* * *
Alina Reyes
Стены цвета соломы. Полежалая алыча
заходящего солнца катится на подъезды.
Асмодеи с пропитыми лицами, «горько» крича,
требуют горькую, за неименьем невесты.
Предосенняя улица, смыв макияж
из незрелого хаки, кошачьих маит,
и машины стройнее как-то сигналят,
дробя громкие ноты на твой этаж.
Хлопья света рассыпаны на окне,
как corn flakes. Скрипящие половицы.
Вот в таком вот солнечном, легком дне
мы с тобой когда-нибудь повторимся.
26.09.09
Слова
Бегут слова через дни, я за ними бегу,
Как ребёнок за кошкой чрез анфиладу комнат.
Забегают они и в чулан, и в Сургут,
Зачастую на утро, как пьяный, себя не помнят.
Слова любят назвать то, чего нет,
Возвести в категорию какую-нибудь тыкву,
Отсюда поэты, не кушавшие обед
И умершие, положивши обед на рифму.
Слова знают и то, как в себя влюбить,
Приподнявши предлоги, в глаголах бедро покажут,
Музыкальны: наречия песнями станут лить.
Хозяйственны: из существительных сделают кашу.
Бегут слова через дни, я за ними бегу,
Как влюблённый за убегающей дамой сердца.
И одна только мысль, кроме слов, в воспалённом мозгу:
Оступившись лишь раз, можно насмерть в словах разбиться.
27.04.09
Лифт
Ты просыпаешься в утро, дышишь, не зная,
Что остановка, оставшаяся без трамвая,
Скудность тепла, в весну выдавленная из сигареты,
В лифте подъёма сведут тебя с твоим летом.
Горбясь, стоишь вопросом. В мыслях без тона:
Поочерёдность кнопок даёт неизбежность
Поочерёдность кнопок даёт неизбежность
И невозможность обнять под белым Томона –
Этажами поглощённую нежность.
Двери толкаются тучно, как в парад Первомая,
Где совмещенье цветов составляет серость,
Ты сознаешь: «Постойте!» – Пространство, играя,
В восторге воротит Времени мягкость в погрешность.
Оно, раздобрев,
рвёт подушечный пух –
Не писком больниц в непременное завтра,
Но новым биеньем
о нетерпении двух,
Сжавших руки в прощание марту.
29.03.09
На Неве сейчас ледоход
На Неве сейчас ледоход и, право,
непросто водам, закусив удила,
они тянут к маркеру на мостах, вдобавок
чужая память невыносима:
«Здесь был…» – чужое, но режет плечи,
как тюк не выговоренного мата,
и дребезжат люки в весенний вечер,
Под ними – обратная циферблата
Сторона, и щедро соришь шагами –
их хочется растерять здесь, в погожий,
А сердце бьётся, как муха в оконной раме,
или как в дверь просящий ночлега прохожий…
21.04.09
Отражение
Ключ в замочной скважине повернёшь
против часовой, время без слов,
словно измеряющий пульс больной,
станет мерить бой своих часов.
И, как муж изменницу, оттолкнёшь
дверь рукой, прочертит прямую рот
в старой глади зеркала, но другой,
чертящий прямые который год.
Встанешь перед зеркалом и замрёшь
крюком для пальто, захочешь «ты»
вывести по пыли, а выйдет «кто»
на глади, поглотившей все черты.
Онемеешь, тихое «пропадёшь»
бросишь в пустоту, повернёшь назад,
и, как мышь, отдавшаяся коту,
за тобой последует циферблат.
20.05.09
Ромашка
Нет, я вовсе не странный, не в заварке ромашки глупость всей моей позы:
Распихать по карманам, уволочь и запрятать горсть твоих улыбок,
Беспримерно один, лишь скулит в уголке плачь непонятой прозы,
Да мутнеет безмолвно замшелый аквариум рыбок…
Изгиб тёплый на ткани тянут в полудугу лески морщинок,
Снег, смирившийся, меркнет, отливаясь, белёсый, в поношенный фартук…
Курю паром, бросаю шаги, глушу в холод ботинок,
И пишу, только чтоб улыбнулась тщедушному марту.
