Полёт
Он проснулся резко, рывком, как по команде. В первую секунду, когда подробности сновидений ещё не успели затуманиться, возникло ощущение потери. Захотелось вернуться в сон, укрыться им с головой. Рука машинально потянулась к мобильнику: так и есть, до подъёма почти полчаса. Если бы можно было управлять временем, не просыпаясь...
Ему снился Днепропетровск. Он жил там уже давно, хотел вернуться в Израиль, и почему-то откладывал возвращение. Порой даже казалось, что он проживает в старой родительской квартире, которую давным-давно оставил. И спит не в своей кровати, а в крошечной дочкиной, свернувшись, как лента Мёбиуса. Или это был сон во сне. А наяву – то есть в реальном сне – он ночевал в какой-то гостинице, чуть ли не в самом центре города, которую непонятно кто оплачивал.
Целыми днями он бродил по городу. Город совсем не изменился – и в то же время был совершенно другим. Наверное, потому, что изменился он сам. Он заходил в незнакомое место, поводил головой из стороны в сторону, будто сбрасывая наваждение, и вдруг оказывался там, где любил бывать. В забегаловках подавали те самые блюда, которыми кормили двадцать пять лет назад. В книжных магазинах можно было порыться в завалах, которые давно пополнили городскую свалку. В кинотеатрах специально для него шли допотопные фильмы, он с наслаждением пересмотрел «Профессию-репортёр» Антониони. И трилогию Абуладзе. На «Древе желания» в зале больше никого не было.
Нужно было работать, заниматься каким-то разумным делом. Он заходил в разные конторы, показывал свои документы, но оказывалось, что он работает в Израиле, а здесь в командировке. Целью приезда было «Обретение душевного равновесия». Какое равновесие он мог обрести один, без семьи – непонятно. Несколько раз пытался вернуться, заказывал билет, но в последнюю секунду происходили разные нестыковки: то рейс откладывали на несколько дней, то его не оказывалось в списке пассажиров, то ему возвращали деньги по распоряжению какого-то мифического шефа. А город жил своей нормальной жизнью, самолёты улетали и приземлялись, в том числе и по нужному маршруту. Только без него.
Удивляло и другое: он всё время с кем-то общался, но никто не удерживался в памяти. Во время разговора в мозгу будто выстреливало: «Не тот! Не та!» И он уходил посредине фразы, а за ним шли люди-невидимки. Иногда его окликали по имени. Он оборачивался, вглядывался в лица. Казалось, в толпе мелькает что-то своё, родное. Или это ощущение лепилось прямо из воздуха, загаженного, измордованного заводскими выбросами, которым он дышал полной грудью. И никак не мог надышаться.
Тяжелее всего было ночью. Он ложился попозже, один раз даже совершил чудовищный моцион: перешёл на левый берег по старому мосту, потом пёхом добрался до нового моста, опять оказался на правом берегу – и вернулся в номер. Без сил дополз до кровати, но, стоило закрыть глаза, как в них вламывалось садистское израильское солнце, он слышал ивритские слова – и узнавал в этих вязких, затягивающих звуках голоса детей. Ему опять мерещился аэропорт. Шла посадка. Он лихорадочно искал билет – и не мог найти. Вдруг по радио объявили, что пассажир X приглашается к диспетчеру. Даже в юности он не бегал так быстро. Девушка, чем-то напомнившая дочку, извинилась за беспокойство и положила на стойку билет. Он едва сдержался, чтобы не поцеловать ей руку. Через минуту проходил паспортный контроль, причём в его документы даже не заглянули. Уже поднимался по трапу в самолёт. Никто не тормозил, не тянул за руку или за душу. И тут что-то сломалось, выпал какой-то крохотный винтик, делающий сон похожим на жизнь. В те секунды, которые остались до пробуждения, нужно было выбрать между ним и ею. Вдруг стало смешно: разве он может что-то решать? Всё решено. Во сне.
