Дария
Кошка

*

Белый снег он так нестерилен

от грязной воды от чёрного космоса.

Негде укрыться шершавогубой точке

на шарообразном глобусе.

Раиса-окраина зачем ты закраиной

срезаешь то что так прочно кажется?

Она хочет платье а решать не хочет

но подолы всегда о ботинки мажутся.

Росла в междумирье без юга без запада

восток и тот закрывали горы но

посланница севера снежинка падает

и корни ползут ко всему что порвано.

*

Викинги среди нас

они никогда не говорят: я кушаю

разве что я ем, похавать, перекусить

верят в воздействие на нижнюю чакру

делят пленниц плодят детей

редко моются редко бреются

хвастают родословной связей

ратными подвигами и

относятся трепетно разве к своей репутации

но правдивые саги им не интересны

эти скальды рассказывают о кораблях

даже если никогда не видели моря

в глаза не знают его лица

увидишь викинга – приглядись:

где его меч

часто ли косится на север.

тссс!..

они отрежут мне язык если узнают

что я это о них рассказала

или хуже того вырвут печень.

*

Долгопост разразился снежинками

снег разразился долгопостом

и заразился гриппом при том

крохотными гриппинками

Долгопост про блокпост,

кто опять построит мост?

Волны – или луч добра

распрямится в полный рост?

Ладно, если темно читать –

можно хлопья руками хватать

сладко комкать и долго мять

льдинки в карманах греть

к чаю успеть

инкубационный период

суметь обогнать

наискось поле рассечь

хрусталики и кристаллы сберечь

а на войну опоздать.

*

еда, хэбэшечка,

укромная пила.

задушевная песня

электропилы под окном

верная – дерева,

последняя – тела.

надеваю хэбэшечку...

день за днём – а что мы

тут делаем?

отращиваем эпитафии

мышь съедает кота

растение съедает мышь

афродита хитиновым трупиком

выходит на нёбе алом раковинки зелёной

восходит на небе укромная

спит чопорно-бережно

бежевая как твои носки

девочка руки почти торжественно

к небу воздела

ей ждать и ждать

окаменевает на дне у жеста

прохожие переглянулись

ну, что мы тут делаем?

месенджеры однотонно тилиньк, тиньк

постами в духе постов

застолблено место для прочерка

имени, даты,

обиде забито

юзеры [_______] тел

входят выходят

молчат заговаривают

хэбэшечка

электропила под окном

задушевно, укромно

что человеку нужно

кому пригодится

деться?

* * *

Здесь меня ничего не спасёт –

ни тепло, ни твоя любовь,

что готова на храброе всё:

палец в рот не клади ей, бровь

поцелуям не подставляй.

Этот город выел нутро,

и тебе, и ему, и ей

(той, чьё ухо пестро, востро!),

он чуть кожи коснёт – скорей

добирается до сердец.

Я боюсь ныне собственных губ;

нас; её; завитой тишины.

По дороге домой – бегу,

и у тени шаги слышны,

настигающий хохот шагов.

И осталась одна лишь брешь:

ускользни в её верный зов,

раствори рот как двери. Ешь

своих собственных бой часов,

если голос земли зовёт.

*

И вот я здесь, и мне осталось разрушить руины. Луч солнца скользит по ним, пылинки на остатках стен оказываются лианами. Именно им предназначено поглотить этот город, помнишь?

Твоё восхищение комично: ты отворачиваешь лицо всякий раз, когда я поднимаю глаза. Машина: подъём глаз – поворот головы – работает безупречно. К тому же, я появляюсь, где бы ты ни был, стоит только произнести моё имя. Но тебе и правда пора. Выходи.

Теперь вот ты там, в улицах крафтовой, тёплой осени. Слишком тёплой, чтобы звучало не пошло. Мне – выглядывать иногда в печаль твою из панорамных окон, мечтать заламывать руки в отчаянии, превращаться в пылинки внутри луча. А тебе – идти, идти.

Местоимения

Душами грешников вырываются голоса

из глубин наших горл, объятых пламенем;

душат. Из братских могил – в небеса,

поднимаясь над городом каменным,

тянутся лентами-именами вверх,

с плеском – в холодное чёрно-лиловое.

Вещим становится слово всех,

кто беспамятно бился за Новое.

Зов раздаётся, молитва, мантра –

никому, ни за чем. Но гаснет

медленным снопом искр: антро-

по завтра тому, где нас нет.

*

Мы лежим в темноте

через нас протекают слова

из тебя и в меня

из меня и в неё.

Спеют травмы.

Летим к тем, но те

нам нашёптывают, что сказать.

Если можно сберечь и

участок ногой, отделяя своё –

наша речь не мертва?

Но ответят не травмы,

не вечное три против два.

Мы – отметины трав, но

ответят не травы – Они

через насыпи, через неё

новым именем,

недосказав,

скучным – наново

тихо прольются

дождями

и забытые рты рыжих трав

отворятся не нами –

словами

Он

Всякой твари набит живот

звездопадами. Поезда

прочь рассыпались. Вот же, вот:

падает 

и

моя 

звезда.

И не вдруг сойдёшь с места к лон-

но увитой дорогами дали.

