макушкой и пятками в спинки детской кровати.
Никелированные спинки с большими шарами.
Значит, ты уже вырос. Пружины матраца
давят в спину. Слой медицинской ваты
изнутри утепляет двойные рамы.
Серый коврик вышит болгарским крестом: девочка с шаром,
жмётся к синим сандаликам розовый песик.
Кулек целлофановый, карамельки Деда Мороза,
от профсоюза, детсада, подарок, не нужно и даром.
Безумная нянька Анька кричит: «Вставай, недоносок!».
Щука плещется в проруби: ей недолго осталось.
Отец сидит, оградившись газетой от миру-мира.
В прихожей стоят наготове подаренные салазки.
Вчера выпал чахлый снег. Может быть, продержится малость.
Вероятно, купили ёлку. Пахнет хвоей квартира.
Рядом с ней продырявленная крестовина из белых досок.
Да, ёлка стоит в углу, а вчера ещё не стояла.
Безумная нянька Анька, она же – прислуга,
упирая руки в бока, кричит: «Вставай, недоносок!»
* * *
Авель, пойдём в поле, оглох ты что ли?»
Хлопнет дверь, скрипнет калитка. В щели прикрытых ставен
смотрят те, кто любит тебя, а меня ни во что не ставит.
вверх по скату, по тропке, не замедляя шага,
по пологим, заросшим терновником склонам,
по холмам, на которые серебристо-зелёным
облаком роща легла, вцепившись корнями
в глинозём, по плоской вершине, где большими камнями
очерчен контур святилища, над которым внятно
Голос звучал: «Каин! Бери свою жертву обратно!»
скоро начнется ливень, чтоб кровь быстрее впиталась,
вместе с проклятьем земле, что кровь твою примет.
Треугольный клинышек
Ранец. Ремень с пряжкой.
Всё это в полном порядке,
но брюки тесны.
треугольный клинышек
из рябенькой ткани,
оставшейся от пошива
зимнего пальто с воротником,
напоминавшим шкурку
*
и вышитым красным язычком
как раз сидел на диване,
раздвинув прямые лапы.
надевать эти брюки,
никто не хотел бы,
*
что, если одергивать
форменную курточку,
никто никогда не заметит
треугольного клинышка
из плотной рябенькой ткани.
когда поднимаешься
вверх по лестнице,
а кто-то идет сзади,
этот кто-то увидит
и треугольный клинышек,
и фланелевое трико
*
сделать всё что угодно,
нужно только правильно объяснить
*
его часто сбивали с ног и били ногами.
Все считали, что он заслужил,
хотя не могли объяснить, почему.
*
потому что это была хорошая школа,
в ней преподавали два языка,
а это вдвое лучше, чем один.
*
переводами с английского и немецкого.
Его пенсия ничтожна,
но он не нуждается.
*
как сложилась его жизнь.
*
Раз-два-три.
* * *
совершает таинство. Рыхлой облачной ватой
заполнены фрески. Хрустит облатка. Визжа,
на полу катается бесноватый.
при каждом крике. Склонясь, вытирает пену
с запекшихся губ страдальца. Губа кровит.
Бесы рога ломают о стену.
Стиснуты зубы. Сжаты отверстия тела.
Судороги продолжаются. Грешник совсем изнемог.
Жизнь, переполнившись, опустела.
страданье сильней творенья, разве что чудо.
Странно, что Свет сияет во тьме, и тьма
* * *
Перуна бросают в Днипро головой вперед.
Он плывёт, что твоё бревно, обратив к облакам
плоский раскосый лик, вызолоченный ус.
Он и есть бревно, но сумел сохранить народ,
который пришлые греки прибрали к рукам.
По головам греков, аки посуху, грядет Иисус.
Перун плывет, и вот что у него на уме,
Крест тоже дерево. Два бревна.
Дивиться нечему. Эта страна
привыкла кланяться дереву, камню. Грома раскат
людей повергает в дрожь.
