Дина Романовская

Дина Романовская

Все стихи Дины Романовской

* * *

 

А если серьёзно, ложись да и помирай.

Никому ты здесь, по сути-то, и не нужен.

Кто-то доест твой остывающий ужин

и допьет некрепкий и сладкий чай.

 

* * *

 

...а ещё он цитирует Федерико Гарсиа Лорку,

любит каштаны и завтракать голышом.

Он принесёт тебе кофе в постель, только

не надо спрашивать: «Кто ты?» и «Как ты сюда пришёл?».

Или ты позабыла, сколько

раз ты шептала: «Хорошо, милый, вот так... Хорошо... Хорошо...».

 

Как его имя, когда у него день рождения

и зачем на безымянном правом кольцо.

А только думала с удивлением:

надо же, какое у парня ангельское лицо...

 

Как горели щёки, дрожали губы,

когда медленно на шестой поднимался лифт,

как просила его быть немного грубым,

словно лоза его шею обвив,

и смотрела во все глаза: Господи! как же он дьявольски-то красив!

 

Утро подарит свежесть и аромат слив.

 

 

* * *

 

Даже если я брошусь под поезд

Или под самолёт,

Никто не придёт.

Просто пожмут плечами, мол, дура, что с неё взять.

Что ни день – то драма. А ведёт себя как полноценная блядь.

Что тут ещё сказать.

Даже если наберётся человек пять,

Проводить, как говорится, в последний путь,

Им будет нечего рассказать,

Неловко в глаза взглянуть.

Постоят, помнутся – и по своим делам:

К жёнам, любовницам и мужьям.

А о том, где они были больше ни слова.

Может, правда, просматривая контакт-лист,

Вспомнят тот день, когда воздух был свеж и чист,

И долго не смогут заснуть, вспоминая повод.

 

* * *

 

Доктор, а давайте вырежем мои внутренние монологи.

А давайте, доктор, поступим так:

Я дам Вам денег очень и очень много,

Только чтобы я больше не думал так

Много, часто и так влюблённо.

 

Доктор, меня смущает такое «кино».

Заберите мою проклятую паранойю,

Доктор, я ведь болен. И болен уже давно.

 

Мне не дышится, доктор, и мне не спится

Уже много и много ночей подряд.

Я смотрю на губы её, на её ресницы,

Как они сонно и беззащитно дрожат.

 

Доктор, а давайте вырежем всё, что в ответе за чувства.

Вдруг они все тоже порою лгут.

И станет как в стихотворении «ясно и пусто».

Но ни я их, ни они меня не убьют.

 


Поэтическая викторина

* * *

 

Едва проснувшись, я наливаю в кофе ром...

Там зима... там зима за моим окном,

двадцать пятое или двадцать шестое,

там январь... Или что-то такое...

Там беда. Не читаются даже книги.

Вспомнилось, как мы мечтали о Риге,

ты теперь там? Только с другою музой...

Боже, не дай ей стать для тебя обузой...

Лоб мой горяч – его не остудишь льдом –

из сотни мыслей каждая третья о нём.

Родиться бы крысой, собакой или котом –

никаких проблем, но об этом потом, потом...

 

Список контактов стал меньше на одно имя.

Спали в одной постели раньше – теперь другие.

Снял бы о нас кино Антониони или Феллини...

 

Проснувшись, наливаю в водку мартини...

– Ах, обо мне бы снимать не такие ещё картины.

 

Иногда дрожат губы, предательски кривится рот,

ну а как ты хотела, милая, ты – живая, вроде не моральный урод.

Женщина – существо глупое – всё время чего-то ждёт.

Может, сказки, может, что жизнь совершит поворот...

Но пока из моей постели никто, кроме меня, не встаёт...

 

В широком стакане одиноко звенит лёд.

 

А перед сном я добавляю в ром чай.

Завтра суббота? Январь? Милая, баю-бай...

 

* * *

 

Мой номер не записан в памяти твоего телефона –

он где-то глубже, там, куда не достанет и нож.

И почему до сих пор нет такого закона

любить только того, с кем живёшь?

 

Чтобы не было недомолвок и лживых взглядов,

разговоров полушёпотом дотемна –

я насквозь пропитана этим ядом.

Я словно походно-полевая жена.

 

И живу от голоса и до голоса.

И перебираю память, как рис.

Вот нашёлся бы кто и сказал: «Деточка, успокойся,

повзрослей-ка и отключись».

 

* * *

 

Не читай моих писем и книг. Ничего. Никогда. Моего

для тебя пусть становится меньше и меньше.

Начинай постепенно. Сокращай. Можешь имя моё

заменить просто цифрами. Знаешь, так вроде бы легче.

Вот был голос. И нету. Нет имени. Почерка нет.

И потом не найдёт никакая, поверь, экспертиза.

Забывай. У меня нет таких уж особых примет.

Засыпай. Это ветер шумит и гудит за карнизом.

 

* * *

 

Он красив, пожалуй, умён и зеленоглаз.

Он эстет – любит с кровью стейк и 30-х джаз.

За него иная Богу душу продаст

или мужа – там уж как ляжет масть.

 

Вот темнеет. Он выходит под фонари,

видит млеющих самочек штуки три,

в их глазищах мольба: «Вот она я, бери!»...

Он зевает. Его клонит в сон от такой любви.

 

Закурить бы – да вот скоро как будет год,

как он в руки табака совсем не берёт,

а ведь хочется занять чем-то рот.

Чёрт!!!

 

И вот так – с проклятием – на века

будет чувствовать как ложилась в руку её рука,

и как её пальцы хотелось сжимать слегка,

согревать, и любить, и нежить.