Сентябрь 2011
Картина
Огромный зал был заполнен большими тёмными полотнами. Картины подавляли. Не показным благородством. Весомостью, несуетливостью каждого мазка. Тут можно было остаться надолго. Но сразу захотелось выйти.
Переходя от полотна к полотну, он почти завершил обход. Что это? Картина неожиданно потянула к себе. Надпись не говорила ему, юному провинциалу, ничего: Гвидо Рени, «Иосиф с младенцем на руках». Он шагнул ближе. И замер.
«Молодой человек, простите, – пожилая служительница смотрела на него с удивлением. – Разве эта парочка для Вас? В соседнем зале испанцы. Там наш Гойя, портрет Антонии Сарате. Изумительный». «Да, да, конечно. Спасибо», – он посмотрел на часы. Оказывается, он простоял перед картиной двадцать минут. Но уходить не хотел. Да и не мог, потому что очутился внутри. Сильный седой старик, он держал на руках мягкое, податливое тельце. Малыш смотрел на него своими глазёнками, лёгкая ладошка касалась бороды, так что можно было почувствовать каждый палец. Иосиф уже не помнил, зачем отошёл в сторону, оставив Марию и спасителя-ангела. Казалось, это крошечное, доверчивое существо светится. Сияет. И света хватает и на них, взрослых, и на обступающий лес, и на дальние горы, и на покинутый город. Когда они вернутся домой? И вернутся ли? Какая разница, если, глядя на младенца, он чувствует теплоту ответного взгляда. Да он богач, богаче всех, оставшихся в сытом Назарете. Их дети погибли. А его ребёнок жив. Чем заплатить за такое счастье? Что он может? Любить. Может, для этого он и родился когда-то? Может, люди и живут только для этого?
Малыш гладил седую бороду. Густые волосы приятно щекотали ладонь. Он смотрел в глаза старика – и тонул в них, погружался, как в тёплый омут. В этой воде легко дышалось. Взгляд обволакивал, ласкал, баюкал. Как приятно быть любимым... Может, он и родился только для этого? Разве кто-нибудь сможет его обидеть?
«Молодой человек, мы сейчас закрываемся», – служительница стояла рядом. Огромный зал был пуст. Посетитель вновь глянул на полотно, уже по касательной, снаружи. Вежливо кивнул старушке – и поплёлся к выходу.
Сентябрь 2011
Зимнее время
А. Р.
Солнечные блики скользили по воде. Жена подплывала к сияющей полосе, почти сливаясь с ней. Он стоял на месте и отрешённо следил за удаляющейся фигурой. Внезапно услышал: «Эй, ты заснул там?» Ничего не оставалось, как пуститься вдогонку.
* * *
«Меня зовут Анна», – девушка откинулась на спинку кресла, вытянув длинные ноги. «Чуть моложе меня, – подумал он. – Интересная девчонка, только понта много». Ничего сверхъестественного в тот вечер не произошло. Кажется, он увязался кого-то провожать. К новенькой даже не подошёл. Зачем?
* * *
Телефон зазвонил в полдевятого. Кто это в такую рань? В воскресенье? С трудом разлепив веки, он взял трубку – и удивился ещё больше: «Извини, просто не могла удержаться. Какая девушка! Держись за неё руками и ногами». Полина, жена приятеля, была сдержана и немногословна. Как всегда. Опять лёг, но сна как не бывало. Оказывается, можно наслаждаться, когда хвалят не тебя.
Они встречались всего два месяца. Вначале ему казалось, что это временно. Но Аня вошла в него, как нож в масло. Он считал минуты до каждого свидания. Смотрел на неё – и не мог насмотреться. Они целовались без конца, даже посреди улицы. Как школьники.
* * *
Они шли по переходу между этажами тбилисского универмага. Почти вровень. Жена изящно несла свой семимесячный живот – и он с нескрываемой гордостью наблюдал за её походкой. Навстречу двигалась старушка. Поравнявшись с ними, оторвала взгляд от земли: глаза у божьего одуванчика были ясные, цепкие. «Девку родишь», – выпалила без малейшего промедления. В ту же секунду её глаза потухли, старуха вновь уставилась в пол – и пошкандыбала дальше.