Я себе теперь точно клон,

которого не создали.

По нервозности всех поверхностей 

не суди о моей судь_бе-

гу и меняю себя на верность

не тебе, а самой себе.

Коридор из дверей захлопнутых

не твоим зеркалам глотать.

Для меня город – птичий зоб, кнут и

у-прощаний святая гладь.

На ступеньках его собора

мотыльками – на фонари.

Пусть веду себя точно вор, а

за меня теперь – путь, дар, и –

слышишь? – 

музыка! –

Бах.

А стая

возвращается – лишь иной.

Он в раскрылье меня впускает 

и возносит над тишиной.

Он зовёт меня: «Слушай, море

в вещи плещет сонмами нот.

На просторе как во соборе

голосветел небесный свод…»

Отказ

Двери хлопают: разом – сто

входов щедро за крылий право

пастью щёлкнули. Вопрос в том,

если сыплетесь вниз – куда вы.

Семена покатились вскачь,

жемчугам не чета: погаснут.

Засевай полынью́, чудачь!

звезды будут светить без нас? – Нет.

Открываю рюкзак: дохнул

холодами, покорен ночи:

Положи в меня хоть бы нуль –

вещий путь тебе напророчу.

Но и пальцы дрожат в руке

левой – правые. Зябь застала.

Дверь открою, и налегке

в тишину исхудало талую

выйду.

Поломка

Проглядел и очей цепи,

тихо льну к вечерам; рам-

ы окна поперек целя,

ухожу рано – до ран.

Там собор касается неба,

но торжественно тонет в реке.

Полируемое со-нёбо

молю (но жертв – и то нет в глоткé),

мол, молитвочка заводная,

хочешь, море тебе отдам?

Коль своих точек не знаю –

запятых не найду там.

*

Полосни междумирье пощёчиной

хватит уже тонуть в траве

яблоком пылающего августа

зеленцой кисловатой разливаться

ожиданием внутри вен

посмотри: за окном зима!

по сторонам от дороги

высокий густой гоголь-моголь

У и Р расселись по всей трубе

снежинками медленно падают

а остаёшься – ты.

Иди к нам,

всегда овертаймь

договорись со всяким

вон твоя новая радость глаза прикрыла

мы рассыпаем детальки, одной не хватило

и все остальные без неё – барахло

приходи и твори руками почти согретыми.

Но перед тем как открыть эту дверь

Не забудь отряхнуться от пограничников:

визгливых торговок, поедающих людей

от колючих усталых лиц, растерявших ресницы,

выгрызая место себе под солнцем

Труба отряхивается от буковок

снег с курточки стряхивает ребёнок

дорога украшенная столбами как идолами,

протягивает странников на ладонях

навстречу закату (один тебе, один мне)

папа заносит саночки

ёлочка надела звёзды

одна зацепилась за пуговку

чуть не разбилась

вот и конструктор будем построить солнце

цветные детальки отлиты для наших рук

точно для наших рук

*

сбои коммуникации

сбои коммуникации

кликабельные эфемеры профилей

не нахожу себе места

посреди дней и комнат

они называют себя по-разному

гик, фрик, поэтесса, -истка, -ист

стать частью их мира и что в итоге

мир сползает шкуркой в мои пальцы

я её надеваю а он убежал

кто убежал?

никто убежал

ник, фрик, -истка, -ист

отращивает новый новый какой-нибудь мир

обвешивает картинками свою комнату

зачем? ведь король-то гол

и будет похоронен на центральном кладбище

тривиальный обряд закончится

все уйдут гик, фрик, -истка, -ист

отращивают миры, обвешивают картинками

шкурка врастает а ей навстречу что-то моё

шкурка становится мной

я ведь всегда была им.

он сбросил имя

сбои коммуникации

следующего не будет

это же был мой последний

август

Слово

– Выхожу в тебя колким пламенем.

Вы́ходи меня! Зверем раненым

отлежаться дай. Проливай елей.

Ой, печёт, болит! Пеленай скорей

небывало чёрными небесами.

Там, у нас, себя поджигают сами.

Золотые гривы горят во тьме,

убывает свет на чужой войне.

Взаперти огню не дышать, заснуть;

тлеют угли, мерно наш разостлан путь.

И оттуда вырвался в твой простор… –

поджигает ночь, убегает: вор.

*

Такая что только в лобик и целовать её

и в косы простые и тонковатые

пальцы не спасут ногтевые пластины

натяни на них рукава

целовать рукава

цвета ивы

цвета болотной тины.

Сочиняя панч-лайн для конца стишка

не задень её локтем исподтишка.

* * *

У меня в зеркалах его – пятеро.

Мерно движутся тени по комнате:

вальс кружит, а во времени – вмятина.

Кань в зрачки мои, двое их… Полно те!

Соль не сон, явь не кровь – блажью слаженность.

Больше некому обессонничить –

под мои потолки невольничьи

приходи, и ключи бумажные

приноси зеркалам скорее.

Скрежет: гладь отмыкается с грохотом.

Разом хлопают сто дверей

пастью: вальс

горьким щерится

хохотом.

Поднимается сыть-верéя.