Ложь у них нарасхват.
Любую правду перетолкуют в ложь.
Я был елдак, торчащий из выпуклости земной.
Смотри, Преемник, что стало со мной.
Я хранил народ и Ты сохранишь народ.
Но настанет и Твой черед,
Перун плывет, и толпы неверных чад
глядят с холмов, и кричат, кричат,
галдят с холмов и кричат: «Давай,
выплывай, Боже, давай, выплывай!»
Перун выплывает, Днипро течет по златым усам,
гремит на порогах, охватывает острова,
* * *
подавившись криком, выдавливая крик.
Просто дышать в толпе, под звуки сирен,
все равно куда – на палубу судна, давшего крен,
просто лежать в толпе, дышать без оглядки, хрен
знает куда – в порт – чемоданы, узлы, платки,
плывущие на поверхности ревущей людской реки.
полный вперёд, понимая, что худшее – впереди.
Дышать в толпе, тебя уже не найдут, и сам
никого уже, лица направлены к небесам.
У причала кренится на бок железный ковчег.
* * *
Когда тирана давят петлёй с огромным узлом,
а семейство глядит на экран и думает «Поделом!»,
коленками на табурет, склонившись над круглым столом,
мальчик рисует что-то, поглядывая на экран,
на котором через секунду повиснет в петле тиран.
если мальчик станет тираном, его тоже строго накажут.
радоваться тому, что их тоже не пощадят,
потому что и жертву, и палача переживет
ликующая толпа, окружающая эшафот.
старательно, словно границу между добром и злом.
* * *
«Я отлучусь. Вы за мной.
Сын постоит, пока
я забегу в мясной».
Написанный на руке
порядковый номер синий
рядом с пробой Пирке –
Подозренье на туберкулез.
Помню шёпот и взгляды.
Не помню маминых слез.
Дышите глубже. Рентген.
Притворившийся шоколадом
отвратительный гематоген.
Печенье «Салют», «Привет».
Очередь жмётся под стенкой.
Мне одиннадцать лет.
в стиле «Живее живых».
«В жизнь решения пленума!»
Куда ещё денешь их?
Мёрзнет город-герой.
Это было ранней весной.
* * *
стоящие вдоль реки.
бабы в очередях.
Дело идёт на лад.
где пропадом пропадём.
меня бы вёл поводырь.
через ближний пустырь.
радовался темноте.
Пусть культи выше колен.
Я бы шутил тогда:
ноги короче, чем член.
обходили б меня стороной.
тянул к прохожим ладонь,
пока бы Господь не взял
Ещё очередь
крайний, мы будет за вами. Пальто
на ватине, серый в крапинку драп.
По две пары жёлтых цыплячьих лап,
безнадежно высовывающихся из корзин,
в руках баб, покидающих магазин.
в детском садике песни петь,
по две куры в руки, возьми, хоть роди.
Кто за тобой? Кто впереди?
вокруг прилавка, чтоб прятал лицо
каждый стоящий в шарф шерстяной,
если б чергу глухою стеной
окружить, как внутренний двор тюрьмы,
по кругу, горбясь, ходили б мы.
но мы б не сказали это чужим.
мурло, ухмыляющееся в усы,
закоченевшие птичьи тела,
Посвящается Карамзину
Рука на отлёте, хрустальный бокал в руке.
Смотрит вдаль – всё равно ничего не видит.
Думает, дрянь, всё равно ничего не выйдет.
Уж лучше по узкой тропке спуститься к реке.
Девка смеётся в голос, чему – не знает сама.
Он выпивает вино, роняет бокал, сходит с ума.
Мостик горбатый, на каждом углу грифон.
В центре мостика, известное дело, беседка.
В беседке – лукошко, в лукошке квохчет наседка.
Ее стережёт одноногий отставной солдафон.
Плывёт по реке Фелица, виляя рыбьим хвостом.
Грех – увидеть такое, особо Успенским постом!
