* * *
По городу идти
и слушать голос свой…
Тогда ты справедлив.
Ты добр.
И лишь золой
блестят виски,
и в проволочных шарфиках дома.
Колени женщины,
да калачи дымятся…
И старые молельни за тобой
выпрыгивают ржавою пружиной…
И тянет доказать то –
отчего не станет
всё равно…
Нет.
Лучше, если зол твой голос.
Пот проступит в сотне чердаков,
рассыпанных на крышах
шелухой –
вверх плотью.
Но люди в этом городе
молчат.
Цикады
1
Каскад цикад…
Когда они спят –
это птицы.
Им снятся
сухие ломти анекдотов.
Когда умирают цикады –
несут венки сестрицам.
А братцы у них бывают?
2
В мае на знамя
обрежут море…
Где пелена голубая,
где голубая полоска.
Где утопил Ороско
ключ от добрых джунглей…
Там,
где цикады сосут оттенки
как монпансье,
как мяту.
* * *
Скалы
ласкали
младенцев Спарты.
Ежились ангелы
в форменных крыльях.
Штат Арчимбольди
рассчитывал панцирь…
я опустел и слушал.
Чёрный монокль
часовых мастеров
морщился в порах заката.
Суть обрубили
за кражу корней.
Я опустел и ждал.
Скалы
искали
покоя
Спарте.
Штат Арчимбольди
рассчитывал бездну.
Жёны атолла
родят черепах.
Я опустел.
Ступайте…
Дроби
По кипарису в землю –
и молитесь.
Он мир увидел первым,
как и вы.
По веточке в ладони –
и гордитесь,
что горы ровно на четыре делит
хромой посёлок и людей –
на белых,
чёрных,
жёлтых,
алых…
И алых ещё раз.
И на четыре множатся глаза –
на карие,
зелёные,
чужие.
На чёрные…
И чёрные ещё…
Как не пропасть
в каскаде преподобья?
Как не нагнуться за подачкой губ…
Улыбки дарят те –
что не сгодится….
И он погиб.
Молитесь, кипарисы.
* * *
Я видел в окошко
в глазок
в крематории
вставляли люди и шли.
Так ходят по пляжу,
где унесли
трафарет горизонта.
Кричал и у моря
– Смотрите,
там круглая медная яма.
Так не бывает.
Засыпем.
Нам искать надоело.
Глаза,
как грифели:
– Море должно быть в кафеле…
– Плит не хватало.
Привыкли.
– Не суйтесь,
наша яма.
В глазок
в крематории
я видел,
как люди искали маски
и открывали двери
обыкновенных звёзд.
* * *
Дождь найму –
и капнет осень…
Кто-то спросит,
отчего
мостовую на Кузнецком
гнёт придирчивый конвой.
За окном туман больной
искалечил герцогиню.
Родинки не от рожденья…
Говорят –
от наважденья.
Наводила.
Заводила.
Проституткою слыла.
Габриеле Д’Аннунцио
С Д’Аннунцио не разминуться.
Встретились в чёрной лагуне.
Ему облака донесли улыбку,
но он улыбался пуле.
В чёрном лацкане пустоты –
цветок Д’Аннунцио.
Небо будет шагать в ногу,
а приборы играют в кости
на мертвецов.
Тихо…
От зависти могут проснуться щели
между тобой и небом.
В наушниках мнётся земля.
От простуды сама не своя…
Радирую.
Радую:
– Облокотился на солнце.
Оно оказалось теплее,
чем там,
где его искали…
Протуберанцев скерцо
рвало перепонки.
В ноздри лезут прокажённые недра.
Земля продаёт сердце
индюкам на бороды.
Рядом женщина.
Трутся чулки.
– Слышу.
Не могу очнуться –
солнце дует в ресницы.
В честь Д’Аннунцио «Фиат»
выпускает складные профили.
Дон Кихот
Ребята,
смотрите –
идальго.
Не ходит,
а делает сальто…
В его карманах –
по океану.
Смеялись
в солёную воду.
Смеялись
в клювы чайкам.
Идальго случайно
зашёл к народу.
* * *
Почему Кончаловский любил сирень?
Почему ты так виновато ждёшь?
Почему я построил такой дом,
чтобы в праздник
окна хватило всем?
Почему не придумали колёса,
пока не срубили первую голову,
и она не укатилась?
* * *
Им осталось
меньше часа,
меньше часа
полчаса.
За окном
чернеет ряса –
чернокожая
роса.
Им осталось
лишь усталость,
лишь отсталость –
лишний пот.
За окном
чернеет жалость
черноточащих
высот.
Им осталось…
Не осталось
ни минут,
ни градуса.
И окон
не отражала
чернокожая
роса.
Кариатиды
Кариатида
Соня
и кариатида
Саня
заранее
договорились
с Фавном
(так звали
управдома).
Но не пришёл он
снова.
И с битыми
носами
они остались
до утра.
А завтра
праздник.
Торжества.
* * *
Я Русью засветло питаюсь.
Я Русью загодя божусь.
Я Воскресеньем воскрешаюсь.
Я Рождеством своим ряжусь.
И припадаю…
Мрак и тени…
Банальное стихотворю.
Я – русский.
Я, известно, гений…
Я не с любимой говорю.
