Екатерина Ермолина

Екатерина Ермолина

Четвёртое измерение № 35 (311) от 11 декабря 2014 года

Любовью, а не войной

 

* * *

 

 «Я люблю его, Боже… Как вечерние крыши города, как терпкий бальзам,
Как хороший и грустный фильм, как ребёнка гладить по волосам,
Как последние электрички, как си-бемоль –
До щекотки под рёбрами, переходящей в боль.
Потому я люблю корявый куст под моим окном,
Первый снег и воздушные шарики, и дедушкин метроном;
Незнакомых людей, телеграфные провода,
Стук трамвая и звук, с которым из крана течёт вода;
Рок-н-ролл, варенье, скорость, котов, причал
И колючки сухих травинок, и крепкий чай,
Тёплый дождь и озёрную гладь на семи ветрах,
Надоедливый тополиный пух – да хоть тополиный прах! –
И дурацкую игру этих слов, и игру в слова –
Во дворе траву, на траве (смейся, да) дрова,
На дровах – юрких ящерок, несущихся за жуком
С позолоченной спинкой, и чёрный хлеб с молоком;
Слушать плеер в маршрутке, дрыхнуть до десяти,
Достоевского с разными бесами – Ты уж меня прости; –
Поседевший от близости утра квадрат окна,
Или знак бесконечности… или знак «Остановка запрещена»,
Продолжая движение – восьмёрками, по кривой
(И по скользкой), я всё равно люблю его, Боже мой;
Как люблю сумасшедший ветер и ковыли,
Аризонских ковбоев, пиратов из Сомали
И соседей за стенкой, даже когда они
Что-то сверлят с утра (а проснёшься – поди усни!),
Порыжевшие фотографии, сентябри или фонари,
Вообще свою жизнь и себя у неё внутри –
Потому что он тоже есть в ней … И я его узнаю

В каждом шорохе, запахе, (rivers flows) in you (anew),
В «I love you» и «ich liebe dich», и в «мэ тут камам»;
Никому, никогда, ни за что его не отдам,
Его руки на ощупь выучу наизусть,
Я люблю его, Боже»…
 
…Я как-то не так молюсь,
Каюсь… Но я верю: в той канцелярии, что наверху,
Разделяя пришедший спам на вечное и труху,
Самый Главный слегка усмехнётся, вздохнёт ли, но невзначай,
Между делом, коснётся ладонью его плеча…

 

* * *

 

котя-котенька-коток
как асфальтовый каток
приди котя ночевать
мою боль утрамбовать
чтоб не мяло не кружило
чтобы ржавая пружина 
не торчала из груди
котя-котенька приди

солнце исчезает разом подступает темнота
в ней густым утробным басом прорастает треск кота

треск костей моих и веток треск пожара за стеной
треск надежды напоследок вмятой в грязь и перегной
или это не со мной?

треск от края и до края
стены крыши облака
целый мир трещит ломаясь
кувыркаясь 
уминаясь
под колёсами катка
груши яблони и маки
брамс бетховен и басё
телевизор, в нём джен псаки
хиросима нагасаки
все и всё 

спи

когда откроешь глазки
будет новый мир как в сказке
без печалей без забот
на подушке спящий кот
солнце счастье через край
если повезёт то рай

баю-бай

 

Определённо-личное

 

В разбитых костяшках сгустится боль.
Вдох… выдох… и вдох за ним.
И мир, покачнувшись разок-другой, вернётся в обычный ритм.

Соседей уютней укроют сны, качнувшись с ним в унисон, а я в коридоре возле стены, согнувшись, как эмбрион, беззвучно рыдаю… На утро цель – не помнить про этот всплеск эмоций и жить, будто в третьем лице – покуда не надоест, нести ахинею, а думать, свет и радость для всех подряд…

…Я знаю: есть местности, где нас нет, и лучше там, говорят. Там разливают и чай, и брют, там нет ни хлопот, ни дел, там я из окна целый день смотрю и вижу тебя. Везде. Там эта твоя вся феличита, там можно – глаза в глаза.

 

Но также я знаю, что есть черта.
И мне за неё нельзя.

