх касаний хватает с лихвой,

Чтоб продолжить бестягостно жить одной.

Со своей зимой.

 

* * *

 

Раньше каждая встреча с тобой –

Как умыться святой водой.

А теперь – как будто в сердце иглой

Укололи. Будто пчелиный рой

Мне навстречу летит, и звенит в ушах –

Это я в пяти от тебя шагах.

Наши песни – шёпот и междометия –

Превратились в шипение. Но до этого

Я, отринув сомнения, взяла и накрылась

Омутом с головой.

Захлебнуться недолго и в царстве морском,

Я уже красивейшая из утопленниц.

Слава Богу, что именно так всё и кончилось.

Не зря я рискнула собой.

 

Дедушка

 

Я плохо помню эти дни

Семь лет прошло, наверное.

На кухне тишина стоит

Особенная, нервная.

О раму форточка стучит

Отчаянная, громкая.

Врач, выдыхая, говорит

Нам слово незнакомое…

Латынь. И тише тишины.

Что ж, мы ещё надеемся.

Врач, видимо, хотел уйти,

Но просидел до вечера.

 

Оно на нас не в миг один,

Оно всё так же рушится.

Мол, вот, бессовестная жизнь

Карает самых лучших.

Всегда не вовремя, и как-то незаслуженно.

 

Мой дедушка нам наизусть

По вечерам читал из Пушкина.

«Не дай мне Бог сойти…», как к случаю,

Так и не к случаю (его любимое).

 

Он уже год молчит, но сына

Зовёт испуганно. Во сне ли?

Дядь Ваня умер в прошлом августе,

Они тогда на даче вместе

Все жили. Дед в минуту смерти

Был с ним...

 

Он так, наверное, и не понял,

Когда я отучилась в школе.

Да и меня уже не помнит…

Мне жалко маму, каждый день

Уже семь лет она упорно

Ему рассказывает – кто мы,

Пока сидит с ним или кормит.

 

Мой дедушка был председателем

Райкома партии. Вот он на фото

Нарядный, радостный, с работы

Пришёл. Я помню, что с подарком.

Он без очков ещё, а взгляд

Такой решительный и ясный.

Теперь ему уже, наверное,

Совсем немножечко осталось.

 

Как не смириться? Со стыдом

Мы вспоминаем, как кричали

Когда он ставил на огонь

Пластмассовый китайский чайник.

Всё это было лишь в начале.

Поплакали и замолчали…

Какое страшное молчанье

Ночами. Затаив дыханье,

Мы слушаем его дыханье.

А он чуть слышно: «Ваня… Ваня…»

 

* * *

 

Оказалось, что я не чужда предательству,

И осталась одна – вот моё доказательство.

Так небрежно разбрасывалась ругательствами,

Будто право имею судить других.

Вру так часто, что уже замечаю.

Потому сначала и удивилась,

Узнав, что людям во мне это видно.

Им не нравится. Неприятно.

 

Каждый день я делаю маленький выбор,

Выбирая, как к кому относиться.

Нагрубить или смилостивиться, смириться.

Уступить ли место? Не двигаться?

 

То раскаяние, что меня посетило

Больше похоже на страх.

 

А ещё эта мысль, что

Любой твой шаг

Отзовётся в будущем,

Мне мешает.

Я решать не умею.

Я отвечать

Не хочу за ошибки.

Вот и стою.

И боюсь.

 

Я ходила в школу. Довольно редко.

Училась петь. Надоело. Бросила.

И влюблялась мимо, как должно возрасту.

Утешалась, что просто мне не пора ещё.

Мол, не попалась мне та горошина,

Что, как лакмус покажет, какая роскошная

Мне судьба предстоит.

И какая я стоящая или сложная.

Боже мой!

 

Только это неправда. Ничего не осталось

Со мной. У меня никого не осталось.

Поплатилась, поплакалась, поквиталась

С собой.

 

Если бы я вот теперь предстала

На Божьем суде и держала ответ,

Мне нечего было б сказать.

Значит, рано ещё умирать.