* * *
Он был справедлив,
Как дождь для крыш.
Он был справедлив,
Как песок для детей.
Он был справедлив,
Как потоп для Ноя…
Как мышеловка для крыс.
Он был справедлив…
И все знали об этом.
* * *
Облаку –
Свечи держать…
Облаку –
Тучей слыть…
Облаку отражать
Молний тупую прыть…
* * *
Прямолинейность.
Прямота.
Иль как её зовут…
Одно желанье –
Не отстать
От искуса минут.
Одно желанье –
Уцелеть.
Не сгинуть,
Не пропасть.
Прямолинейность –
Ваша плеть…
Самобичуйтесь всласть.
* * *
И.Д.
От лирики устав,
Впадаю в лирику.
Устав поэта
По слогам твержу.
Мы – россияне.
Мы всегда –
Эмпирики.
То вверх, то вниз,
Подобные стрижу.
Нам пораженья
Заменяют мщенья.
И всё равно
Расстанешься плохим.
Мы – русские.
От бездны всепрощенья
Нас разделяет
Тот же мазохизм.
* * *
Свята и каждодневна простота,
И каждому
хоть что-нибудь приснится.
Но почему, о Боже, часто так
Неверующих, тянет нас молиться?
И за спиной оторопевших лет
Нам светят звёзды
знаками простыми.
Но почему, о Боже, на земле
Так мало тех, кого зовём святыми?
А вдоль дорог репьи и лебеда,
И не пробиться к светлому порогу.
Но почему, о Боже, как всегда,
Мы выбираем светлую дорогу?
И, покидая прожитые дни,
Клянём Тебя и каемся, невежды,
Но почему, о Боже, глядя вниз,
На нас питаешь ты ещё надежды?
Прости нам суету и маяту –
Мы никогда не распростимся с ними…
Но почему, о Боже, как в бреду
Твоё святое повторяем имя?
Романс
Когда Колчак из гроба встанет,
Поправит ржавый эполет,
Тогда для нас пора настанет –
Труби в атаку на тот свет!
Труби в атаку на тот свет!
И если высохли сказанья,
И если выцвела трава,
Известно было всё заранее…
Гори, гори, моя звезда…
Мундиры чёрные, как трауп.
Исполнен царственный завет.
В том наша Вера, наше Право…
Труби в атаку на тот свет!
Труби в атаку на тот свет!
И если боги нас покинут,
Крестом последним осеня,
Пускай на ваших потных спинах
Горит звезда вечерняя…
Как прежде, вместе мы и ныне,
Для нас пути иного нет.
Пускай повесят на осине –
Труби в атаку на тот свет!
Труби в атаку на тот свет!
И если выплаканы слёзы,
И хлеб замешан на крови,
Сквозь поседевшие берёзы
Гори, гори, звезда любви…
Вам не свести концы с концами.
Вам остаётся тяжесть лет.
Кто без греха –
пусть бросит камень.
Труби в атаку на тот свет!
Труби в атаку на тот свет!
И пусть о нас не вспоминают.
Как говорится, не беда…
Гори, гори, звезда ночная.
Другой не будет никогда.
* * *
Ночь не вмещается в Москву.
Ей с плеч долой,
И вниз – разбиться.
И только птицы наяву.
И только кто-то к нам стучится.
Ей без хлопот уйти в подвал
И – с плеч долой,
Умчать в карете.
И только птичий идеал
Не умещается в рассвете.
Ей отыскать такую щель,
Что с плеч долой –
И в белой маске…
И только птичья карусель
Нам подсластит чужие ласки.
* * *
Мой город тем измерен златом,
Словами теми предпочтён,
Что душегубцу-супостату
Не вымарать его икон.
Он не из скованных материй
Свои деяния вершит.
Он выше пошлых фанаберий
Столицы звания лишит,
Того,
Кто не пребудет в Вере.
* * *
За вашу скромную банальность
Мучений-пыток
Я приношу свою лояльность,
И смел,
И прыток,
Я за находку нахожу
Любую ересь.
Страстным бульваром путь слежу,
Не изуверясь.
* * *
Последние пишу слова,
Тянусь к последней сигарете…
И мысли, как тетерева,
Токуют на своём совете.
Охотой взять себя хочу.
Прикинуться убитой птицей.
Но только пуще клокочу…
Когда не спится –
Так не спится.
* * *
Ю.Р.
Распяли мир
На ступенях эпохи.
Не выгадать ему –
Не прогадать.
Мне до того постыли ваши блохи,
Что я решил своим свободу дать.
* * *
За прочность моего «прости» –
Прости,
Ручаюсь белым светом,
Ночами,
Сжатыми в горсти,
Тоской,
Сожжённою поэтом.
Прости…
А я петлёю сна
Под синей кровлей заарканен
Так прочно,
Что прости сполна.
Ручаюсь,
Боря Северянин.
* * *
Я сбыл свой страх.
Зачем мои уста
Встречали свечи,
Пламя беспокоя?
И в княжеских покоях
Темнота…
Я сбыл свой страх,
Но не обрёл покоя.
* * *
Колокола тревожат звоном.
Волнуется живая нить.
Мне своего не сохранить –
Я припаду к твоим иконам.
© Борис Козлов, 1974 – 1999.
© 45-я параллель, 2015.