Нельзя, хоть убейся, заглохни, смой себя … успокойся – но
меня там не будет, хороший мой. 
Там быть меня не должно. 
Закрыты границы, реальность бьёт с размаху по тормозам. 
…А ты совершаешь коронный ход – навстречу. И два назад. 
И корчатся клетки, горит доска, фигурки танцуют вальс,
и кровь продолжает стучать в висках на раз-два-три, раз-два-три, раз… 
Ну, хочешь ответное слово? Цел пока, не ходи к черте: 
я буду смотреть на тебя в прицел и видеть тебя. Везде. 
Валяй, дорогой, собирай призы за пересеченье границ. 
А то ведь трава зеленей в разы у всяческих третьих лиц. 
А то ведь и мягче их каравай, и – как там? – феличита…
…Я дам тебе шанс… и себе… – убегай!
Я буду считать до ста,
а может, до тысячи (знаешь, мне
неважно)…


…К чертям слова!

Вломиться, с порога прижать к стене, до судорог целовать тебя, обалдевшего, как в кино… А после сказать: как жаль, что я как приехала, так и… – Но ты скажешь: не уезжай. Не больно нигде и не жаль ни о чём, не жжёт, не стучит в висках. Мы просто летаем – к плечу плечом – болтаемся в облаках, хотите – расскажем про инь и ян от первого, блин, лица…


Вот только на трассе погода дрянь, заторы в оба конца, гундосят клаксоны своё «би-би», похожее на «ату!» – беги! Не люби меня. НЕ. ЛЮ. БИ. Не переступай черту…


…Хожу как понява. Сигналы SOS не слышишь, и в чём подвох: внутри накопилось так много слёз, что некуда сделать вдох. Пульсирует в горле колючий ком, поди проглоти его.


…Я чувствую
холод
ствола
виском…

Считаю до одного.

 

После апокалипсиса


Было два огнестрела… И Вадик погиб вчера,
Не успев узнать, насколько он стал мне дорог.
Пахло спиртом и хлоркой в обшарпанных коридорах
И в палате, подставленной окнами трём ветрам.
Я вернулась в семь. Где была, не помню. Хотя слегка
Помню дым сигарет… И консилиум грязных кружек...
Мне подумалось спьяну: нас мучают, как зверушек
Лабораторных на тестах сверхнового порошка.
…Я лежу на холодном и жёстком полу (если чувствую – я жива).
Но жива как-то странно, неполноценно и по-сиротски –
Как соседи, друзья и Вадикова вдова,
Мама, папа и тётка Дарья в Днепропетровске…
А на стенах картины мои: на убогом столе папайя и ананас,
Чёрный кот в одуванчиках, много солнца и прочее счастье…
Это всё рисовала не я, а какая-то дура, и если б нас
Познакомили вдруг, я не стала бы с ней общаться.
Порошок разработан. Суперчистящий. Смоющий вниз,
В бесконечную бездну, всю грязь, что копилась столько
Лет. (Кажется, я теперь понимаю княгиню Ольгу,
Хоть хвалила себя за отчаянный гуманизм).
…Где-то там, в отстиранной накрахмаленной белизне,
Что гораздо тоньше и чище, чем первый снег, и
Не приемлет ни грязных пятен уже извне,
Ни следов от пуль, будет солнце и прочее счастье – уже навеки…

Только, Господи, выключи Ты эту зверскую боль во мне,
Выключи свет в окне
И сомкни мне веки.

 

Святой Георгий

 

