Уран в 38
как прекрасен её пупок.
такие изящные выемки находишь в бракованных свечах
или на стволах вишен – место, где обнажилась кость,
отмерла старая ветвь или передумала рождаться новая.
узкие джинсы – когда развешивает их на стуле –
похожи на картонные цилиндры внутри рулонов.
босоножки на высоких каблуках –
жилистые царицы-скорпионши
с выводком жал, выкрашенных чёрно-алым.
и главное – глаза. глаза... там всегда
мреют и плывут зеленовато-серые рассветы
инопланетные,
или угасают янтарно-жемчужные закаты
безлюдные.
таинственная планета, и жизни – разумной, хищной –
на ней нет,
или она ловко прячется от меня
за границами век, за туманами и озёрами.
иногда промелькнёт пятнистый монстр страсти,
точно перед объективом дискавери,
но отвлекают пыльно-шёлковые облака,
тёмное пульсирующее солнце.
её красота отзывчива и тепла – будто трон с подогревом
или электрический стул с подушечкой от геморроя.
заботливая красавица,
не трепанированная зубчатой самовлюблённостью, –
это редкость: так бриллиант в кольце
искренне переживает, если ты порезался
во время бритья. кто же её создал,
подарил мне?
все вещи в доме пахнут ароматным уютом,
и даже гладильная доска – близорукий птенец птеродактиля –
смотрит на меня великодушно.
а почему бы и нет?
во мне скопилось так много любви – как радия в закромах
миролюбивого диктатора.
пора уже устроить небольшой термоядерный взрыв
семейного счастья.
Зелёный фонарь
невыразимое...
я в тебя угодил, как в капкан,
пошёл на родник поздним вечером,
замер безрукой статуей посреди осеннего сада.
что же делать? хватать зубами
сухие ветки – узловатые карандаши,
бросаться под длинные, как лимузины, слова.
чертить чернозём, царапать асфальт...
а молодой клён обнял самку фонаря –
стеклянный цветок на железном стебле –
жёлтой листвой нарядил металл –
«теперь ты жива! теперь ты одна из нас!»
три девушки с распущенными волосами
грациозно выцокотали на аллею,
за ними просеменили пушистые, как норки,
запахи дорогих шампуней...
я слышал каждый шорох, осязал детали:
велосипедист пролетел, шуршание стройное спиц,
два отрока уткнулись в гаджеты – жирные мотыльки
в кольца сиреневого света –
бьются мягкими мордами о мерцающие экраны.
и – о чудо – парень с девушкой танцуют вальс
ниже – по асфальтовому течению –
под платиновым сиянием фонаря:
она обучает парня: ангел в белой куртке и с рюкзачком,
и сотни мыслей, деталей, образов роем
жужжат, требуют, покусывают –
но сколько из впечатлений выживут?
или растают точно крошки масла
на раскалённой сковороде бытия...
я попал в медленный ураган
из жёлто-красных бабочек октября,
мгновений-однодневок...
Господи, как же мне всё это выразить?
сквозь решето сознания просачивается
фосфоресцирующая солёная вода
смысла.
и мысли мысли мысли кружатся в голове, как музыка Листа:
смотри, как стремительно сорвался кленовый лист –
точно пианист с ногой в гипсе – выпал из балкона,
а я выскочил из вечерних теней изменённый
невыразимым – будто легчайшей радиацией
изменили лирический код моей души.
чуть не плакал, бежал домой,
шевелил обрубками рук, сжимал зубами
зелёный призрачный
луч...
пиджак из вороньих перьев
если честно, не люблю писать –
верлибры, стихи, прозу,
но люблю одну женщину. однажды Господь
дал её подержать за талию, бокал с плотью,
обнять, заполнить семенем, мечтами,
галлюцинирующей пустотой,
а потом превратил в вибрирующую ломкую
скульптуру из бабочек, щёлкнул пальцами – фокл! –
и она разлетелась по миру узорным маревом.
а я только рот раззявил: небритый голодный птенец.
теперь в каждой женщине, с которой я мужчина,
узнаю узоры горячих крыльев.
но эротическая радость узнавания
сменяется разочарованием,
в каждом стихотворении я хочу невыхотимое.
если бы я мог с ней остаться – сейчас и навсегда,
я бы и слова не написал больше. никогда.
сжёг бы все рукописи, а они горят, чадят
подожжённые нефтяные скважины
с чёрными заваливающимися хвостами...
но не смог раствориться в её душе и теле –
золотой айфон в желудке пойманной акулы.
застыл лопоухим истуканом,
а вокруг меня порхают – бабочки-в-животах? –
нет – она, она, она. но её у меня нет,
и больше никогда не будет.
это шершаво-кошмарное «никогда» –
шикарное слово,
точно пиджак из вороньих перьев.
