или крейсер в уютный залив,
я входил в свой ноябрьский вечер
По проспекту на старой маршрутке,
мимо банков, барменов, аптек,
вспоминая нелепые шутки,
в окруженьи вульгарных студенток,
хрупких агнцев с глазами менял,
и безвременья страшная лента
Шла сибирского говора сила,
на углу копошились скины,
пахло гарью, светился красиво
Двадцать лет как два дня – всё сплошные
разночтенья, разборки, обиды.
Ах, родные, смешные, больные,
Вы разнузданным виршам не верьте,
я играюсь пустыми словами.
Если есть этот рай после смерти,
Молитва
под небом голубым стою в чужой тени я,
не дай же мне пропасть, начальник пустыря,
я серый человек с часами на руке,
прохожий без лица, один из многих сотен
с Тобою говорю на пошлом языке
на скучном языке домов, дымов и луж,
асфальтовых полян, трамвайных остановок.
я никому не друг, я никому не муж,
не дай же мне уйти в июльскую жару,
в берёзовых шумах навеки раствориться.
в небесном трезвяке проснуться поутру,
не дай же мне пропасть и отпусти грехи.
прости мой хамский тон, вульгарность и плебейство.
без Твоего тепла и без Твоей руки
не выйдет ничего – хоть лбом о стену бейся.
и спорили о Мураками,
дешёвый и кислый коктейль «Ягуар»
мы грелись шинелью на рыбьем меху,
травили в ночи анекдоты.
рабочие дни обращались в труху,
струился по комнате свет голубой
на улице пахло бензином.
запомни, как мы проводили с тобой
холодные странные зимы.
в те дни, когда всем супермаркетам дали ток,
после пяти мой дом погружался во мрак,
движим желаньем купить себе кофе и хлеб.
Однако же, тратил на пиво всё до гроша.
Светились окна вокруг, новогодний рэп
О, мой новогодний рэп, фрагментарный бит,
вечный предвестник новых побед и бед!
Сердце моё в декабре от обид болит,
Смейся, паяц, над разбитой любовью, кричи,
пей и рыдай, но продолжай жить.
Эту игру ты проходишь в режиме cheat,
Я буду и глуп, и наивен, и глух, и слеп.
Останься со мною, мой новогодний рэп.
над ней плывут роскошные облака,
она проходит сквозь все закаты и зори.
дорога к чёртовой бабушке тяжела.
я буду твой фюрер, ты будешь моя жена.
вдвоём мы сила, равная урагану,
нас надо бояться боксеру и уркагану.
слышит пустое чириканье воробьёв.
жизнь его – с небом прерванный разговор.
когда-то он в форме был, он держал удар,
Хайдеггера читал, но с недавних пор
балтика номер девять – его нектар,
капает дождь, в глазах помутилось на миг.
стой у подъезда, жди свою благодать.
не стоит хныкать, что, мол, зашел в тупик –
там можно попрыгать или поприседать.
Динозавры
Грязный голубь, роняя перо, пролетел
в ежеутреннем шуме весёлом
к горизонту. Тепло, и дождя уже нет,
и блаженный, июльский, пронзительный свет
Непослушная память – изнанка ума
конструирует небо, деревья, дома,
вынуждая владельца копаться
в неприятных наростах бытийного мха.
Одинаково скучны как лист лопуха,
Этот мусорный бак будет долго гореть,
и покроется пылью мой мягкий медведь,
что потерян в хоккейной коробке,
и заставят зубрить исключенья опять.
На ступенях гимназии семьдесят пять
В коридоре висел на плакате Ньютон.
В этом узком кругу был один моветон –
настучать на обидчика маме.
Динозавров учили мы в школе тогда,
ну а если в проулках встречалась беда –
Динозавр большой, у него есть семья.
Он, должно быть, брутальней, чем даже свинья
и уж точно приятнее кобры.
Он питается мясом и в джунглях живёт,
он охотится долго и быстро жует,
Разозлённый завхоз произносит hate speech,
улыбаются дружно со стенки Ильич
и подвыпивший Шура Матросов.
Время движется, солнце в зените уже,
и огромной толпой в кабинет ОБЖ
Время движется мерно в своей простоте.