Смотрит угрюмо на отражение в луже,
Закрывшись от ветра воротником пальто.
Кивает мне: ну, садись напротив, сиди и слушай,
Такого тебе не расскажет уже никто.
…А я, говорит, её помню ещё девчонкой,
Розовощёкой, в веночке из васильков,
Известною вольным нравом да песней звонкой,
Первой в округе красавицей тех веков…
Бывало, её разбивали и на осколки,
Как в лютую зиму неосторожно кусочек льда.
И этих… Ох, набежало – не помню, сколько,
А вроде бы, всех их пересчитал тогда.
Копьё не ржавело, помню, и латы тоже.
С драконьей злостью летели сюда…  А она одна.
Правда, кажется, крепче была…  Ну, моложе,
Ясно…  Да и я был не такой уж старый в те времена.
А впрочем… Сколько бы ни звучало многоголосиц,
Нравились ей всё больше песни труда,
А не войны… Я, конечно, недаром Победоносец,
Вот только победы простыми не были никогда…
Ладно, что плакаться!  Может, не без изъяна
Выпала ей судьба…  Но зачем обращать вниманье на ерунду.
(Вам, говорю, хорошо: вы, похоже, пьяный,
А я вот замёрзла. Давайте-ка я пойду).
Да подожди, говорит. Посмотри, вот штука –
И достаёт из-за пазухи крошечный дом в снегу…
Там, внутри, говорит, моё сердце стучится глухо,
Вот что я так старательно берегу.
Простая избушка русская, окошки и крыша в снежинках-звёздах…
Он вздыхает, бредёт на небо…  И ветер собакой бежит за ним.
Беззвучно шуршит под его ногами осенний воздух.
Над фетровой шляпой плывёт чуть заметный нимб.

 

* * *

 

1
Я не хочу убивать в себе слабого – а зачем?
Он добрый и славный, и нос у него в веснушках.
От этого нет ни грязи, ни зла, ни – почти никогда – проблем;
Его же не бить, а жалеть и лелеять нужно.
Он знает, какие на запах конфеты, какая на вкус мечта,
Какие на ощупь звёзды… Смешной такой и умильный.
А если мой слабый обижен, болеет или устал,
Или заплакал, на помощь придёт мой сильный.

2
Он придёт, под собой ломая пласты коры
Земной, на ходу разрушая замешкавшиеся миры –
Не со зла, конечно, просто он прёт, как танк
С отказавшими тормозами. И его не пугает ни браунинг, ни винчестер,
Ни ракетный комплекс – в тот момент ему по фигу. И никакой дурак
На пути у него не встанет. Вот честно-честно.

3
А потом, не дождавшись, чтоб раны слегка подсохли, 
Превозмогая свирепую боль, он встаёт на лапы,
Чуть шатаясь, идёт и ищет, куда же забился слабый,
Улыбается, утирает с лица ему слёзки-сопли, 
Наливает чай, стиснув зубы, приносит варенье, мёд –
Он ведь очень сильный, он всё простит и всегда поймёт…
А тем временем слабый стирает ему грязь и копоть с кожи,
Прикладывает к ожогам и ранам салфетки и чистый лёд,
Обнимает... 
И сильный его обнимает тоже.

Эпилог
Через край будет литься из чаши бытия – или небытия,
Вот попробуй-ка откажись от такого питья...
Но пускай это всё творится – да ради бога!
Что бы там ни случилось, а у меня есть я.
У меня 
Есть 
Я.
И это чертовски много.

 

Дёготь

 

ложечка дёгтя нацелена в бочку мёда.
у Полозковой нежность с высокой ноты,
а у меня в углу над столом тенёты,
стены тюрьмой, сумой,
судьбой, сурьмой.
ты вышел мне боком, Богом, холодным потом,
время застыло жгучей седой зимой,
ядерным январём.
… но ты успеваешь, если подъедешь к трём…
заезжай за мной.

ложечка дёгтя разрушит всё мирозданье,
но астрономам пока не хватает данных…
в мире моём, беспредельно, безбожно странном,
космос давно под снегом, луна в песке.
я знаю, я тоже смотрела фильмы, читала книги:
вроде, у вас так принято, у великих, –
спасать, когда мир уже к чёрту летит под крики
свидетелей, вся вселенная виснет на волоске,
и всё зависит от этого тонкого волоска.
…мне ведь не важно, что ты, где ты, когда ты, с кем…
важно, что ты успеваешь… ещё пока.
давай-ка назло бессмертному режиссёру-брюзге
мы сами сегодня додумаем хэппи-энд:
hold me – and
hold me again*.

