Аркадий
Кутилов

* * *

...Зачем изъясняться словами,

кричать и трясти головой?..

Деревья маячат ветвями,

что ветер идёт верховой.

...Зачем выдираться из кожи,

рвать счастье из призрачной мглы?..

Скала неподвижна, и всё же

её посещают орлы.

...Зачем за любовь нам бороться,

иллюзией тешась пустой?..

Звезда, отражаясь в колодце,

не станет домашней звездой.

* * *

А в детстве всё до мелочей

полно значения и смысла:

и белый свет, и тьма ночей,

крыло, весло и коромысло…

И чешуя пятнистых щук,

цыплёнок, коршуном убитый,

и крик совы, и майский жук,

и луг, литовкою побритый.

Как в кровь – молекула вина,

как в чуткий мозг – стихотворенье,

как в ночь июльскую – луна, –

в сознанье входит точка зренья.

Варвар

Идёт полями и лесами,

идёт ромашковым ковром –

мужик с невинными глазами,

с фамильным тонким топором.

Душа в лирической истоме,

в мазутной неге сапоги…

Под ним земля тихонько стонет,

пред ним дрожат березняки.

Он понимает птичьи вопли,

он любит беличью возню...

Он колья, жерди и оглобли

считает прямо на корню.

Легко живёт топорным счастьем,

листает весело рубли.

Трудолюбив, хороший мастер, –

и тем опасней для земли!

Вкладыш к моей трудовой книжке

Вот я умру, и вдруг оно заплачет,

шальное племя пьяниц и бродяг...

...Я был попом, – а это что-то значит!

Я был комсоргом, – тоже не пустяк!

Я был мастак с багром носиться в дыме.

Я с топором вгрызался в синий бор.

Я был рыбак, и где-то на Витиме

мой царь-таймень не пойман до сих пор.

Я был художник фирмы «Тети-мети».

Я под Смоленском пас чужих коров.

Я был корреспондентом в райгазете

и свёл в могилу двух редакторов.

Учил детей и им читал по книжке,

как стать вождём, диктатором Земли…

И через год чудесные мальчишки

мою квартиру весело сожгли!

Я был завклубом в маленьком посёлке.

Поставил драму «Адский карнавал»...

И мой герой, со сцены, из двустволки,

убил парторга. В зале. Наповал.

Бродягой был и укрывался небом.

Банкротом был – не смог себя убить...

Я был… был… был... И кем я только не 6ыл!

Самим собой?.. А как им надо быть?..

Горсточка пепла

За чинами, за звёздами в пекло

мы потащимся пьяной гурьбой...

А любовь – эта горсточка пепла –

навсегда остаётся с тобой.

* * *

Деревня – родина в сто домов,

в сто дымов,

в пятьдесят бород и седых голов,

в триста косынок и картузов,

в пятьсот пар озорных глаз...

Может, кто родился и в этот час?..

Околица-частоколица,

за околицей – озерцо...

Рыбак на кувшинку молится,

а может, на своё лицо.

У стога

протезы стоят без дел.

Дед Кутилов спит и во сне вспотел.

Наверно, атака –

в стотысячный раз.

В мозг ударяет железный лязг.

Танки!.. Гранату – дальше...

Секунда – и грянул гром...

Да нет, – то Кутилов-младший

в колодце гремит ведром.

...Сапсан летит

по сапсаньим делам,

по отаве шляется конь-булан...

Мир праху дня,

прошедшего дня!

Звезда зелёная, усыпи меня.

Если

Если бабы недружно запели,

значит, труп повезут со двора...

Если морда опухла с похмелья,

значит, весело было вчера.

Если мысль выше крыш не взлетает,

значит, кончился в сердце огонь...

Если снег на ладони не тает,

значит, мёртвая это ладонь.

Если умер, но ходишь, как прежде,

если сдался, врагов возлюбя, –

значит, слава Последней Надежде,

что воскреснуть заставит тебя!

* * *

Жизнь моя, поэзия, подруга...

Я в стихах тонул, горел и мёрз...

Очи мне не выклевала вьюга,

хоть прошёл под вьюгой много вёрст.

Скажут: поза? Да, возможно, поза...

Жизнь – она из поз и прочих крох.

Пусть сгниет раздавленная роза,

а в гнилье взойдёт чертополох!

