Егор
Белоглазов

* * *

....Звезда Мигрень, ночной болиголов,

Пустого подоконника улов.

Я, помнится, всегда летел на Спику –

Верхом на стуле, крепко сжавши спинку...

Какой нелепой давности картинка

Из лотерейной памяти годов!

....А небо раскрывалось впереди,

И все пути – буквально все пути

Ныряли за цветочные обои,

И, помнится, всегда нас было двое;

Он пил мой чай, кивая головою,

И где-то за Центавром выходил…

Звезда Мигрень покинула надир.

И час Быка – проклятие квартир,

В которых я, общинно иль келейно,

Распутывал узлы бутылки Клейна

И делание великое портвейна

Творил пред очи жаждущих задир.

Мою звезду не видно в телескоп,

И ни один учёный остолоп

Не сковырнёт её с ночного неба,

Ей не затмить Мицара и Денеба,

И никому она не ломоть хлеба,

И никому не колыбель, не гроб.

Звезда Мигрень, ночной болиголов

Растёт на дне морей и городов,

И горечь тех морей в моём стакане,

На донышке зрачков, в пустом кармане –

А слово не приемлет оправданий,

И снова не хватает только слов...

* * *

...Было время – медный таз

Плыл по небесам;

Бог надеялся на нас,

Не плошая сам...

И вели из света в тень

Ангел или бес

Каждый чёртов божий день

За руку с небес... 

* * *

...Глоток воды, прошедшим водоносом

Оставлен, отливает серебром;

А вечности осколок под ребром

Толкается, не смея стать вопросом...

* * *

...Закат тростник качнёт печально;

Дорожке лунной снясь, отчалим.

И дао снова безначально,

И даос новый безначален.

Нет неофита вне купели;

Поверь Голгофе, и обнимет

Тебя доверчивей метели

И Иисус, и иже с ними...

* * *

 ...Иди, единорог; где наше не пропало?

Которая зима. Затопленный ковчег.

Сияют облака серебряным и алым.

Объезжен, как мустанг, непокорённый снег,

Поутру берега – такое междуречье! –

Натягивают вдох на ткацкие колки.

И ми-си-соль вдогон, и ре–ля–ми навстречу,

И между губ дугу растянут в уголки.

Бубенчик наш в груди, должно быть, несжимаем,

Как любит, как поёт?! – поутру не постичь.

И не вербали... тьфу! – не выговариваем

Закон – ни языком, ни чем бы то опричь...

Начнём считать себя – и путаемся сами,

Уже на слове «раз» играют голоса.

Исходят номера арабскими слезами,

А римские стоят у века на часах.

Как с вами не пропасть, предатели закона,

Гласящего глагол потребностью святых!

До-фа-си-фа-ля-до, поют на фоне стона

Прокуренные в хлам гитарные альты.

Так светел взор детей последнего посева,

Что руки на весу сплетают словеса;

Как будто, ты не знал! – чем меньше дома хлеба,

Тем веселее кровь бежит по небесам…

Мой милый, как красив твой рог из поролона!

Слабо любить меня ещё одной зимой?

Бодай меня, бычок последнего закона,

Беги ко мне на лоб, священное клеймо... 

* * *

...Нервы перемалывая в рухлядь,

Ветер лупит в стену кулаком.

Кто-то одиноко пьет на кухне –

Я с ним, как ни странно, не знаком.

Просто слышу, холодея вдохом,

Щупая в кармане беротек, –

Быть в живых бывает очень плохо.

Так, что не подъемлет человек.

Тишина задавленного воя,

Жуткий звук запивки из горла –

Партитура одинокой боли

В две руки для стопки и стола.

Он за дверью. Бесполезна помощь,

Вод солёных, медных труб, огня...

Он, наверно, прав, в слепую полночь

Мною из меня прогнав меня.

Что-то там роняет, неуклюжий,

Сам себе пеняет, что дурак,

Нетопырка, осьминог на суше,

Звездочка, булыжник, твою так!..