Они одновременно посмотрели друг на друга. Жена засмеялась. Не обращая внимания на проходящих мимо, он аккуратно обнял обеих.
* * *
«Тавии бэн! Ат роца бэн?*» – женщина кричала с расстояния в десять метров. Они пошли на рынок за покупками, «на покупки», как говорила дочка. Как жену разглядели в густой толпе? Израильтянка была примерно их лет, весёлая и симпатичная. «Кэн, тода»** – ответил он на своём убогом иврите.
«Вспомнила Тбилиси?» – обратился к жене. «А я не забывала. Пошли, здесь дорого. Может, найдём что подешевле».
* * *
Солнце садилось. «Почему так рано? – подумал он. – Ах, да: сегодня перевели часы. Зимнее время».
Они поднимались по лестнице. Только что их коснулся слабенький луч, наверное, последний. Солнце слилось с горизонтом – и начало медленно погружаться в воду. На последней ступеньке он обернулся – сзади уже ничего не было.
Октябрь 2011
---
* У тебя будет сын! Ты хочешь сына? (иврит)
** Да, спасибо (иврит)
Коляска
Девочка хотела домой. В свою кровать, свою квартиру, свой двор. Куда всё пропало? После прогулки её, как обычно, уложили спать. А сейчас… Она лежала в тесной комнате, где вместо двери почему-то было зеркало. В ушах стоял противный повторяющийся стук, картинки за окном беспрестанно менялись. Папа сидел напротив и смотрел на неё. А в проходе стояла любимая коляска.
«Проснулась, лягушка-путешественница? – папа чему-то радовался. – Давай ужинать». Она поела и почувствовала, что снова хочет спать. Куда они едут? И когда вернутся домой? Почему её постоянно что-то дёргает? И эти убегающие картинки за окном… Когда смотришь, глаза болят… Лучше совсем их закрыть.
«Станция Вылезайка. Вставай», – она посмотрела в окно и удивилась: никто никуда не ехал. Снаружи стояла одна и та же картинка: большущее здание с буквами на нём. Некоторые буквы она знала. Папа начал вытаскивать вещи. Её посадили в коляску и повезли. Неужели домой?
Они сидели в машине. Незнакомый водитель называл бабушку по имени. И всё время интересовался Израилем, куда они, оказывается, едут. Последние несколько месяцев она слышала это слово каждый день – и никак не связывала с собой. Оно относилось только к взрослым.
Машина остановилась. Её привели в большую чужую квартиру – и она несколько раз обежала её. Опять захотелось спать, а коляска осталась у папы. Пришлось лечь в кровать. Было неудобно, но уже через минуту это не имело значения.
Она проснулась от голода. Не успела поесть, как они снова сели в машину и поехали. Наконец, перед ними появился светлый стеклянный дом, куда они зашли.
Внутри её встретили папа с мамой. И самая лучшая в мире коляска. Но прежде, чем сесть в неё, нужно было проверить, куда же её всё-таки привезли.
«Хватить бегать, хоть капельку отдохни. Ещё набегаешься, когда прилетим», – папа уже не шутил, был серьёзен и даже чем-то озабочен. Но ей и самой надоело носиться взад-вперёд: всюду были чужие люди со своими вещами. Зачем они ей? Лучше послушать папу и сесть в коляску. Можно закрыть глаза и подумать, что они просто катаются по двору. Как вчера…
Её разбудил ветер. Они стояли перед странной длинной лестницей. «Не бойся, маленькая, это самолёт. Мы сейчас полетим», – папа опять улыбался. Почему он всегда знает, о чём она думает? Неужели потому, что мама зовёт её папиной дочкой?
– Я Вам третий раз объясняю, что коляску надо сдать в багаж. Ваша девочка большая и вполне может обойтись без неё, – высокий дядька в красивой форме говорил громким, обиженным голосом.