Я не жду бессмертья ни минутки,

мне дороже – пальцы на струне,

чтоб рядком сидели проститутки,

весело болтая обо мне.

Любовь

Я влюблён...

Отвлекаться нельзя...

Ты да я, да транзистор на кресле...

Потихоньку

исчезли друзья,

и враги потихоньку исчезли.

Мы одни.

Заметает наш след

голубая любовная вьюга...

Как вчера

мы любили весь свет,

так сегодня мы любим друг друга.

* * *

Меня убили. Мозг втоптали в грязь.

И вот я стал обыкновенный «жмурик».

Моя душа, паскудно матерясь,

Сидит на мне. Сидит и, падла, курит.

Моя избушка

Живу в таинственном местечке,

в краю запуганных зверей.

Моя избушка возле речки

стоит без окон и дверей.

Окно и дверь на зорьке ясной

унёс сохатый на рогах.

Погожей ночью и в ненастье

мой сон черёмухой пропах.

Налево – согра, справа – ельник...

Разрыв-трава, трава-поклон,

ромашка, донник, можжевельник,

анчар, черёмуха и клён...

Зверья не видно... Научилось

внезапно прятаться зверьё.

Любой хорёк, скажи на милость,

почует издали ружьё.

Покоя нет лесному богу,

грохочут взрывы круглый год...

Бульдозер, рухнувший в берлогу,

как мамонт пойманный, ревёт.

Они бескрылы

Боготворю их, солнечных и милых,

люблю сиянье знойное зрачков...

Они бескрылы, но имеют силы

нас окрылять, бескрылых мужиков!

Границы платьев берегут их прочно…

Я, нарушитель ситцевых границ, –

они бескрылы – видел это точно!

А, впрочем, кто их знает, этих птиц…

* * *

Петух красиво лёг на плаху,

допев свое «кукареку»,

и каплю крови на рубаху

брезгливо бросил мужику!

Плен

Край подушки слезами захлюстан,

в злобе тягостной щерится рот,

на душе по-осеннему пусто,

только ветер танцует фокстрот...

Но! – слезятся барачные стены!

Но! – сугробы страдают от ран!

Ручейки, словно вскрытые вены

голубых чистокровных дворян.

Но! – свистит на свободе пичужка!

Но! – сосульки звенят допоздна!

У конвойного –

морда в веснушках...

Значит, там, на свободе, – весна!

Подранок

После выстрела смог он собой овладеть,

он посмел улететь, очумев от испуга.

Между крыльев – дробинка, но сумел улететь...

Только ровно на жизнь приотстала подруга.

Распустились цветком два разбитых крыла,

поднялась голова в драматическом жесте...

Тонкой лапкой гребла, суетливо плыла,

всё куда-то плыла, оставаясь на месте.

Окровавленный пух понесло к камышу,

и молчат небеса, перелески и воды...

(Ты ответь мне, Ирина, я тебе же пишу, –

что случилось потом, после этой охоты?

Был ли выстрел ещё, иль, жалея заряд,

ощипали тебя, несмотря, что живая...

И весёлый охотник – голубой бюрократ,

нежно кушал крыло, коньячком запивая...

Может, выжила ты, всем дробинкам назло,

только жизнь приняла, как стандартную милость…

И свистит по квартире расписное крыло,

забывая на миг, что летать разучилось.

Телевизор, базар, танцплощадка, завод,

петухи-женихи, разодетые жутко...)

А в заливе души всё куда-то плывет,

всё куда-то плывет недобитая утка...

Пришла беда

Пришла беда.

Одна пока.

Тряхнула так себе,

слегка...

Но, вздохнув одиозно,

мол, прощай, дорогой!. –

мне невеста морозно

помахала рукой.

С женщин утренних пудра –

чуть заденешь листом

осыпалась всё утро

на прохладный бетон.

Что же делать? Давиться?

Отравиться ли супом?..

Чтоб соседки-девицы

восторгались над трупом...

Или просто – в дурдоме

схохотать и срыдать,

снять весёленький номер

и беду переждать?..

Есть рецепты похлеще:

пропить тёщины вещи

и беду-горожанку

взять в тюремные клещи.

Есть рецепты попроще:

если в сердце зима,

дуй, товарищ, на площадь, –

а на площади – май!

А на площади – лица, –

что ни девка – звезда!..

Постарайся влюбиться –

и растает беда!

...Пришла беда...

