Артём Носков

Артём Носков

Четвёртое измерение № 36 (420) от 21 декабря 2017 года

Зарубки на сосне

* * *

 

Слово начнётся со слова,

Т. е. с себя самого.

Что на бумаге не ново,

То для меня не ново.

Спит у порога тревога,

Словно живая коса,

Видно за то, что я Бога

С маленькой буквы писал.

 

* * *

 

Иже со мной – болят,

Воздуху лучше спится.

Всюду твоя земля,

Тыльная, как глазница.

Слышишь ли ты её

Памятью подневольной,

Что же ты не поёшь,

Разве тебе не больно?

Где твои небеси –

В травах сухого лога.

За ухо укуси

Первого неживого.

Медленно, по чуть-чуть,

Станешь водою талой.

Что же я не лечу,

Если меня не стало?

 

* * *

 

Вскрыла чекушку стая

Ёбургских алкашей.

Слышится соль морская

В раковинах ушей.

Можешь сказать, что пили,

Но забываешь, где.

Берега нет. Приплыли

По синусоиде.

Слово качают волны.

Море твоё – уха.

В чём же она виновна?

Чем же она плоха?

 

* * *

 

Стакан пустой, и обелиска

Бутыль пустая,

Глаза, посаженные близко,

Не прорастают.

А над тобой телец и овен.

Тепло и сыро.

И, раз твой мир лежит спокоен,

Покойся с миром.

 

* * *

 

Ты тонул, превозмогая

Гордость и печаль.

Лодочки ладонь нагая,

К берегу причаль.

Перекинься через пену,

Через пелену,

Через папино колено,

Пробеги по дну,

Где у мамы на рассвете

Руки глубоки,

И некормленые сети

Ловят башмаки.

Где бродил ты, не замечен,

Холоден, высок,

Где трава качает вечер,

Босый, как песок.

Не грусти, солёный невод

К свадьбе заживёт.

Глянь – старик кидает небо...

И оно плывёт.

 

* * *

 

с твоих закрытых глаз мне пить бы молоко

но гости как всегда уходят глубоко

за полночь заплатив дежурное пока

похитив молоко и пенку с молока

на газовой плите не вовремя шутя

где третий год подряд ты плачешь как дитя

и небосклон как двор забором обнесён

под светом фонаря не смотрится как сон

 

* * *

 

Устали стены от стыда,

Виски остыли.

Стреляет страх, но в никуда,

И холостыми.

За спину прячут гаражи

От впёртых окон,

И время зря за мной бежит –

Я в землю вкопан.

 

* * *

 

Ты оставлял во сне

Зарубки на сосне.

Ненайденное тело

Являлось по весне.

Наутро ты болел,

Как метка на стволе,

Как выпавшее слово,

Заснувшее в смоле.

Но всё казалось зря,

И в недрах янтаря

Лицо твоё немело,

Иначе говоря.

 

* * *

 

Синеет сенильным закатом

Разбитый об лоб горизонт,

Свои разбрелись по палатам

И смотрят последний сезон.

 

Ты тянешь за краешек неба,

Как агнец, глядишь, обомлев.

И хочется зрелищ и хлеба,

Но воля твоя – на земле.

 

Душа изнывает по сути,

Ведь сути сытнее в нытьё.

А по небу ангелы шутят,

И вышутят имя твоё.

 

С оливковой ветошью – Аве!

Что должно, тебе прощено.

Да святится всё, что лукаво,

Да святится всё, что смешно.

 

* * *

 

Остывшая гортань строки.

Прерывистые рыбьи крики

И металлические блики

На церебральности реки.

 

В молчанье гулком и пустом

По тонкошеему каналу

Бумажный ледокол Урала

Плывёт и тонет под мостом.

 

По високосному лицу

Проходит тень дугой железной,

И палец ввинчивает бездну

В висок, соосный близнецу.

 

* * *

 

Падёт с небес откормленный телец

От недостатка кровяных телец.

Небесный бык, покорный алтарю,

Воткнёт рога в брюхатую зарю,

И пряный свет прольётся, словно кровь,

На лица вавилонских пастухов.

И спросит кто-то, разогнавший пыль,

Не напророчат злые языки ль

Крылатый сон, застенчивую тьму

И притчу, неподвластную уму.

 

* * *

 

Дождь идёт от тебя к реке,

И от реки – к мосту.

Бог отрекается, в молоке

Топит свою тоску.

 

Рыбы метят игру в слова,

Небо лежит на дне.

Дождь идёт через рукава

И по рукам – ко мне.

 

Тишина над рекой течёт,

Только молчит, куда.

Радужка прячет в себе зрачок,

Чёрная, как вода.

 

* * *

 

Апатия свисает с языка,

Как облако, висящее на нёбе.

На что Сизиф физически способен,

На то способна дума мудака.

Двойное дно придумывает Бог,

Перебирая каменные чётки,

Светило разворачивает лодку,

И крыша едет прямо из-под ног.

Апатия оближет мне плечо,

Я закачу на гору свою участь.

Господь опять решит меня помучить,

А я ему отвечу: – Ну и чё.

 

* * *

 

На горький город падают снега,

И гаснет рот, и тьма терзает связки,

Как умница в смирительной коляске,

Смиряет голос. Нега не нага,

Но столь же вожделенна, сколь строга.

Подол дерев провалится под лёд,

Укутаются сумерки в утробу,

И небо, засыпая, обретёт

Размер и цвет младенческого нёба.

 

* * *

 

Перо по птичьему закону

Гореть не хочет, но горит,

Сидит под лёгкими ворона

И по-вороньи говорит,

Как в чреве серости дремучей,

В порочной череде причуд,

Крик, обречённый на беззвучье,

С листа прочтут.