Мы окончили ВУЗы, родили детей,
разбежались по миру, умолкли.
Кто-то вырос Лопахин, а кто – Дон Кихот,
у кого-то и мусор приносит доход,
Запоздалая страсть, неподдельная грусть.
Всё вокруг – это сон, и я скоро проснусь,
хорошо, что я молод и холост!
Изогнётся зигзагом планида моя,
я уйду в непонятные миру края,
Там недавно случился большой парадиз,
там исполнят любой, самый глупый каприз,
всех ослабших там на руки взяли.
Там железо цветёт, испаряется Ганг,
улетает вовне навсегда бумеранг
Там гуляют по паркам, там пьют до утра
и Всевышнему молятся, чтобы «вчера»
перешло в первозданное «завтра».
Там не нужно иллюзий – там всё наяву.
Закурив сигарету, я сяду в траву,
Барток
в конце времён – моё начало,
мне очень нужен Бела Барток,
друзья, вы только не бросайте
в меня свои цветные листья:
я аутист и аутсайдер,
а ветви ожидают марта,
вернуть хотят сырую юность
им срочно нужен Бела Барток –
придёт декабрь, заполнит вата
все щели в рамах, будет холод,
заправят уксусом салаты,
но воды вырвутся на волю,
стечёт с окошек зимний грим,
когда мой Барток выйдет в поле
и милый Дворжак вместе с ним.
Кровь его так пресна, а сердце невзрачно на вид.
Любовницы и бильярд, свежевыжатый сок по утрам,
«Мой фюрер, согласно приказу, я обыскал весь лес,
целых три дня окунался в хвойную благодать,
видел валькирий, гоблинов, тени мёртвых принцесс,
Период распада длится две тысячи скучных лет.
За это время мы пережили несколько ядерных зим.
Кроме вас, никто не расскажет, выживем мы или нет.
Так завершается вечер: телевизор, коньяк, мармелад,
когда выползает луна, клиент уже крепко спит.
Завтра он повторит все эти речи на тот же лад
Бродский-блюз
добросовестным гидом, держащим людей в таком
напряженьи, что им было нервно и дурно, мама,
Я получал зарплату три раза в год,
садился под дерево, ел с ветчиной бутерброд,
запивая его молоком или виски, мама,
Ночное небо черно, как моя душа,
тюменская нефть черна, как моя душа,
а Скрэтч Ли Перри изрядно накурен, мама,
Не скажу тебе точно, сколько я нёс этот груз,
зарабатывал деньги, смотря на чужую грусть
и неврастению, но мне надоело, мама,
А сейчас я хочу туда, где светло и свежо.
Бережёного, как известно, Джа бережёт,
и я не прошу у тебя покровительства, мама, –
пусть мне помогут мой «Гинесс» и ми-мажор.
отношенья, дети и зарплата.
Милые, нормальные ребята,
Светский гомон, громкие слова,
ворох актуальных анекдотов,
байки о романах на работе,
На «Центрах» открылся суши-бар,
застрелился бывший губернатор,
и шахиды пронесли гранату
Скатерть, сигареты, чёрный чай,
кий, дымы, сукно, шары и лузы.
Я сижу в углу, нелепый лузер,
и внимаю бравурным речам.
Рай, где отсутствие сигарет – единственная беда.
Декабрь не щадит понаехавших нас – от мороза слезятся глаза:
В переходе на «Комсомольскую» можно купить газет и воды,
а пустое сиденье в вагоне будет наградой за все труды,
компенсацией всех убытков и возмещением всех потерь.
Гуляя возле билетных касс, воздухом горьким дышу.
Из Казахстана сюда привозят фрукты и анашу.
Здесь несколько дискомфортно, да, но кто бы что ни сказал,
Как писал когда-то один мудрец, то ли Троцкий, то ли Басё,
феномен выученной беспомощности усложняет всё.
Неврастеник, не вросший в жизнь, не способен к реально великим делам,
Несмотря на свою оголтелую мрачность, вся рефлексия моя
не портит мне удовольствия от радостей бытия:
пробежала собака, упала звезда, на щеке приютилась слеза –
это Казанский вокзал, мама, это Казанский вокзал.