Прыгнув через нож, и обернувшись

Утром, ночь растает, словно сон.

Он уймётся, наконец, толкнувшись

В локтя сгиб измученным лицом;

Не заметив, как недолетела

Птица, и недотянулась нить...

Я же – до последнего предела

Буду дверь бояться отворить...

* * *

...Себя на свой ремейк пересними,

Пчелиного летка святой причётчик,

Апостол муравьёв; а жить с людьми,

Наверное, и проще, и короче.

У зеркала корнаешь наугад

Покосы конопляной киновари

И, словно опоясанный архат,

Используешь себя в тамешевари...

Бессмысленно! Не бабочки крылом –

Ладонью порождённого во прахе

Размазываю по родной рубахе

Солёную, чужую, кулаком.

* * *

...Синь, побежалость, алая –

Цвет на корню губя,

Трудно, как жить, не жалуясь,

Я рисовал тебя.

Клюй небеса по камешкам,

Спи, как дитя во ржи.

Я порисую краешком

Степлившейся души.

Спутав индиго с вишнею,

Лью в подмалёвок мёд...

Кажется, чёлка лишняя –

Впрочем, тебе идёт!

Будешь на фоне дерева

 (спор красоты с судьбой).

Если добавлю серого –

Туфли зальёт прибой.

Как нарисуешь женщину

Ту, что во сне встречал?

Только веснушки жемчугом

Катятся по плечам.

Стрижка, что впору мальчику...

Пальцы пронзает дрожь;

Если добавлю ямочку –

Кажется, оживёшь!

Имя катаю в шёпоте,

Радугу теребя:

Дай удержаться, господи –

Не рисовать себя

Рядом. В тени. Безбрежная

Наглость, меня спасай!

Коль обернёшься, нежная –

Снова не убивай...

Aut bene

...У смерти пряный особый запах,

Запах плаща – на левую; и

Она не крадётся на мягких лапах –

Она вскипает в твоей крови.

Припомни, было: в ночи бессонной

Витает пепел твоих знамён,

Мосты пылают, – а ты кессонной,

Кипящей гибелью окрылён.

Дыра в груди – проходная ксива,

С ней жарко любят в любых гробах.

Давно ли падали так красиво

С твоим проклятием на губах?

Давно ли рук у тебя четыре?

Пусть две костлявы – зато ловки...

...А, расцветя на груди, застыли

Широких срезней хвостовики.

...Потом, растоптанный в пыль – картина

Та ещё! – полз по чужой крови,

Потом поднялся и шёл. И спину

Как у живых держать норовил.

Листом в лесу, среди многих многий,

Ты был себе еретик и храм,

И небо к саднящей лепил дороге,

Как подорожник к своим ногам.

Сдающий боль, как предметы сессий,

Немей, пока не польёт заря –

А череда твоих декомпрессий

Пройдёт по нищим монастырям.

...Во сне, что тоньше любого писка,

Проснись однажды самим собой.

Коса коснулась земного диска.

Ты – битый кластер, системный сбой.

Хлебнувши солоно, загустело,

Вдохни свободно, как и не жил;

Овчинку неба поближе к телу

Тесёмкой помочей подвяжи... 

Homo homini 

...Пиво, пахнущее подмышкой.

Не моей – собачьей; так мило!

Я люблю вас, как кошка мышку,

Вы меня – как земля могилу.

Что-то тёплое в серединке,

Не любить – не судьба: присвоить.

Вы меня – как листок картинку,

Я вас – словно друг друга двое.

Допиваю, идём; не так ли?

Друг из друга мотаем жилы:

Вы мне – мёда тягучей каплей,

Я вам – ржавой стальной пружиной... 

Левша

Сегодня среда, и в палате ума – неполадки,

Весь мир наготове бежать до угла за бедой.

Ну что ты сидишь предо мною, дитя опечатки?

И ты окружен окружающей этой средой.

И явно, как весь этот город изогнут подковой,

Урал неисправен, а может, и неисправим.

Я просто Левша, поглощенный блошиной обновой,

Я тихо усну – и уже не умру молодым.