 

За окном начинает брезжить

рассвет, снова ночь пролетела без сна.

Под глазами круги залегли, и мерещатся голоса,

те слова, что сказать бы, да некому – уже поздно.

Он вдыхает холодный воздух

 

и закуривает...

 

* * *

 

От меня, как от старой железной дороги,

остаётся только скелет и дым.

Я не то, чтобы во вселенской тревоге,

лишь бы небо было синим да голубым.

 

Ты придёшь, соберёшь ромашек и земляники,

сядешь рядом, покажешь мне свой букет…

Провожу тебя темнотой и закатом тихим,

долго буду глядеть вослед.

 

Потому что при всех таких расставаньях

лучше попросту промолчать.

Приходи по весне. Приноси сухарей и чаю.

Я останусь здесь зимовать.

 

 

* * *

 

Ты живёшь в моей голове. Внутри.

Кроме тебя там море, и корабли,

и голодные чайки. А там закат.

 

Рыбаки пьют пиво и говорят:

«Вот сегодня день такой – не клюёт,

а вчера всё было наоборот.

Подождите, вот скоро прилив.

Мы пока просто так посидим.

А вот Алехандро идёт и несёт

от жены подарок – фирменный овощной пирог».

 

И неспешен их разговор и небрежен вид.

И спокойно море – искрится и не штормит.

 

Приходи ко мне, разведём костёр, посидим,

поглядим на искры, проводим вечер сухим/

полусладким/креплёным – знаешь, не в этом суть.

Приходи. Ты же рядом. И просто будь.

 

* * *

 

У меня в глазах линзы из оргстекла,

чтоб ни холод им не страшен и ни жара,

чтобы на банальное: «Детка, ну как дела»,

которое обжигает, словно смола,

я бы ослепительно улыбалась.

 

Потом, дома, можно и головой об пол,

и дешёвый портвейн (как встарь) запивать водой,

выть собакой, отправленной на покой,

и скрипеть зубами – ржавой петлёй...

Всё потом. А сейчас излучаю радость.

 

Что в том толку. Снова 1:1.

Ты мне Бог, отец, лекарь и господин.

Я тебе чудо-девочка, паладин,

верный друг и грёбаный оруженосец.

 

Моё сердце мечется как в бреду

От безумного «Fuck you» до «Darling, how do you do?».

Только ты не бойся, я к тебе не приду

ни одной из твоих полуночниц.

 

* * *

 

У меня в кармане флэшка на два гига,

зажигалка, помятая пачка Вога –

гламурничаю, пытаюсь быть тонкой

штучкой (никогда не умела подобного).

У меня в голове: «Мы должны расстаться» –

«Этого быть не может» – «Завтра к 6 на танцы» –

«Может, ты передумаешь, я ведь была хорошая» –

«Какие забавные на занавеске горошины».

У меня варианты: или же взять такси,

или же дома долго в подушку плакать,

или выпить ещё по пятидесяти,

а после придумать ещё вариантов двадцать.

 

* * *

 

Хичкок

Я хочу быть Хичкоком – злым и толстым самодовольным гадом,

ненавидеть женщин и цепляться к их ярким нарядам,

осуждать цвет помады и излишества маникюра,

замечать и смеяться над недостатком фигуры,

самому упиваться сигарой и шардоне.

Быть довольным вполне.

Замещать пустоту на злобу,

не боясь быть не понятым, ограничивая свободу

всем, кто кроме меня существует на этом свете,

заставлять трепетать от ужаса, чтоб как дети,

что увидели вдруг паука в тёмном чулане

не бегут прятаться в светлую комнату к маме,

а от страха забывшись на месте, стоймя стоят,

словно рота солдат.

...правда, выход есть и из этой чёртовой пустоты,

если рядом со мною – ты.

 

* * *

 

Хочется всегда чего-то в стиле «иначе» –

Фирменного, как-то: взбалтывать, но не смешивать.

Я пропадаю на поэтических дачах

И заряжаюсь умением жить бешено.

 

Заряжаюсь, подпитываюсь чужими фразами

И определяю в своих им место.

Слава богу, что меня с китайскими вазами

Династии Цин не сравнивают. Если тесно

 

Идти странными извилистыми коридорами,

Хватаю за руку первого встречного,

Говорю: «Ну, люби меня, что же ты,

Я такая ж несчастная и не здешняя».

 

Ты такой же – и тебе ничего не надо,

Лишь потом вздохнуть, покурить да оправиться.

Обещаю не провожать долгим взглядом

Перед тем, как самой куда-то отправиться.

 

* * *

 

Это глупо. Так глупо, что хочется взять и напиться в хлам.

Я – разбитое сердце Джека, разорванное напополам.

Но ни одной половинки я больше тебе не отдам.

Хватит! Баста. Буду просто сидеть, просто слушать блюз,

может, выйду из дома, может, потом вернусь,

только бы развеять эту проклятую грусть,

что засела во мне, словно старый и ржавый гвоздь.

Я спокойна. Во мне силы нет даже на злость…

...но сегодня мне опять без тебя не спалось.

Знаешь, вот ни строчки, ни половины тебе не отдам прочесть.

Называй это всё, как хочешь. Я назову просто: «Честь».

Это глупо. Так глупо, что хочется… Занавес!

 

* * *

 

...это легко могло бы быть

о тебе в стихотворной форме

двадцать пятым стихотворением,

но, наверное, я сдержусь

и поведаю о погоде,

о просмотренном новом фильме,

о романе, который читала,

но никак не смогла закрутить...