Пусть прольётся, растает, заплачет в ручьи проталин,
Растворит прогорклую пошлость – безумие Фуца,
В голос гамом детей затянет зиме молебен,
И сорвётся, рыдая, о тех, что на два рассекутся.
Раздышась, расчихаясь в строке он воспрянет в талмудстве,
Зашагает мерно рутина, всегдашнее боса,
Клокот стукнувших клеток свалю на венозное буйство,
Лишь одна, не отдавшись, взгрустнёт, всхлипнув тихо, весна…
26.02.09
Полдень и цвет шоколада
Жарко. Хочется пить.
Под мышками – эллипс тёмными кляксами пота.
Троллейбус стоит. Ворчанье: «Мне нужно быть
всенепременно в полдень у поворота!»
Пробка заткнула проспект. Стоим. Ну и что?
Всё равно все точки пространства полны тобою.
Город распахнул небо, как ты – пальто
нежной похожей на солнечный луч рукою.
Ты говоришь, у тебя голубые глаза,
просто ты любишь молочный шоколад с кофе,
и они карие стали на белом лица,
как капли кофе на матово-белом фарфоре.
Жарко. Зря вспомнил кофе. Хочется пить.
Интересно, что делаешь в полдень… Наверно, помада…
Рассветы, полдни, пробки – все бы отменить,
И пить твои глаза в цвет шоколада.
24.04.09
Седьмая линия
Седьмая линия. Васильевский остров.
Урны, точно рюмки, опрокинутые за ворот
города. Ощущение тела остро.
Треугольники рисует ходьбою пешеход
в полосах. По ним пару лет назад
я ходил поднимать уровень Невы слезами,
но потом обнаружил: теченье – аппарат
с включёнными в динамик чаек голосами.
Спокоен теперь. Не глажу Дворцового
опоры взглядом, как девичьи колени.
С улыбкой смотрю. Самолёт так здорово
небо режет линией белой тени.
Пешеходный переход ступни колотят –
я не вижу. Вижу: танцуют лилии
в цветочном ларьке и бытие выводят
не в чёрных полосах, но в линиях.
26.04.09
Танец белой ночи
Голова гудит. Эхо тянет к ней толстые руки.
Взгляд, сорвавшись с карниза, не просит изгибов рода.
Зрачок ночи светлеет, поддавшись северной скуке,
Как брюнетка, от нечего делать, перекиси водорода.
Ночь бела, говорят. И, наверное, в сером платье,
В танце прячет бюстгальтером туч заблудшие тени.
Ночь жирна – телесами туманов давит к кровати,
Заставляя конечности ныть в дурманящей лени.
По две тени встают от горячего чаем фарфора,
Утверждая в царстве бактерий синхрона логос.
Как в забытой банке варенья, в ушах микрофлора
Дней, да сорвавшийся, шепчущий рифмами голос.
Голова болит. Будто болью дробя неизбежность
На десятки, сотни, тумэны и ценники Гуччи.
Потом липким смывая со лба к цвету серому нежность
И внезапный порыв пасть к ногам белой, пляшущей ночи.
08.05.09
Письмо
Я пишу, потому что устал, Катрин.
Ты играешь теперь, не снимая лак.
Оправданья твои мне, как аспирин
Для того, кому поставлен рак.
Я немного в депрессии. Тот блокнот,
Что тянул к себе мысли, как маты забор,
Без тебя в этот год, что просроченный йод
Без порезов: избыточен. Просто сор.
Я немного в депрессии. Теплота –
Это чувство чужой изжоги. Пат.
Твой мотив, твоё право – твоя нагота
Мне, как диабетику мармелад.
Ты актриса, я знаю. И сцена – твой лот.
В деле с вечностью маска – не просто блажь.
Но у дочки твой рот, она пробует счёт
И от матери помнит лишь макияж.