– Да Вы посмотрите на эту «большую», – папа не собирался соглашаться, – она весь полёт будет требовать свою коляску. Вам это надо?
– А Вы попробуйте. По-моему, Вы на свою дочку наговариваете.
– Ну, давайте. Попробуем, – папа действительно разозлился. Но не на неё же!
«Доча, твою коляску надо отдать. Поняла, маленькая? Давай, я помогу», – папа был совсем серьёзен, но подмигнул ей. Почти незаметно.
Девочка мгновенно расплакалась. На всю катушку. Что это, в самом деле? Увезли из дома. Сажают в какой-то самолёт. Так ещё и коляску отдавай?
«Ладно, берите вашу “ Мальвину”, – дядька отвернулся в сторону и махнул рукой. – Не до вас».
Они сидели в самолёте. Папа с мамой – в креслах, она – в коляске. Её кресло было свободно. «Всё, дочура, сейчас взлетаем, – папа лёгким движением поднял её, посадил в кресло и застегнул ремешок. – А наверху, если захочешь, вернёшься назад».
«Конечно, – подумала девочка. – Я же лягушка-путешественница. Интересно, кто это?»
Октябрь 2011
Медаль
«Папа, куда ты гонишь? Всё равно опоздали», – дочка, единственная из всех, продолжала взывать к его разуму. Жена спокойно смотрела в окно. Будущий зять дремал. А он никак не мог смириться с мыслью, что они безнадёжно опаздывают. До заплыва меньше часа, оставшиеся восемьдесят километров
никак не проехать. Он понимал это не хуже остальных, но стрелка скорости по-прежнему болталась в районе ста двадцати пяти. Если бы не эти светофоры. Попробуй проскочить все на зелёный свет! Оказывается, их страна не так уж мала. А по карте не скажешь.
Наконец-то! Вот он, знакомый поворот. До бассейна считанные метры. Они ставят машину на стоянку и почти бегом входят внутрь. Успели-таки.
Звучит выстрел, и все бросаются вперёд. 400 метров, не шутка. Баттерфляй. Почти со старта двое ребят уходят вперёд: видно, те самые фавориты, которые будут разбираться между собой. Но и сын почти не отстаёт. Нет, они всё же отрываются. Спина, коронка. Разрыв вроде уменьшается, но совсем чуть-чуть. Три разворота – и брасс. Cын четвёртый или даже пятый. Наконец-то кроль. Скорость растёт. Сын снова третий. А фавориты далеко впереди. Идут впритык. Интересно, кто из них будет чемпионом? Всё, финиш. Медаль.
Он сразу почувствовал воду: вроде советчицы, которая подсказывает, что делать. Самое главное было выложиться до конца, но не раньше финиша. Уже после «бабочки» почувствовал, что может ещё нажать – и прибавил. Напора хватило под завязку. Делая последний разворот, услышал своё имя. Какой жуткий
акцент! Отец опять кричал, хотя он миллион раз просил этого не делать. Финишируя, ощущал, знал: получилось. Медаль.
Судья смотрела на ребят, которых предстояло награждать через полминуты. Эти двое будут продолжать. Если повезёт, могут попасть на чемпионат Европы. Или даже Олимпиаду – чем чёрт не шутит. Хотя это вряд ли. А третий парнишка никуда не пойдёт, если только не прыгнет выше головы. Бронзовыми медалями хорошо стены обвешивать. Сама когда-то была «вечно третьей». Приятного мало: стоишь на пьедестале, но ступенька – нижняя.
Сын плавал в малом бассейне, чтобы снять напряжение. Отец любил эти минуты, когда воспоминания ещё совсем свежи – и уже начинают отдаляться. Какие у мальчика плавные, отточенные движения… Никуда не надо торопиться… Всё и так придёт… Когда-нибудь… Или никогда…
Сентябрь 2011
© Борис Суслович, 2011 – 2014.
© 45-я параллель, 2014.