Екатерина Журавлёва

Екатерина Журавлёва

Четвёртое измерение № 11 (251) от 11 апреля 2013 года

Женщина Осень

 

Цепочка памяти

 

И запахи яблок, что с прошлого Спаса
Насушены вдоволь, в мешочках лежат,
И пенка домашнего хлебного кваса,
Сквозь марлю протёртого, с пробкой ушат,
И стрекот сгораемых в печке поленьев,
Пришлёпыш дверей раз по двести на дню –
Всю эту цепочку из памятных звеньев
О доме из детства с улыбкой храню.

 

Предмартовская грусть

 

Куда же делся снегопад?
Наверно, струсил! 
Покинул мой любимый сад.
Завянув в узел,
Торчат осенние цветы,–
Одно названье,
Как прошлогодние мечты –
На растерзанье.
А снег привычно закрывал
На жизни пятна,
Где боли меньше – там завал,
Где стон – невнятно.
А нынче по полю  – бега! –
В разлёт весенний
Дождём ударило в стога
До воскресенья.
А там всем сердцем помолюсь –
И в самом деле
Мою предмартовскую грусть
Ещё забелит.

 

Вдовец

 

В холодной призме отчужденья –
Сижу в застуженной избе.
Далёким образом, виденьем, 
Насмешкой  прожитой судьбе,
Придёт. Накроет одеялом,
В печи огню прикажет быть,
Сотрёт с зеркал сухим мочалом
Тугую плесень.  «Можно жить! –
Кивнёт. – За окнами метели,
А тут, как в бане, напекло.
Кусочек неба вон алеет
Сквозь  запотевшее стекло». –
Так скажет. Загремят кастрюли.
Запахнет щами иль борщом.
« Какие ветры нынче дули! 
Не ешь. Пусть стынет. Горячо». 

Нет. Больше нет. И сизым бредом
Затянут свет. Потушен взор.
И смысл в чём? Он мне не ведом.
Остаток жизни – мой позор:

Ишь,  параллель  наружу  граней 
Полнит стакан.  Тягуче шла.
На душу мне, прокравшись в тайне,
Привычным 
                 градусом 
                                легла.

 

Художник

 

Он целовал её тонкие пальцы
И изучал направления вен.
Ткань вставил в жёлтые круглые пяльцы,
Словно хотел заключить её в плен.
И рисовал до утра синей ниткой
Устья, истоки, слияния рек 
И берега, так  песочны и зыбки,
Напоминаньем, что  короток век.
Он целовал её шею и груди. 
И вышивал её  профиль, анфас.
Просто мечтал, чтобы поняли люди
Как он влюблён, как он счастлив сейчас. 

 

Замечталась

 

Замечталась и забыла вовсе
Времени на зрелость отвести.
Из бутона да из мая – в осень
Женщина – актриса – травести. 

Обналичить б прошлое пустое,
И наполнить чувствами года.
В вынужденном жизненном простое
Виновата талая вода –

Утекает год за годом чаще,
А бороздки глубже – на лицо.
Хочется, чтоб числилось пропавшим
С правой кисти жёлтое кольцо.

Утекала год от года младость.
Замечталась… Что ж?! Поди – лови.
Юности беспечность – сразу в старость.
Без детей, без мужа, без любви.

 

Жара

 

Дубовый лист оплавленным червонцем
Упал к ногам.
Кипит вода в озёрах и в колодце – 
Я видел сам.

Течёт жара томительно и вязко,
И не спеша.
Помялся грифель стиснутого в связке
Карандаша.

Зелёный луг на выцветшей картине
Давно истлел.
Пастели краски в тюбиках поныне 
На ощупь – мел.

И мысли густо вперемешку,
В нехватке льда,
Коктейлем пафоса с насмешкой – 
Как никогда.

 

Старому и Новому

 

Когда осенняя тоска
Замажется побелкой,
И смесью соли и песка
Свершится  чья-то сделка,
Когда уставший Водолей
Уступит власть Плеядам,
Из всех немыслимых затей 
На ель сошьём наряды,
Когда уходит стужи дед, 
А юности неймётся,
Когда во славу прошлых лет
И будущих нам пьётся,
Тогда приходит первый день.
И в новой круговерти
Ещё одна седая тень

Прибавится к столетьям.

 

Голубка

 

Ворковала под клёном голубка,
Признавалась во пташечных чувствах:
«Горемычная жизнь наша хрупка,
Оттого и воркуется грустно.
Оттого и мечтается горше
О птенцах – бубенцах – малолетках.
Я их, милых малюток, не брошу
И вскормлю, возращу, как наседка.
Неприметный балкон бы повыше – 
Где  гнездо не достанет и ветер,
Без протечек надёжную крышу,
И не терпящих кошек соседей.
И батон  из помойки – на утро, 
И дождей, но не ливней, – почаще».
Рассуждала по-птичьему мудро
Да над голубем мёртво лежащим…

Ворковала под клёном голуба –

Сизокрылая мать-одиночка.
Крошки хлеба и всякие крупы
Всё клевали два сына и дочка.

 

* * *

 

Зябко без твоих объятий.
Слава вечной мерзлоте.
Я склоняюсь над распятьем 
Чувств на праведном кресте.

Я твой мир не стану рушить.
Но к свободе молодца
Приложу молитвой  душу –
Маской, стёртою с лица.

Буду в недоступной зоне
Не на час, а на года.
Счастье пить с моих ладоней
Не умел ты никогда.

 

Женщина Осень

 

Очнулась, зарделась и вышла
К нам осень в спектакле своём.
И ходит меж нами неслышно,
Когда мы по парку бредём.

И вдруг зашепталась в дороге
Взволновано с ветром, без слёз.
На головы, плечи, под ноги
Посыпались листья с берёз.

Затем разошлась, раскричалась,
С рябин распугала синиц.
Пошла по полям. Разметалась.
Расплакалась, падая ниц.

И вот, рассмотрев себя в луже,
Очистившись от суеты,
Почти уж седая от стужи,
Воскликнула: «Старая ты!» 

 

* * *

 

Я умоюсь росою с травы,
Ей поклон отбивая земной,
Знаю, любит наклон головы,
Русый волос растрёпанный мой.

Не вздыхает, не стонет, когда
Я по лугу иду босиком,
Ей приятна ступни нагота,
Щекотание ноготком.

Лишь пригнётся, и капают с век
Слёзы-росы. Рукой их ловлю.
Я такая же, но человек,
Я ведь тоже поплакать люблю.

Не обидится, вскочит лучом,
Засмеётся глазками цветов
И вернётся ко мне молоком
От наевшихся за день коров.

 

* * *

 

Осень ушла за кордон,

Скрылась за дальние дали.

Кто-то кричит ей «пардон»,

Кутая плечики в шали.

 

Там, далеко, – красота!

Осень в беретке по моде.

И каблучка высота

Тянется к тёплой погоде.

 

Там, далеко-далеко,

Золотом светятся крыши.

По Елисейским? Легко!

Осень монмартрами дышит.

 

Ну а в России – зима.

Зимы опять, зимы снова.

И чересчур нескромна

Снежная эта обнова.

 

Ночь. Призрак дня. Снова ночь.

Пледы из байки на крышах.

Дочь. Сыновья. Снова дочь.

Люди друг дружкою дышат.