снаружи почти как новая. Только ты не смотри
на разорённого купола чёрный, дырявый кокон,
на синих, клювастых птиц, выпрыгивающих из окон.
Чувствуешь что сгораешь? Спокойно стой и гори.
Божью церковь поджёг. Жилы ножом вскрывал.
2
куда-то делся, а, может быть, люди врут,
что был водоём? Что мальчик, ивовый прут
выломав, воздух им рассекал со свистом,
что девка плясала босая, звеня монистом,
что воздуху было больно… Напрасный труд.
Лазурное крылышко падало на манер лепестка.
Лиза идет топиться, но где – не знает пока.
Мраморные купидоны стреляют в сердце припаркам.
Леса уступают место садам и паркам.
Исключение – заросли мыслящего тростника.
машут своими мачете (и как не устанет рука?),
прорубая дорогу в завтрашние века.
Это идут барбудос, братья Фидель, Рауль,
увёртываясь от посвистывающих американских пуль.
Лиза идёт топиться. Походка ее легка.
что анаконду, тянет австрийский аккордеон,
грек его душу знает, что напевает он.
Но девка босая зовет его гармонистом,
чему-то смеётся и пляшет, звеня монистом,
А Лиза идёт топиться, хоть это – всего лишь сон.
полезных железных предметов. Где сказку на новый лад
перекраивают, перешивают, и, как всегда, невпопад.
Нагой пастушок с тебя стащит белое платье,
через голову, растрепав, примет в свои объятья,
родители, вытянув руки, пошлют вам свои проклятья,
3
Кованые решетки. Площадка. Отселе
открывается вид на ближние склоны.
Облетевшие клёны. Бурые ели.
проглядывает еле-еле.
Маша, на мостике стоя, кормит карпа ковригой,
Разминая мякиш. Я умираю,
хоть пока не чувствую этого. Сидя за книгой,
не могу увести мысли из привычного круга.
Люди, я ненавижу вас крепче, чем вы живёте.
4
помыслы, ниспадающие вниз, вместе с кудрями.
Мраморный бюст вольнодумца кривляется в тёмной нише.
Хариты стыдливо беседуют с русскими богатырями.
Два голубка, прижавшись, сидят на крыше,
символизируя вечный союз материков с морями.
Классицизма, а впереди – обелиск во имя реалий
обыденной жизни и подлинных чувств. В каждом из залов
его усадьбы, на ковриках, пара античных сандалий
соседствует с парой лаптей. Простота вандАлов
дополняет изысканность дев, препоясанных выше талий.
простоты мужицкой, поскольку не может постигнуть
ограниченности дворянства: классовой, провинциальной,
плюс – отсутствие денег. Лик природы печальной
ему понятней. Красные пухлые губы
переминают стебель зеленого злака.
Зимой, в полночный мороз он не носит шубы.
Летом, в полуденный зной – не снимает фрака.
Подбородок над многосложным воротником рубахи.
Вместо веры в уме безбожном гнездятся страхи.
Слышен свист заводных соловьев из хрустальной рощи.
Он наблюдает жизнь. Часами спорит с невеждой.
Каждую мысль оттачивает до последней строчки,
сторонясь лицемеров, которые под золотой одеждой
* * *
в освещённые окна чужих квартир.
*
возню под одеялом,
обнажённое тело, секс, который
в тех краях называют иначе.
Родители не стеснялись.
*
*
то не за людьми, а за вещами.
Ковром на стене.
*
стояла минуту-две на крыльце,
а потом начинала бежать,
бежать без оглядки.
Была набережная, так себе,
два-три дерева, две-три скамейки.
*
*
что увидела бы девочка,
заглянувшая в окно их времянки.
обнаженное тело, секс.
курящего дешевые сигареты,
вставленные в мундштук слоновой кости,
*
у неё нет сердца, нет сердца,
что из неё будет!
*
*
из собственного трехэтажного дома,
*
* * *
встречаешь развалины.