И сон, как ни странно, спокоен, но несколько мрачен:

Шитьё генеральских сапог заскрипит за версту,

И эта блоха, персонажем из белых горячек,

Конечно же, будет скакать, наводя суету.

Даосский святой шибанётся с вершины Тибета,

Поскольку на первом пути по средам – товарняк;

А где-то матросам поднявшего якорь корвета

Во славу Британии грянут с причала «Good luck!»

Не в три апельсина, которые любят от жажды,

Не в этот святой, по земле промахнувшийся снег

Однажды уйти, чтобы снова проснуться однажды,

И снова уснуть, и однажды проснуться навек.

Но вновь не святым, и – господь упаси! – не поэтом.

Когда, словно дробь, начинаешь делиться чертой, –

Я просто Левша, и в прокуренном брюхе корвета

Английский матрос распивает со мной четвертной...

Непокорённый снег

Шесть лет назад медвежий этот город

Хотел зимы, но получил меня;

В тот день плотинку снежная броня

Покрыла несмываемым узором.

На льду следы от чьих-то лёгких слег,

Но ужасу тому я был свидетель,

Как ни один прохожий не заметил:

На город шёл непокорённый снег!

Ещё не скован снежной слепотой,

Ещё морским, ещё солёным глазом

Я наблюдал, как город был размазан

Под гексагоном искры ледяной.

Почесть аборигенов дураками

Конкистадорам свойственно порой,

Словесной затуманиться игрой

И годы слепо исчислять «летами»...

Какие лета – оглянись, Европа!

Аборигены празднуют беду,

Я знаю – я три месяца в году

Шесть лет подряд жду нового потопа!

Снег – мастер отпечатывать следы.

И заносить. Навечно. В книгу судеб.

И мир не бомбой уничтожен будет,

А точкой замерзания воды...

Мы всё равно проскочим в новый век,

Я напишу про лето очень звонко...

...Нас занесёт не вьюга, не позёмка –

Не ваш, не мой – непокоренный снег.

Прощание с евразийской культурой

...Зацветает осиновый кол,

За околицей Лета струится.

Это мой небывалый прикол –

Не коснуться священной водицы.

Не последний, а просто хромой,

Покачав недоверчиво рогом,

Тихий зверь разольёт по одной

И подкову прибьёт над порогом.

Расслоённый на нити времён, –

Инь и ян, то канава то яма, –

Мир не сложен, а просто длинён,

Словно имя Омара Хайяма.

Расстоналась в полтона струной,

Раздразнилась, грозится весною;

Стоп, рогатый; ещё по одной.

Всё не вечно под этой луною.

Вещь, не вещь, – баш на баш, не смотри,

Обменяем, не глядя, а где-то

Дева Ратри помножит на три

Отзвук флейты хмельного поэта.

Не гоните на други своя,

Загоняя иголки под ноты,

Я согласен: я просто не я.

Nota bene. Печальное фото.

На осенний до жути пейзаж

Друг положит вчерашние краски,

Кровки, слёзки, вошедшие в раж,

Одичавшие к старости сказки.

Да осину питает родник...

Проигравшийся в бисер, на дрогах

Уезжает наш барин под крик

Перебравшего единорога...

Пьеро

...Закурил на полу Пьеро

В мизансцене весёлых вёсел

И со шляпы своей перо

Или тёмное что-то сбросил.

Раскадровка из «да» и «нет»

Превращается в «либо-либо»,

И осиной торчит в спине

Поразившее влёт «спасибо».

Бог любви – в десяти ветрах.

В десяти стаканах – две нормы.

Бесприданницы детский страх

Вынимает меня из формы.

Беспринципные, без принцесс,

Тушью глаз превращаем в призму;

Нервно-сладкий психоинцест,

Исходящий из нарциссизма.

Разговор и маска воров

Тушью, тенью и словом шиты.

Белой ниткой пошил Пьеро

Бесприданницы детский ритм.

Бесприданницы детский взгляд

Провожает меня, как бога...

