Анна Виноградова

Анна Виноградова

Четвёртое измерение № 31 (415) от 1 ноября 2017 года

Припадая на сердце

* * *

 

Кружева кувшинок в ряске,

мошкары вечерней пляски –

полотенца длинные, рукава –

только вышивка чуть жива.

Бедная ты беда моя –

бабушкино приданое.

 

Там

 

Там, где проросли мои корни,

я хочу навеки прижиться,

там, где на последней платформе

машут незабытые лица,

провожают маршем ли, вальсом

наши поезда или судна,

там, где… ты поди-догадайся,

с кем – теперь увидеть не трудно.

Там не зарастут наши камни

(разве – луговыми цветами).

Буду пить большими глотками

небо, где когда-то летали.

 

* * *

 

Кабы знала я, кабы ведала…

А. К. Толстой

 

Если б знала я, чем помочь, –

вот тогда говори спасибо.

Но чернеет устало ночь

в занавесок тугих изгибах,

и уходит надежда прочь.

А врачам никакого дела

до любого чужого тела,

и не высказать, что хотела:

ужас рот залепил, как скотч.

 

* * *

 

светлых эльфовых волос

нерасчёсанные пряди

на луну в окошко глядя

все заплаканы тетради

Не спалось…

недочитанные письма

не пускают за порог

непроявленные плёнки

как глазёнки у ребёнка

просто, как простые числа, –

некролог

 

Окраина

 

Европа. Латвия. Поля.

Такая круглая земля,

где катятся в окне неторопливо

охапки сена по лугам,

и аист, старый хулиган,

стремится сделать каждый дом счастливым.

 

Европа, краем ветряка

чуть задевая облака,

спешит лететь куда-то над мостами.

Полого стелется на брег

волна. Смеётся человек

из племени слывущих босяками.

 

Тот человек по-над костром

придумал крышу, сделал дом,

под вечер сел с ребёнком на коленях.

Европе старой всё равно,

скрипит суставами окно,

пугая неразборчивые тени.

 

Музей Ахматовой – штрихами дождя

 

Незаметная (из питерских) подворотня –

стены вымараны стихами.

Чайки тень проскользнула мимо.

Вспоминает марш похоронный,

в куцем плащике мокрое пианино.

Липы старые тяжело вздыхают,

заслоняя ветками Шереметевскую корону.

Капли падают с белых цветков жасмина,

и скамья под ними не бывает сухая.

 

Сила любви

 

Поколениям родителей посвящается

 

Заруби себе на носу

и не вздумай перечить бровью:

всю себя тебе принесу,

все секреты тебе открою.

Улыбнусь тебе поутру,

как дитя, поцелую на ночь.

А умру – с собой заберу.

Если ты – то с тобой останусь.

 

Детям отданы все ключи,

дальше – души за них в ответе.

Сердце, ночь ещё постучи,

чтоб успели приехать дети.

 

Умирают ведь на рассвете?..

Время есть пока. Помолчим.

 

Проводы

 

Я не знаю, что беречь:

птичье утро, тихий вечер,

неожиданные встречи,

исчезающую речь,

догорающие свечи

в медных плошках, золотых –

перед ликами Святых,

 

запах скошенной весенней

соком брызжущей травы,

письма, что писали Вы

девочке – во двор соседний,

фото бывших ли, живых,

дум ли путаных кривых

нерасчёсанные бредни…

 

* * *

 

Хочу в суете не бежать, наконец,

время иметь смотреть в никуда,

слушая нёбом, как малый птенец,

думать, что дырка гнезда – звезда.

 

Хочу победить этот истовый страх –

долго стоять босиком во дворе,

щупая пальцами пыль (или прах?),

но без намерения гореть.

 

Хочу распластаться на небе, как стриж,

снять и примерить к себе ветра.

Кто-нибудь ахнет: – Ты же сгоришь!

А я – уже дым от костра.

 

* * *

 

Мы перестанем шкандыбать брусчаткой,

повыцветут искусственные розы,

и мир, который был наивно-шаткий,

заговорит почти бульварной прозой.

 

Иссякнут флёр и образность метафор,

себя настигнет селфи-глупость в лицах,

живая жизнь бессчётных сочетаний

в молчанье камня снова воплотится.

 

Старая лодка

 

Кол подгнивший – бывшее деревце –

запутался в камышах и не держит лодку,

которой ещё не верится

в дарованную свободу.

 

Пару раз оттолкнуться бортом,

оглянувшись в зарю, что под тучей косая,

ветром вздохнуть бодро

и – плыть, никого не спасая.

 

По этой ли (гляди!) глади,

где бабочек паруса – на каждой пушинке,

так, не спеша, ничего ради,

позабыв про отставшие где-то вершины.

 

Далеко за туманом ведро звякнет,

в тихом омуте рыба плещет,

раки у берега шевелят клешнями –

всё такие простые речные вещи.

 

* * *

 

ища опору

он припадал на сердце

дыбилась земля