ложечка дёгтя старательно, долго ждёт часа…
хочется верить, усилья её напрасны.
страсть к разрушению, знаешь, – она заразна.
но городские улицы не горят,
только лишь светятся в сумраке отражённым.
мне бы компресс к душе моей недожжённой:
я пишу письма от энного мартобря,
всем на потеху копирую их в лайф джорнэл.
пусть пропадут не зря.

это даётся в крохотных дозах, не многим… многим… –
путь в никуда босиком по обломкам льдин.
хочешь идти быстрее – иди один
(но, если идти одному, то сильней замерзают ноги).
может, там, впереди, будет Индия: чай и йоги,
всеобщее счастье и бесконечный лал…
…мне бы двойной эспрессо и ложку дёгтя.
вы не ослышались: вы опоздали, доктор, –
я уже ожила.

---
*держи меня – и снова держи меня (англ.)

 

* * *

 

Никто и не знает, о ком эта вся история,
А если узнал героиню, не скажет вам, кто она.
Пусть здесь её будут звать … ну, допустим, Тори, –
Раз уж в поэзии мода на странные имена.
Тори бледна как смерть, временами бормочет что-то
(Ей бы на двери – вывеску «Карантин»).
Ежевечерне она достаёт альбом, открывает фото…
И с них на неё до сих пор смотрит грустный Тим. 

…Здравствуй, родной мой. Ты что-то опять не весел.
Вот бы прижаться сейчас к твоему плечу…
Мне не спалось вчера, я скачала немного песен...
Хочешь – давай включу.
Знаешь, у нас весна, даже звонче трамваев трели.
Небо качается в лужах, растаял лёд.
Я вот по парку гулять начала в апреле…
Кости не ломит и вены почти не жжёт.
Я и совсем оклемаюсь, должно быть, в мае… 
То есть… как странно вдруг замирает пульс:
Плохо мне, Тим. Я не знала, что так бывает.
Милый… мне страшно. Мне кажется, я сорвусь. 
Бьюсь, как дурная муха, – вся в паутине.
На кухне лежат таблетки, блестят ножи…
Но я отгоняю ненужные мысли, Тимми: 
Я ведь тебе обещала, что буду жить.
Ты расскажи мне сказку, что будет круто,
Как захотим – а мы-то уж захотим!
Мне бы прожить пять часов – и настанет утро…
Правда, так обязательно будет, Тим?..   
Мы перетерпим – и в следующей жизни
Свалим вдвоём на Мальту и в Лиссабон…
Или в Гренаду – любимый, ведь так? Скажи мне…  

Тим отрешённо смотрит перед собой. 

Музыка кончилась. Ветер шуршит по краю
Крыши, из крана на кухне бежит вода…
Нет же, такие, как Тимми, не умирают:
Должно быть, его просто не было. Никогда. 
 

* * *

 

Давай относиться к людям – как будто к детям.
Так легче гораздо большее им прощать.
Начнём улыбаться – а хочешь, и песни петь им.
Серьёзно. И даже конфетами угощать.
С теплом и добром, а не «я к вам теперь – как вы…», и
Беззлобно – пусть поначалу и не ко всем подряд.
Как будто они… неразумные, а не злые.
Как будто они не ведают, что творят.
Проголодался – поешь вот, устал – присядь-ка;
Попробуй понять их, почувствовать с ними их боль –
И, может, трамвайный хам окажется добрым дядькой
И милым очкариком – злобный и жирный тролль,
И стерва-кассирша обслужит тебя, как надо,
И дворник запойный станет не столь суров,
И бабка с шестого, не брызжа слюной и ядом,
Тебе принесёт неожиданно пирогов.       


…Однажды и ты сломаешься. Всё понятно,
Ведь ты не железный. Подчас в голове кишмиш
И кошки скребут на душе… Что ж, и на солнце бывают пятна.
И ты обозлишься, кому-нибудь нахамишь
С досады, на кого-нибудь зыркнешь коброй –
Да сколько ж терпеть их можно, в конце концов!
А тот неожиданно обернётся в ответ и с доброй
Улыбкой вздохнёт. И насыплет в ладонь тебе леденцов. 