Мне «спасибо» вслед говорят,

Но «спасибо», конечно, много...

Стансы

...А интересно, что припомнят?

Что много пил, что был не понят?

Или напротив – понят был,

(Но что, опять же, много пил).

Запьёшь тут с вами! То и дело

Земля несётся оголтело,

Едва небесный райотдел

Не уследит – я улетел!..

Кориолисовая сила

Всегда с прямой меня сносила,

И ноги, аки корабли,

Следят за кривизной Земли.

Опять не вовремя напился,

Опять не вовремя родился...

Родишься вовремя – и чё?

Придумают чего ещё...

Одно и есть на целом свете:

Щекочешь пузико планете,

Она поёжится в ответ –

И кажется, что смерти нет.

Но – кажется... Сложенье тени

Меняет облик сновидений.

Качнёшь посудину, любя –

Покажет уровень тебя.

И остаётся, как кликуше,

В заросшие господни уши

Такое громкое «люблю!»

Орать, что просто мать твою...

Опять – писать и куролесить,

Омелой выходы завесить,

И так вошедших целовать,

Что, извините, твою мать...

А что припомнят? Всё равно.

Но будет капельку смешно... 

Уроки алисского

(...Наверное, где-то. Сидя на

Когда-то. Чеширский сфинкс,

White Rabbit, Додо. Невидимо –

Алиса. Алиса speaks:)

...Два века сомкнулись – нижнее

С двадцатым. Европа спит.

Sunset у неё – но лишнее

Кипит через край, стучит…

Часы уходящих по ночи

Пиликают каждый час.

Допелся один Семёнович –

Допишется Lutwidge Charles...

 (Алиса чеширит котика,

С улыбки – в разнос, true war.

Трава цепенеет зонтиком, 

 Зовясь неспроста травой…)

В роду моём, видно, читеры –

Накатана ловкость рук...

Додо мой! До дыр зачитана

Чудесная fairybook.  

Но то, что из спальни маминой

Вдруг выбежало, смеясь –

Наверное, позже правильно

Я understand... не сейчас.

(Алиса шагает поверху,

Не гнётся под ней трава.

Ни разу – спиною к Кролику,

Ни разу. Она права.)

...Скажу, чтобы сразу поняли:

Жги фазу, топчи экран!

Чеширский, Сапковский, Джонни ли –

Я дальше не в силах run.

Устала уже от бега я

В обход, через ford и бред –

И всё натыкаюсь, бедная,

На слонопотамов след...

(Алиса тревожит сотовый –

Вне зоны. Страна чудес!

Солёной женою лотовой

Котяра застыл окрест…)

Идея с крокеем – здорово –

На клюшках войдём одних!

Баронов sheep’асты головы –

Поди достучись до них.

Я долго была красива, но

Прекрасна и бренна плоть:

Нам нужен проход к Слезливому –

Манагера озаботь.

Э... ну – церемониймейстера…

(Алиса пошла фонить…

 Обмётаны губы – клейстером

Пирог; она хочет пить,

Она не в себе…)

Уверена,

Что нужен теперь dress code:

Я думаю, в мэриэннином

Мне больше всего идёт.

И будем в метели складывать

Не «вечность», не что-то вне –

А что априори hide and wait

В расшатанном сердце... Мне...

(Алиса зачем-то падает

Со смехом. Темно в окне.

Но договорит. Она do it.) 

...Мне всё интересно! Мне

Хотелось узнать в оффтопике:

Крыла у драконов, вас,

По жизни не больно лёгкие?

Серьёзно?.. – Алиса ask...

Что-то бродское 

                                                      Иосифу Александровичу

...По традиции по русской входит небо не без литра,

Уговаривает, ноет – ты подпрыгни, ты поймёшь...

Я к тебе, дружок, по хитрой по тропиночке по узкой,

Спотыкаясь, добиралось – добралось, ядрёна вошь!

Я машу ему рукою, от движенья многопалой,

Я кляну его словами, что стоят без трёх углов:

Дорогое, ты упало? Ты в земле одной ногою!..