Часть этих сооружений
строилась как руины,
романтическое прошлое
*
досказывают свою жизнь люди,
*
биографию местности,
*
*
где жили люди, также разрушены.
в лучшем состоянии,
*
с балконом и дорическими колоннами
пошел на строительство барака.
Или просто его не достроили.
*
И это к лучшему:
*
Буро-зеленый мох
на северной стороне стволов.
*
нужно понимать,
что ты строишь,
что будет на этом месте.
* * *
а проплыть по реке на колесном пароходике, напевая в такт,
ритму машины, плеску воды, крутя в зубах стебелёк,
пытаясь на глаз определить, насколько далёк
путь до усадьбы, прилепившейся на холме,
и кто там живёт, как в тюрьме, и что у него на уме.
Что он наденет сегодня – полушубок или пальто
и как зовут его люди – Некто или Никто.
кто ночью его раздевает, думая о другом
мужчине, иль о другом, как предмете любом,
не относящемся к ночи, постели, в скованном сном
доме, принадлежащем тени над свечкой
с золотым освещённым лбом.
на белом листе бумаги размещает строку под строкой.
изжарил для всей семьи, со всей семьею погиб.
церкви – мал-мала-меньше, но все это не
имеет значения, если близко не подходить,
а глядеть с пароходика, как тянется серая нить
унылой дороги, на домики большака,
просто стоять, ощущая, как подёргивается щека.
кто утоп в прошлом году. Чтоб не случился грех
отпевают беднягу: осетр, щука иль сом,
в котором душа покойного плыла, забыв обо всём,
успокоится сердце, о белой берёзке с черным грачом,
нахохлившимся, спрятавшим клюв под крылом,
* * *
в подвале «У Зоси», где негде шагу ступить,
где бетонная лесенка коротка, но крута,
мочиться выходят рядом под чугунные ворота.
покрашена рыжей краской с потеками. Не поднять
груз прошедшего. Лучше смотреть, как сгущается сизый чад,
как забавно окурки «Примы» из пепельницы торчат.
взяли под руки, вывели, прислонили к стволу
ближайшей старой акации и вернулись к столу.
его не встречал. Ему не звонили. Стыда
никто не испытывал. Разве что в день Суда
Очередной подсудимый переносицу трет рукой,
слышит «Шурик из Бельц» и думает – кто такой?
Переулочек в честь поэта, написавшего: «Дай,
Мария!» Владимир страдал, а ты – не страдай.
и ты возьмешь, как умеешь, и останешься тут
ещё на неделю, отравленный сексом, вином,
колбасным сыром, под вечер выходя в гастроном.
Боль в дурной голове щёлкает как метроном.
Ты лыка не вяжешь. Тебя привели на перрон
с визой и чемоданами. Иерусалим. Хеврон.
* * *
в комнатке со вторым светом или стоять над плитой,
над кастрюлей, в которой булькает вчерашняя снедь,
не всё ж тебе быть под пятой, мученице святой.
что из второго света во внешнюю тьму,
где будет плач, и бессмертный червь, и скрежет зубов,
страшно – уж лучше запах вчерашних супов,
чего говорить, садись к столу, ужин готов.
гляди на ретушированный мамин фотопортрет,
губы и щечки, подкрашенные лиловой свеклой,
да вруби патефон, да из сердца вон, и с глаз долой
и доставай-ка шкалик, что принес под полой
пошитого в позапрошлом году. А то
ты не помнишь? Толстую Лиду с булавками в пухлых губах,
без рук, без ног манекен, внушающий детям страх,
большие бедра, круглый живот, кучерявый пах.
нет ни страны, ни улицы, ни шаровидных планет,
вращающихся по орбитам вокруг солнца, вокруг оси,
не веришь, иди, повесься, и так виси,
как издревле висели удавленники на Руси.
над тарелкой борща, ложкой пытаясь поддеть
лучший кусок, не век же его жевать,
не навек же нам жесткая панцирная кровать,
будем здесь ночевать. Будем жить-поживать.