Довид
Кнут

Восточный танец

В ответ на знак – во мраке балагана

Расторгнуто кольцо сплетённых рук,

И в ропоте восставших барабанов

Танцовщица вступила в страстный круг.

Плечо и грудь вошли степенно в пляску,

В потоке арф нога искала брод,

Вдруг зов трубы – и, весь в легчайшей тряске,

Вошёл в игру медлительный живот.

О, упоенье медленных качаний,

О, лёгкий шаг под отдалённый свист,

О, музыка неслыханных молчаний,

И – вдруг – удар, и брызги флейт, и систр!

Гроза. Безумье адского оркестра,

Раскаты труб, тревожный зык цимбал.

Как мечется испуганный маэстро,

Но всё растёт неукротимый вал.

И женщина – бесстрашная – вступила

С оркестром в сладострастную борьбу.

Её из мрака музыка манила –

И шёл живот – послушно – на трубу.

Но женщина любила и хотела –

И, побеждая напряжённый пляс,

Она несла восторженное тело

Навстречу сотням раскалённых глаз.

О, этот час густой и древней муки:

Стоять во тьме, у крашеной доски,

И прятать от себя свои же руки,

Дрожащие от жажды и тоски.

* * *

Всё те же декорации – забытых переулков

Средневековый воздух и покой.

Кривые фонари, и стук шагов негулких,

Печаль и сон пустыни городской.

Глухие здания на старом звёздном фоне.

– Зайдём в кафе. (Не холодно ль тебе?)

Там хриплый рваный голос в граммофоне

Споёт нам – не о нашей ли судьбе.

Я ждал тебя давно: предвидел и предслышал.

Я знал, что ты придёшь и улыбнёшься мне

Своей улыбкою (милее нет, ни – тише…)

С таким доверием, как будто мы во сне.

Знакомы мне твой грустный лоб и плечи,

И нежное дыхание твоё,

И ток души живой и человечьей…

Я знал тебя до нашей странной встречи,

И полюбил тебя давно.

Вокруг – всё то же: ночь, глухие зданья.

На башне бьёт как бы последний час.

Но глаз твоих стыдливое сиянье,

Но грусть твоих непримиримых глаз,

(Их гордое, мятежное бессилье!..)

Но грусть и страсть неутолённых глаз

Всё изменили, всё преобразили,

Всё переплавили, освободили нас

От мировой, от беспощадной власти –

Для счастья краткой встречи городской,

Для тёмного безвыходного счастья,

Чреватого горячею тоской.

Жена

Ты рыжей легла пустыней.

Твой глаз

Встаёт, как чёрное солнце,

Меж холмами восставших грудей.

Вечер огненный стынет.

С сердцем, растресканным жаждой,

(Уже не однажды, не дважды...)

Ищу и ищу колодца.

Здесь гибли верблюды и люди.

Под реянье вечных мелодий.

С предсмертным криком о чуде.

Было.

Есть.

Будет.

Под песками отлогих бёдер

Узко

В тугом молчанье

Ходит тугой мускул

От ветра моих желаний.

Будет самум. Тучи!

А мы босы и наги.

В тоске и жажде

Влаги

Распалённый требует рот.

Скоро самум! Могучий

Мелко бьётся живот.

За лёгким взгорьем

Стоит и ждёт верблюд.

Скоро последний труд!

Скоро в песках самума – встреча, крик, борьба.

Алчба!..

Господи, спаси и помилуй.

* * *

Как в море – корабли… Как волны в океане…

(Где в теме встречи – рокот расставания)

Как поезда в ночи…

(Скрестившись, как мечи,

Два долгих и слабеющих стенанья…)

Как в море корабли… О, нет, совсем по так.

И проще, и страшней: в безбрежном море буден

Мы разошлись с тобой, родной и нужный враг,

Как разлюбившие друг друга люди.

* * *

...Нужны были годы, огромные древние годы

Псалмов и проклятий, торжеств, ликований – и мглы,

Блистательных царств, урожаев, проказы, невзгоды,

Побед, беззаконий, хвалений и дикой хулы,

Нужны были годы, века безнадёжных блужданий,

Прокисшие хлебы и горький сжигающий мёд,

Глухие века пресмыканья, молитв и рыданий,

Пустынное солнце и страшный пустынный исход,

Мучительный путь сквозь пожары и дымы столетий,

Извечная скука, алчба, торжество и тоска,

Затем чтоб теперь на блестящем салонном паркете

Я мог поклониться тебе, улыбнувшись слегка.

Какие пески отдаляли далёкую встречу,

Какие века разделяли блуждающих нас,

А ныне мы вместе, мы рядом, и вот даже нечем

Засыпать пустыню и голод раскрывшихся глаз.

И только осталось твоё озарённое имя.

Как хлебом питаться им – жадную душу кормить,

И только осталось пустыми ночами моими

Звериную муку мою благодарно хранить.

Спокойно платить этой жизнью, отрадной и нищей,

За нежность твоих – утомлённых любовию – плеч,

За право тебя приводить на моё пепелище,

За тайное право: с тобою обняться и лечь.

* * *

Розовеет гранит в нежной стали тяжёлого моря.

В небе медленно плавится радостный облачный снег.

На нагретой скале, позабыв про удачу и горе, –

На вершине её – одиноко лежит человек.

Человек – это я. Незаметный и будто ненужный,

Я лежу на скале, никуда – ни на что – не смотря...

Слышу соль и простор, и с волною заранее дружный,

Я лежу, как тюлень, я дышу – и как будто бы зря!

Он огромен, мой труд. Беззаботный, но опытный мастер,

Я себя научил неустанно и верно хранить

Память древней земли, плотный свет безусловного счастья,

Ненасытную жажду: ходить, воплощаться, любить.

* * *

Я,

Довид-Ари бен-Меир,

Сын Меира-Кто-Просвещает-Тьмы,

Рождённый у подножья Иваноса,

В краю обильном скудной мамалыги,

Овечьих брынз и острых качкавалов,

В краю лесов, бугаев крепкоудых,

Весёлых вин и женщин бронзогрудых,

Где, средь степей и рыжей кукурузы,

Ещё кочуют дымные костры

И таборы цыган;

Я,

Довид-Ари бен-Меир,

Кто отроком пел гневному Саулу,

Кто дал

Израиля мятежным сыновьям

Шестиконечный щит;

Я,

Довид-Ари,

Чей пращ исторг

Предсмертные проклятья Голиафа, –

Того, от чьей ступни дрожали горы, –

Пришёл в ваш стан учиться вашим песням,

Но вскоре вам скажу

Мою.

Я помню всё:

Пустыни Ханаана,

Пески и финики горячей Палестины,

Гортанный стон арабских караванов,

Ливанский кедр и скуку древних стен,

Святого Ерушалайми.

И страшный час:

Обвал и треск, и грохоты Синая,

Когда в огне разверзлось с громом небо

И в чугуне отягощённых туч

Возник, тугой, и в мареве глядел

На тлю заблудшую, что корчилась в песке,

Тяжёлый глаз Владыки – Адоная.

Я помню всё: скорбь вавилонских рек,

И скрип телег, и дребезги кинор,

И дым, и вонь отцовской бакалейки – 

Айва, халва, чеснок и папушой, –

Где я стерёг от пальцев молдаван

Заплесневелые рогали и тарань.

Я,

Довид-Ари бен-Меир,

Тысячелетия бродившее вино,

Остановился на песке путей,

Чтобы сказать вам, братья, слово

Про тяжкий груз любови и тоски – 

Блаженный груз моих тысячелетий.