 

Приручение чёрного кота

 

Ваньке

 

Милый мой, на подобных тебе я лет двести как не ведусь.
Наслаждайся-ка обществом разных Матрён и Дусь,
На большую любовь этих барышень обречённый.
Пусть вокруг тебя крутится милая суета…
У меня есть другие радости, в частности, два кота –
Рыжий-рыжий, домашний, и внутренний, чёрный-чёрный.

Чёрный кот мой умён и чуток, как верный пёс –
Он следит, чтоб под рёбра мне ветер лишнего не занёс;
Если что-то не так – наведёт там порядок вполне проворно.
Он лежит в темноте... И последние двести лет
Все, кто смотрит в меня, говорят, что его там нет.
Но он просто не виден, поскольку он – чёрный-чёрный.

…Мы сидим, и безумное солнце течёт в окно.
Остывающий чай горчит миллионом «но»,
И усмешки саднят до судороги в печёнках.
Ты уж не обессудь, люби, отдыхай, встречай…
А мой кот… Он не злой, но давно уже просто как этот чай –
Без добавок, без сахара, крепкий и чёрный-чёрный…

…Час пятнадцать. Лежу и думаю: что со мной?
Потому что внутри – самой страшной из параной –
Разворачивается мелодия, между прочим…
Я прислушиваюсь…  И слышу, что он поёт!
Я ему говорю: ты, похоже, предатель, кот.
Кот не слушает и мурлычет всё громче, громче –

Заплетает мелодию грузно – от «до» до «ми», 
Помещает в неё планету с бесчисленными людьми,
Океанами, Эверестом… Так увлечённо,
Я не помню, чтоб он мурлыкал мне, чёрт возьми…
И вокруг меня всеми красками расцветает мир,
Лет так двести бывший лишь белым и чёрным-чёрным.

 

Ночные письма

 

1
«Ну, привет, моя девочка. Глупо спрашивать, как дела.
У меня всё нормально, хватает забот, тепла –
Представляешь, вот даже тепла. Бла-бла-бла-бла-бла…
И шикарная в окна луна светит каждой ночью.
Я стараюсь, ты знаешь, хожу деловой и всего добиваюсь сам.
Да, пускай это лишь фасад, но какой фасад!
…Я, ей-Богу, не знаю, о чём тебе написать,
Только вот написать тебе хочется очень-очень.

Иногда мне кажется, я один такой на земле.
Или нет: я один на Земле вообще. И мне триста тысяч лет.
Мне бы чуть повзрослеть, а я сдуру-то постарел,
В том числе и из-за нашего неслучившегося вдруг лета.
А вообще, что ж теперь. Не нравится – не смотри.
(Но когда под окном в темноте распускаются фонари,
Я собрал бы в букет их – и все тебе подарил,
Чтобы ты возвращалась домой с огромной охапкой света).

Ты держись там как-нибудь, слышишь, не умирай!
Ты же сильная девочка, истинный самурай.
Я и сам бы поклялся, что мне больше не нужен ни ад, ни рай –
Но я видел лишь рай. Может, ад мне всё-таки нужен.
Ну да ладно, моя ненаглядная Сейлор Мун,
Пусть у нас в этой жизни всё вышло не по уму,
Я надеюсь, ты будешь рада этому вот письму.
Ну, тебе хоть, по крайней мере, не станет хуже.

Ведь не бросишь меня в бан-лист, не отправишь в спам?
Я не знаю, зачем я пишу тебе это, сам…
Вроде как, ты молчишь, а вот я тебе написал…
Ну, молчи, молчи, мой упорный маленький воин Катя.
И цветущий сад фонарей в глубине души застилает смог.
Я хотел их спасти, но этого я не смог.
А сейчас я ещё раз перечитаю своё письмо –
И сотру его к чёрту.

Поскольку – ХВАТИТ».

2
«Здравствуй.  Да, это я, твоя верная Сейлор Мун.
Очевидно, не учит жизнь меня ничему...
Я была бы рада любому уже письму,
Только ты молчишь на износ. Впрочем, я ведь тоже…
Хоть бы слово черкнул мне – ну, как ты там, без меня…
Я нормально. Я ежедневно пытаюсь что-то в себе менять
(Так, наверное, тащат пьяницу из огня –
Умоляют подняться, за плечи тянут и бьют по роже).

