* * *
Ходынка, война-Гражданка,
ГУЛАГ и опять Война.
Для нашего – спозаранку
Афганская. Оба-на!
Кавказская – малость позже
Была. За твою судьбу!
От сердца никто не может
Поклястися наяву.
Какая-то окружила
Бессмыслица, ерунда.
Растянуты сухожилья,
Наструнены провода
Заранее, по наследству –
Испытанное вельми
(Аукаются блаженства
Развязанные… людьми).
* * *
«То – по сердцу, а то – по совести.
Выбирай, молодой человек, –
Сам себе говорю. – Есть ковчег,
Есть (для психов) небесные лопасти».
Это – полное… Нет. Признание,
Перед смертью всерьёз «чик-чирик»,
Уникальный листок, черновик.
Здесь представлено всё: искания.
Те – по сердцу, а те – как правило.
Середину калечит качель,
Будь ты свой, будь не свой, хоть ничей.
Но, по-моему, выбрать авиа
Надо (только б заклёпки вынесли).
Видит Бог, остаётся чуток…
Подтянулся, турник превозмог,
Прямо, вниз… И разгадку вычислил.
* * *
Ты прошла так стремительно мимо меня,
Прошуршав белой юбкой, что до самых ступней,
Загорелой спиною привлекая, над ней –
Чернотою причёски.
Я понял – вольна.
Ощутил эту истину в гордом лице.
Не узнавшая лучшего поэта во мне,
Удалилась, оставив безусловное «нет»,
Всё мечтая (зачем?) о крутом подлеце.
Отвернувшись, махнув тонкокостной рукой,
Я ощерился, плюнул и представил кино:
Над позёмкой – бубенчики, ямщицкое «Н-но!»,
И поручик в санях со своей дорогой…
Отыскавши полтинник потом,
На виду
Заскучавших ментов я опрокинул пивка.
В голове отзывались верстовые века,
И сердчишко чудило, «забив» на узду.
* * *
Трудно быть поэту человеком…
На рассвете выйдешь из деревни:
Всё в тумане. Слышимость – отпевна:
Ставня заскрипит, качнутся верхом
Заросли, устраивая шелест.
Ну а ты, нисколько не мечтая,
От Невы пешочком до Алтая,
То бишь – неиспытанное через.
«После» не наступит. Безотчётен
На земле останешься до смерти…
«И т. п.» свершаемые эти
Может, у истории в почёте…
* * *
Так что, курсив? Не более курсива
Вся наша жизнь, которая красива,
Горько-смешлива, сдержанна, спесива,
Пустопорожней кажется? Спасибо.
Я не намерен чувствовать как надо.
Непослушанье – сложная ограда.
Но вопрошая желчного камрада
О соглашеньи выжатого «Ладно…»,
Я не хочу потворствовать примеру
Освобожденья, знающего меру.
Псевдосмущаясь, жамкаю карьеру –
Препровождаю, скашиваю, херю.
А мой камрад качает головою
(Мол, потешаюсь жёстко над собою).
А между тем, без шума громобоя,
На полпути – дрожанье дождевое.
* * *
Звучала скрипка. Я был молод.
В семнадцать лет – уже дурак.
Скрипачка выдумала повод
И заиграла на «ура» –
За чудеса. А я, студентик,
И не догадывался, что
Теперь в тональностях вот этих
Каким-то образом учтён.
Наверняка тогда явилась
Предельно искренняя жизнь.
И я промямлил: «Ваша милость,
Вы объясняете трагизм!»
Она звучала, отстранившись
От маеты, от новостей.
И останавливала «крыши»
Аудитории своей.
* * *
Ты оставалась у меня,
Земля вертелась,
Произрастали семена –
Такая смелость.
Мы говорили допоздна,
Взрывался космос,
О листопаде дополна –
Предельный образ.
Ты расплетала красоту,
Луна являлась,
Трава звенела за версту
Врагам на зависть.
И просыпаясь к девяти, –
Когда созвездий,
Огней-соцветий не найти, –
Мы были вместе.
* * *
Везде – следы заката:
Не в плане смерти, в плане позолоты.
Летёха пьяноватый,
И я, простуженный, в своё упёрты.
Уселись на скамейке
Дворовой. Дует в октябре изрядно.
Серебрянней оттенки.
И наши лица – неземные пятна.
Мечтаем понемногу.
Тупая мимика, но от природы
В глазах – почти подмога, –
Живая бронза. Травим анекдоты,
Беззлобно материмся.
И чувство горечи над пустотою,
Над медью пофигизма.
А в небесах «цзинь-цзинь» само собою.
* * *
Смерть сладка – на морозе, в таёжном сугробе.
Упадёшь без движенья, закроешь глаза,
И уже – ничего никогда не коробит,
И любовь исчезает, и больше – нельзя.
Но тем паче – встаешь, оттолкнувшись от ласки,
Завершающей вечной позёмкой лыжню.
И уже – через сутки раздолбанный, тряский,
Деревенский автобус увозит в Пышму.
* * *
Ты немного похожа на Вивьен Ли,
Чуть-чуть уловимо.
Все приборы показывают нули –
Уж полночь, вестимо.
Мы стоим у подъезда, не говоря,
Глядим друг на друга.
Голливудская осень, если игра,
Наверное – скука.
Мы стоим в распростуженном октябре,
Друг друга обнявши.
Дребезжит козырёк: «Ре-ре. Ре-ре-ре»
Над нежностью нашей.
* * *
От несчастной любви – на Кавказ.
От счастливой, конечно, туда же.
А приедешь, промолвишь: «Прекрас…»
По колонне подствольные вмажут.
Раскорёжен передний УАЗ,
А внутри вперемешку останки:
Руки-ноги, кровища, – «Атас…» –
И кишки, и мозги, и портянки.
Ни какой здесь романтики нет.
Да и не было. Это уж точно.
От несчастной любви – тет-а-тет.
От счастливой – плохое нарочно.
* * *
Спасибо дяде Юре Шевчуку.
Александру Сергеевичу – отдельное.
Сергею Александровичу – особенное.
Большое – Геннадию Русакову.
Простите с Уралмаша чуваку,
Что всё пробую самое беспредельное –
Участвую в поэзии. Откупоренные
Пивные стекляшки – вот, под рукою.
Нашёптываю чудные слова,
Иногда перечёркиваю, работаю,
С балкончика поплёвываю, насвистываю,
Шатаюсь по комнатам полуголый.
Учёл: за деревяшкой – синева
(за балконом). А кроме – отчасти ботаю
по сотовому. Вечное перелистываю
И вижу трагические приколы.