надеваешь его на голое тело ранним утром – и жуть.
и посему я возьму от поэзии всё, что захочу.
поздно или рано.
вот почему я поэт.
Инопланетянин
в окне сверкали огни новогодней ели –
точно там стоял толстый треугольный инопланетянин
в игольчато-зелёном одеянии, украшенный нелепыми
ожерельями, стразами. да-да, такой неповоротливый гость
с другой планеты, и я подумал: а Господь
правильно делает, что не показывается нам на глаза,
иначе мы бы его задолбали вопросами.
упростили (проще некуда), и вот он неповоротливый,
уязвимо-счастливый, накормлен кашей «славься» до пупа.
нет, боги должны оставаться незаметными –
невидимки во время дождя –
вытягивать нас, как тепло из щелей дома,
как печной дым – только вверх или в сторону,
а там дальше – лес настоящий: ели высокие и мрачные,
великаны, не кастрированные цивилизацией...
и я даже не знаю, кто мне симпатичней –
деревья-волки или деревья-собаки.
боги, которые признали отцовство, или те,
что даже не обернулись. только однажды
на прощанье взглянули в окно...
там сверкали огни...
сон №9
мальчишка на трёхколёсном спешил ко мне,
улыбался солнцем во весь проспект.
и я проснулся в слезах, точно кулёк в росе
среди синей отяжелевшей травы.
я выдохнул: «Боже, прости...»
так есть ли жизнь
после меня? гомункулы, плоды абортов,
укоризненно смотрят с потолка, не моргая:
восковые пауки с детскими лицами.
обиженно кривят тонкие губы/жвалы.
но что я могу вам сказать? самому повезло.
меня запросто могло и не быть, если бы да кабы,
такая же случайность – вцепился зубами – мама, прости –
в яйцеклетку,
в сладкое печенье,
в заиленный край бытия.
статуэтка ангела с отбитыми по локоть руками,
с гипсовой мордой пираньи.
какая же тонкая призрачная тварь,
грань
между «быть» и «не быть»,
между Гамлетом и гетто.
и я наугад протягиваю стихов трассирующую нить
сквозь чёрную иглу Вселенной,
а творец, точно пьяный Чапаев, вслепую шмаляет
из пулемёта по знакам зодиака,
и ночь полыхает в зарницах без конца и края,
только природа всегда тебе рада,
как холодильник еде.
ты снишься Господу, а когда Он проснётся –
то вряд ли вспомнит, что ему снилось.
лопоухий мальчишка с глазами лани...
кто ты?
кто же ты?
последняя надежда мира,
принявшая химеричный размах.
мальчишка на башне из слонов:
стоишь на плечах
миллионов, истлевшие жизни,
пепел в окне электрички
тускло звенит,
тянешься к окну в звезде.
робко стучишь:
а Господь дома?
он к нам выйдет
заметит нас
смотри целый мир
встал на цыпочки
из огня и мрака
сквозь жир и безумия
протягивает лапу
розу с занозой
давай дружить
помоги мне...
жёлтый пудель Ким Чен Ыра
главное вовремя родиться: не сильно рано,
когда ещё только закипает сероводородный бульон
в планетарной кастрюльке,
но и не сильно поздно, когда уже хищно и сонно
перемигиваются золотыми огнями
антрацитовые, как уголь, компьютерные пустыни.
да умудрись, чтобы по дороге тебя не слопал тираннозавр,
кровожадная башня из мышц и инстинктов,
чтобы не сожгли на костре средневековья,
милосердно напоив белладонной,
не стёрли в мясной порошок в какой-нибудь
мерзкой и священной войне, но разве бывают другие?
как же найти своё время и место, место и время,
если ты герой несуществующих миров?
если ты космический Печорин/Лермонтов?
озираешься сквозь серый звенящий рассвет –
раскладываешь лучи по бархатным ящикам бытия,
как столовое серебро: ложки к лужам, вилки к аллеям.
куда же теперь ты попал? встроенный модем
в височной кости мгновенно ловит вай-фай:
вождь Ким Чен Ыр ласкает жёлтого пуделя,
доллар – серо-зелёная, плоская тварь – ещё в силе,
а демократия в моде: задорно пляшет сторукая вошь.
вроде бы вовремя, многие ещё читают книги,
шевелят губами, будто лунатики.
а женщины, гибкие, как гекконы,
увеличивают груди и попы. пожалуй,
стоит задержаться в этом мире как можно дольше,
поиграть в человека разумного, человека талантливого,
человека влюблённого в жизнь, и быть может, в тебя.
эй, незнакомец в плаще с кровавым подбоем,
а как ты здесь оказался?
друг, я тебя знаю?
© Дмитрий Близнюк, 2018.
© 45-я параллель, 2018.