Борис Илюхин

Борис Илюхин

Четвёртое измерение № 15 (291) от 21 мая 2014 года

Естество

(синопсис правды жизни)

 

1.

На площади, открытой всем ветрам,

На поприще московских дерзких нищих,

В их пёстрой театральной суете,

Запомнился мне старичок с собачкой

Кудрявою и ласковою вроде,

Но с некой сумасшедшинкой в глазах.

 

Поскуливая и хвостом виляя,

Она вертелась около него,

Выхватывая из неловких пальцев

Какие-то съедобные кусочки.

Она спешила, но не от того,

Что старичок её объест случайно,

А просто так её собачья жизнь

Хватать и суетиться приучила.

 

Запомнились мне старика глаза:

Слезливые, в тончайших красных веках,

Они, почти пустые, выражали

Исполненную жалости печаль.

Похожую на сдержанную нежность.

 

Собачка, торопливо проглотив

Всё, что на этот раз ей перепало,

Визгливо стала лаять и кусать

Бросалась руки, из которых ела.

И старичок не мог её сдержать,

А лишь выдёргивал из пасти руку

Да шикал на неё, но не сердясь.

 

Так видно повелось в их странной дружбе:

Бог весть какою жизнью воспитав

Свою печаль и кротость, закаляет

Старик привычкой качества души.

За тем он и не ропщет на зверька

И не стремится усмирить мерзавку.

 

Хотелось мне дождаться его гнева,

(Хотелось самому её прибить),

Но не решился, как и не дождался.

А после мысль о странности судЕб

Меня куда-то повлекла, и скоро

Я позабыл о зрелище своём,

Захваченный назойливою мыслью.

 

Мой давний друг, степенный генерал,

Отставленный для неприметной жизни,

В партикулярном платье заскучав,

На подвиги решился боевые

И на прелестной молодой особе

Женился в одночасье.

Пожил год

С неотвратимо гаснущим восторгом

И постепенно начал примечать

В супруге нежелательные свойства.

 

Она ж, с годами прелесть потеряв,

В себе развила качества такие,

Что друг мой только в кротости спасался,

Терпенью научившись у ослов.

И часто доводилось мне услышать,

Как фурия его бранит за что-то,

Припоминая молодость свою,

И седину его, и «эту жертву»,

Которую, де, принесла она,

Отдав ему, злодею, свою юность.

А он смотрел светло и терпеливо,

(И впрямь, она ведь осветила жарко

Его уж затухающую жизнь

Своею юной щедрой красотой),

И краткость умиленья искупала

Бездарно оскорбительную жизнь.

 

Но я хотел дождаться его гнева,

(Порой и сам хотел её прибить),

Но не решился, как и не дождался.

 

А после мысль о странности судеб

Меня на рельсы опыта бросала,

И новые я видел параллели

Щемящего святого естества.

 

2.

Мой старый друг, степенный генерал,

Отставленный для заурядной жизни,

В партикулярном платье став моложе,

В супружестве с прелестною нимфеткой

Остаток жизни вздумал провести,

Её своим богатством осчастливив,

Себя же её юностью согрев.

 

Намедни я его похоронил.

 

За гробом шли немногие друзья,

Свидетели его военной славы,

Да группа респектабельных господ,

Приехавших на дорогих машинах,

Общавшихся на странном языке.

Меж ними шла красавица-вдова

С тремя детьми, похожими на маму,

Но с искренней печалью на лице.

И следом я уныло волочился.

И тяжко было мне нести свой крест,

Хотя цепь похорон друзей ушедших

К печальной простоте уж приучила.

 

Лукавое искусство портретиста,

Жизнь в Вавилоне и счастливый дар

Назначили мне долю людоведа,

А значит – я заведомо всё знал.

Не то, чтоб в мудрствованиях своих я видел

День похорон во всех его деталях,

Но знал – что приведёт на смертный одр

Любовью ослеплённого мальбрука.

 

Итак,

Всё начиналось, как роман:

Ещё не старый, но седой отчасти,

В костюмчике, сидящем, как мундир,

Приятель мой ступил неосторожно

В бурливую житейскую волну,

Среди невест московских ту приметив,

Какую выбрал бы любой театр

За вызывающую красоту и яркость.

Ни разница в летах и положеньи,

Ни в воспитаньи явственный провал,

Ни жадность до вниманья и подарков,

Ничто безумца в ней не напугало,

И свадьба прошумела по Москве.

 

Свидетели тогда уже сыскались

Тому, как из пространства торжества

Невеста незаметно исчезала,

С горячностью хмельною уступая

Назойливости дерзких удальцов,

Сумевших шепотком её уверить

В любви до гроба (здесь же в уголке).

Счастливец пребывал в небытие:

Хмельной, в толпе соратников вчерашних,

Он расставался с жизнью холостой,

Как если бы с ней вовсе расставался.

Так как невеста, дух переведя,

Порою находилась одесную,

Он счастье всё сильней осознавал

И двери спальни мнил вратами рая.

Когда ж, не помня на который день,

Себя он осознал с женой в постели,

Увидел её юные красы

Со множеством следов завоеванья,

Он, верно, устыдился за себя

И с нежностью, как мог, её утешил.

 

Как мог…

Когда б заранее он знал

Несовместимость своей старческой натуры

С любовною пытливостью её,

Которая всечасно побуждала

Красавицу на подвиги любви,

Когда б он знал,

Как много пилигримов

Нашли уже сокровища её,

Которые лишь молодость спасала

От изощрённых поклонений их,

То храмом не казались бы руины.

Но ныне наш слепец благоговел,

Притворным охам радостно внимая

И шаркая по торному пути.

 

Но зажили

И жили бы, как встарь,

Тем более, что детки у супруги

Рождались с надлежащей частотой,

Хоть мой приятель был в годах отменных.

Так через пять годков три ангелочка,

Лицом все в мать, в их доме щебетали,

Тем умиляя друга моего

И нежностью щемящей наполняя

Его уже истерзанное сердце.

Их мать была так часто занята,

Что он им был и мамкою и папкой.

А так как был он не совсем дурак,

Пытался и жену привадить к дому,

Да средства избирал всегда не те.

 

Однажды, истомясь в своих сомненьях,

Он смел её бранить, поймав в дверях,

И был таким наказан откровеньем,

Что не заставил долго ждать удар.

Упавшего, его переступила супруга

И умчалась, как всегда,

Туда, куда звало её пристрастье.

 

Когда она вернулась, генерал

Лежал всё так же навзничь, без движенья,

А рядом трое деток все в слезах

Заснули, притулившись возле трупа.

Помощникам, сыскавшимся тотчас,

Она приготовленья поручила

И удалилась в мужнин кабинет

С каким-то утешителем проворным…

 

И вот день похорон.

Среди друзей,

Сурово обступивших гроб собрата,

Она с толпой приспешников, как враг

Или, по крайней мере, посторонний.

Отброшена вуаль с прекрасных глаз,

Черты лица бестрепетно красивы

И, если бы не мрачные тона

Изысканного строгого костюма,

То я б решил, что это – дефиле,

Где в строгое актёрок нарядили,

Достоинств не забыв их подчеркнуть.

 

Печально, да!

Но кажется мне будто,

Рассеянно, я в книге бытия

Страницы перечитываю те же,

Которые не раз уже читал.

 

Но, может быть,

Страниц в ней не так много?..