Пока одна...

А в жизни бед –

не видно дна.

Родина

Себя я люблю,

но не скоро,

а прежде –

Россию любя,

в России – Сибирь,

в ней – свой город,

в нём – сына,

а в сыне – себя.

Счастье

Всё в порядке! Рассыпались прядки...

Темнота нас с тобою хранит.

Пусть луна наиграется в прятки...

Наигралась. Взошла – и звенит!

Поцелуи, ночные загадки...

И дымится, дымится вода...

Всё в порядке, в таком уж порядке,

что секунда – и грянет беда.

Ты

Кем-то в жизнь ты неласково брошена.

Безотцовщиной звали в селе...

Откопал я тебя, как картошину,

в чуть прохладной сибирской земле.

Я впустил тебя в душу погреться,

но любовь залетела вослед...

И теперь на тебя насмотреться

не смогу и за тысячу лет.

Чёрный лось

Вновь я там, где простился с детством.

В милом детстве теперь я гость...

Синий воздух ломая с треском,

выйди из лесу, чёрный лось!..

Напугай меня белым рогом,

бей копытом в трухлявый пень,

закружи по лесным дорогам,

но верни мне из детства день.

Пусть откроет густой малинник

сотни алых пахучих тайн...

Золотистых озёрных лилий

звон волшебный услышать дай...

На заре прибредём к посёлку,

я тихонечко в дом войду...

Подожди за кустом, я только

спичек розовых украду.

В ночь – костёр! Да такой, чтоб сразу

небо пламенем занялось!..

Лось, не щупай сквозь листья глазом,

выйди из лесу, чёрный лось...

* * *

Шли великаны

по росному лугу.

Шапки, играя,

бросали друг другу.

Падали шапки,

в тумане терялись,

шли великаны

и громко смеялись.

Скрылись в заре

молодцы-великаны...

Шапки в тумане

торчали стогами.

* * *

Эй, поэты, не скрипите перьями!

Топайте за мной по росе!

Умирает старое дерево –

дань позавчерашней грозе...

Умирает дерево... Зарево

ослепило весь окоём...

Дятлы в барабаны ударили,

взмыли журавли над жнивьём...

Проплывают уточки парами

в сумрачных кругах камыша...

Умирает дерево старое,

трудно,

через листья

дыша...

* * *

Я люблю уютом тешить душу,

для уюта только и тружусь.

Я люблю мороженое кушать,

только прежде мяса нажуюсь.

Косточки жар-птицы пообглоданы,

вместо кофе – рюмочка крови...

Ищешь благоденствия – так вот оно:

знай работай, кушай да живи.

Детектив ловлю на книжной полке,

сяду в кресло с верхом из парчи...

И жену похлопаю по холке:

ну-ка, баба, музыку включи!

Пусть во мне мороженое тает,

пусть рыдают рябчики во мне...

Баба клавиш сладостно придавит,

как клопа когда-то на стене.

...Скрипка враз пощады запросила,

барабан взревел: иду на вы!..

И пошла божественная сила

вдоль по жилам – с ног до головы.

На парче, с сигарой золотистой,

возлежу, как бог на облаках.

И звучит напев густой и чистый

родничком на мартовских снегах.

А в снегу проталины синеют,

рвётся к солнцу мёртвая трава.

Оживают суслики и змеи,

обретая вешние права.

Под бичами царственного танго,

под напев бамбуковой трубы,

муравьи, построившись фалангой,

тянут крест невольничьей судьбы.

Антимир!.. И вот уже из горла

льётся песня вместо матерков...

Журавли торжественно и гордо

проплывают выше облаков.

На канате музыки с востока

золотое солнце поднялось...

Как я оскотинился жестоко!

Как пронафталинился насквозь!..

Я хочу дорог и много станций,

много дыма, грома и зарниц...

Я хочу башкой разбить свой панцирь,

диверсантом рыскать у границ.

Я хочу!.. Пусть чёрт во мне проснётся!

Я хочу, чтоб рявкнула труба!

Пусть с моей тропой перехлестнётся

муравья невольничья тропа!..

* * *

Я ростом был в полчеловека...

Стоял во тьме, осилив страх...

Два бородатых печенега

ругались ласково в кустах.

В ночи таинственно дрожало

две бороды и два огня...

...Она лежала,

тихо ржала,

она рожала

мне коня.