А меня к моей же маме – тоже, скажем, не без слов...

Разливает стильно, броско – ну его, и выпить хоцца.

Небо плачет и смеётся: потекло по бороде?

Только я тебе не Солнце, ты же мне – не Маяковский,

Нам и так неплохо пьётся, обойдёмся без гвоздей...

Ты, да я, да мы с тобою; по традиции забытой,

В одиночку или роем – только нас с тобою, брат,

Отдают за двух небитых. Оба мы одной ногою

Будем в сказке, а другою будем там, где похмелят... 

Язон

Я вылетаю на сырой песок

Сквозь палубный настил вперед ногами;

Вокруг – «Арго», как медленное пламя,

Баюкает сирены голосок.

Герои вдаль уходят без оглядки,

И то – чего глядеть на полутруп?

Лишь с небосвода Солнца хмурый пуп

Сощурился на бледные лопатки.

Они вернутся – те или другие –

Состряпать миф и доски распихать.

А небу на героев начихать,

У неба на героев аллергия.

Но, как ни странно, право слово, бля,

Меня корёжит хохот резонанса;

Я вылетаю, подчиняясь танцу

Разбитого ребёнком корабля.

Не доживу до новых пробуждений,

Хоть в полный рост имейте эту тишь.

Весь мир давно, давно погиб, и лишь

Евксинский беспонт хлещет на колени...

* * *

…Здравствуй, мой соловей! Как давно, как некстати. Как рад!

Думал, ты не вернёшься, узнав про железное чудо.

Так давай порычим-посвистим, поболтаем, покуда

Перед саммитом в Чу император меняет наряд.

Удивляюсь тебе: непричёсанный перьев комок,

А какое усилие бьётся в вибрации горла!

Словно бусины горстью в хрустальный летят потолок,

И слепой поводырь сямисэна их ловит аккордом.

А у нас – видел сам – жестяная игрушка скрипит,

Будто ногтем терзают резной кракелит балюстрады –

Заводной соловей!.. умереть и не встать от досады!

Старый даос, который у босса теперь фаворит,

Это он, вечно датый старик, притащил это зло, –

Неспроста он так дружен с носатым заморским бродягой.

Это варварство через границу едва поползло –

И теперь на базаре торгуют заморской бумагой!

У меня, если к слову сказать, тоже к даосу счёт.

Я ещё слово «мама» сказать не умел по-медвежьи,

Он поймал меня в сеть. И по-своему был даже вежлив –

Не убил. Да и мама, наверное, где-то живёт.

Он твердил мне, что клетка – иллюзия клетки, пока закрывал,

Я ревел, а они всё смеялись, козлы, до упада!

Я не знал, кто я есть – я о зеркало клык обломал:

Думал – вдруг, человек? – улыбнулся – нет, всё-таки, панда.

Впрочем, что это я о себе, как невежа и хам.

Нас обоих великое дао по-своему вертит.

Кстати, даосу тоже на днях повернётся инь-ян:

Императору что-то хреново с пилюли бессмертья...

Будешь петь для него, несмотря на обиды и грусть?

Милый друг, ты замешан и слеплен из странного теста.

Я хотел пестовать свою злость, но не лучше ли, вместо –

Вместо этого песню твою заучить наизусть?

Впрочем, горло не то. Не для песен. И не для картин

Мои лапы с когтями, что твёрдостью равны цирконам.

Мы вообще не для сказок – про нас не писал Пу Сун-Лин, –

Он всё больше по оборотням, и слегка по драконам...

Что ж! Лечи императора! А монохромный свой рок

Я уж как-нибудь сам. Навещай неуклюжего мишку!

Торопись! Я четвёртую ночь изучаю замок,

И теперь без труда отпираю двойную задвижку.

Так что... слышишь, мой даос?.. я знаю, где твой уголок,

На янтарном рассвете я тихо приду к изголовью.

А поймают... так что ж? всех когда-то поймают, дружок! –

Побегу в небеса за своею пернатой любовью...