Да, ты помнишь наш пруд? Он совсем обмельчал.
Без тебя полнота незначительней луж
И все лица – овал, да и, как барибал,
Стал я замкнут, тяжёл, угрюм, неуклюж.
Аж смешно. Хотел клясть, а кричу: «Приезжай!»
Память ярче, чем фото на точках com.
Приезжай… А то, знаешь, боюсь, этот май
Обнаружит мой труп под потолком.
14.07.09
Текст
Наверно, исчезну, кану в словах,
и Нева, как распроданная бирюза,
взвешенная на точных весах,
повиснет серьгами на глазах,
словно горсть отражений – колебанье ресниц,
на свету недоступное метрике герца,
увеличит пейзажем объём глазниц –
пенициллин для бактерий сердца.
И закончится соль. Фонарём в пищевод
проникнув, Деметры прибор и молот
не найду – только ржавый водопровод,
гонящий градусы, множа на холод
комсомол и папиросы «Казбек»,
бесплатные пряники в клетчатой сумке –
так тосковать может только ацтек
по погибшей империи, как раб на прогулке
по плети, и в детях – та же тоска,
в глаголах скрипят отголоски ГУЛАГА,
плодятся россыпи букв от плевка,
их, точно слёзы, глотает бумага.
Нева, лица, улицы, города –
всё тонет в бумаге, как ложка в тесте.
И если я знаю, что твердь не тверда,
почему бы и мне не сгинуть в тексте?
18.05.09
В части света
В части света, где величину зрачка
расширяет, толкаясь, как аскарида в брюхе,
река, в бетонные берега
застегнутая, серёжкой в ухе
моста. Со скоростью ледника,
ползущего здесь, сносит крыши.
Острых предметов просит рука,
и кошек, скалясь, сжирают мыши
в парадных. Голод режет бока,
а душу взрезают крики гармони!
Но здесь, как везде, есть облака
и нагота чьей-то тёплой ладони.
10.05.09
В этом городе скрыто что-то другое
В этом городе скрыто что-то другое,
Его фасады, как перебитые номера на машине,
Грачи летают, как сросшиеся чёрные брови,
Солёное слёз тождественно последней пуле в карабине.
Здесь, кто не смог найти, прыгает в синем с крыши,
Или не иглами крыш начинает колоться,
Предполагая, что так, наверное, выше,
Хотя все крыши ведут на дно колодца –
двора, и в нём – в пыли, плесени наваждении –
голуби, последние птицы мира,
И вряд ли мы увидим ещё их рождение:
Скамейки с бабушками становятся картоном тира,
Дрелью радио, и это кого-то радует,
Но в частном существования утверждённого
не так важно, и города пусть себе падают
под крики нашего чувства новорождённого.
20.04.09
Отчего мне так грустно?
Отчего мне так грустно? Отчего мне так странно?
Отчего красок гамма на мольберте экрана
Растворяется в мутной воде стакана,
Будто кисть с акварелью?
Отчего мне так грустно? Отчего мне так пусто?
Отчего рука, гладившая выступ бюста,
Отпадает, как толстый паук от дуста,
И не держат колени?
Отчего мне так грустно? Отчего так тоскливо?
Отчего шелковистые волны прилива
Мне противны, словно горячее пиво,
Море «со вкусом рыбки»?
Оттого, что смеёшься. Оттого, что другая.
Оттого, что уже не моя – пусть нагая.
Оттого, что в прозрачном воздухе мая
Я не верю твоей улыбке.
11.05.09
Время
Время мышцей стучит в груди,
измеряясь туалетной бумагой,
и, мотаясь на бигуди,
укорачивает себя брагой
или пеплом, книгой в метро,
за покупками нудным бегом.
Время гладит чужое бедро,
пропадает из глаз со снегом,
чтоб исчезнуть, ведь лишь отстань,
и, как скальпелем слепой дантист,
взрежет ручкой сухая длань
гортань Времени – чистый лист.
12.05.09
© Даниил Клубов, 2009.
© 45-я параллель, 2009.