Я справляюсь, конечно. А ты-то подумал, что?!
Отвожу дочь в садик, стираю, мою, сдираю котов со штор,
Всё ваяю статейки – работа хуже, чем в самой адовой из контор…
А тебя я не вспоминаю. Поскольку вот просто ПОМНЮ.
…А подруги повыходили замуж. Все до одной.
И друзья обзаводятся кто девушкой, кто  женой.
Я уже заподозрила, что здесь у нас рай земной,
И в раю этом каждый кому-то нужен, любим и понят.

У меня без тебя не случилось лишь лето – и чёрт бы с ним.
Нет, конечно, я не претендую примерить нимб,
Но желаю тебе всего, что захочешь, – хоть пляжных нимф,
Хоть огромных крыльев, хоть завистников, мрачно глядящих косо.
Вот тебе твой плей-офф, твой массаж и твой шоколадный мусс…
Но, когда у слащавой жизни твоей истончится вкус,
Ты меня набери – я тихонько к тебе прижмусь,
И мы будем сидеть на луне, свесив ноги в открытый космос.

Ну, прости, прости. Эмоции через край.
А давай – вот как на духу, вот на айнс-цвай-драй:
Я какой-то, блин, недоделанный самурай –
Не могу жалеть своего – и тем паче желать чужого.
Я уеду... Я скоро уеду, и не ищи!
Это так же легко, как стирать номера, возвращать ключи…
Только там, где ладони твои касались моих ключиц,
Мне всю жизнь будет больно.

Как будто бы от ожога».

P.S.
И под утро, когда случаются вещие сны,
Засыпает она. Он спит, укутанный облачком тишины
И света... Но гудит и скребёт до кровищи, до самых почек
Нестерпимая боль изнутри… Ведь до слёз и до искр из закрытых глаз
Эти двое читают. Читают в десятый и сотый раз
Электронные письма, которые им никогда

Не увидеть

В почте.

 

* * *

 

Сколько ты ни пытайся себе подстилать соломы,
Сделав мудрые выводы, что-то там подытожив,
Но одних людей всё равно будешь чувствовать, как ветерок на коже,
А других – как будто они открытые переломы.

 

* * *

 

А машинам плевать на тебя – глубоко и смачно,
Лужи брызжут под шинами чёрной больной слюной.
День сегодня на редкость выдался неудачным.   
Ты по горло сыт неприятной тебе весной. 

Осаждённый апрелем город сдаётся трудно:
Небо низкое, холод, едва лишь подтаял лёд.
Тебя греет одно: впереди, с большой изумрудной
Кружкой крепкого кофе она тебя дома ждёт.

У неё тёмно-русые косы, на щёчках ямки,
Трикотажное платье и глазки, как у щенка. 
Все движения рук её – танец шаманки,
И тепло её узких ладоней – твоим щекам...

…Снова брызги в лицо. Ты очнёшься – на миг застынешь:
Ты уже больше месяца как не общался с ней
(Тебе кажется: ты заблудился один в пустыне).
Ты её ненавидишь – а значит, ты стал сильней.

Да, должно быть, она не была тебе очень близкой…
Ты живёшь вне системы, сменяв на благое «всё»
Телефонную исповедь после бутылки виски –
Ту, что, впрочем, уже души твоей не спасёт.

Ты – беглец и бегун … И судья дал отмашку: финиш. 
Нет, она не ответит... Твой мир не сойдёт с орбит…
Ты её ненавидишь – её всей душой ненавидишь…
Потому-то, наверное, кажется: ты убит.

Пуля стынет в виске, не печальтесь, прошу, майн фрау:
Просто разум и сердце, как водится, не в ладу.
…Сигарета немного разбавит закат отравой,
А навстречу тебе – машины идут… идут… 

И асфальт истекает лужами – как по венам
Гонит кровь – и слюну, чуть с горчинкой… Горят огни…
Но моторы машин почему-то гудят рефреном: 
Не сдаввввайся, звввввони… зввввони ей, звввввони… звввввони…