Между небом и судьбою
(цикл из шести стихотворений)
* * *
За границами старости
на пределе усталости
у порога ненужности
не глаза – две окружности.
Там, у края, над пропастью
с крыл осыпались лопасти.
И на краешке скатерти
две руки – как на паперти.
По щеке по берёзовой,
на закате чуть розовой,
жизнь слезой беспричинною
утекает морщинами.
* * *
Чёрные провалы окон,
скрип и стон дверей и ставень.
Занавески старой локон
серым флагом над кустами
машет тем, за облаками,
кто покинул поле боя,
унося детей и слёзы…
Между небом и судьбою –
две плакучие берёзы.
Мародёры, звери, птицы
расклевали руки, лица:
тень на улице – пустая.
Ну, а смерть – всё длится, длится…
И машины вереницей
пролетают, пролетают…
Провалившиеся крыши
к небу тянутся крестами.
Ветер шёпот смерти слышит
в карканье вороньей стаи.
Опоздал – прикрыть им очи,
запереть-сложить им руки
на груди и, что есть мочи,
упасти от смертной муки –
быть распятыми на поле
у шоссе под небом синим,
средь каменьев и угольев
забывать родное имя.
* * *
Я давно не играла на жизнь и смерть,
не выбегала из дома, захлебнувшись луной.
Мне осталось – едва ли больше, чем треть
от ушедших дней. И, теперь уже точно, – одной.
Буду книжки читать про чужую жизнь,
примерять… и пробовать на последний зуб,
проходить на скорости поднебесные виражи,
целовать, кого захочу, не разжимая губ.
Слушать музыку всех народов и всех времён,
ощущая безвременность за стылым окном.
Гром оваций обрушит в стекло многорукий клён,
заглушая безжалостный метроном.
Вспоминать, пока ещё держат строй
струны памяти из нейроновых жил,
тонкой ауры взглядов, улыбок и слов покрой –
устаревшие чертежи.
* * *
Замерзающий летний пейзаж
превращается нехотя в осень…
Ни пощады, ни скидок не просит
этот месяц под номером восемь,
загоняя устало в гараж
позабытую дедом «копейку»,
опираясь, кряхтя, на скамейку,
где всё лето курил этот дед.
Помянуть бы! Да третьего нет…
и второго… – одни только тени.
Облепляют худые колени
крылья мокрые старых газет.
…Перелистывать эти детали
даже ветры седые устали.
Их отлить бы навеки в металле,
Да у Вечности – времени нет.
* * *
Было время, когда никто не предлагал помощь
женщине с детской коляской
и старушке с тяжёлой тележкой.
Наши дети тогда подрастали – помнишь?
А дышать и бежать было легче.
Сегодня, что радует, люди помогают друг другу,
снова в моде слова «пожалуйста» и «простите».
Сыновья шагают стремительно и упруго
и зовут нас изредка погостить.
Но не знаю, что в этой жизни теперь мне.
Как бы просто уйти, никого не обидев…
И не хлопнуть при этом на память дверью.
…Ведь никто не услышит и не увидит.
* * *
Ну конечно, это старость.
И не надо с ней бороться.
Честно выжмет, что осталось
в засыхающем колодце,
и накапает на блюдце –
да с каёмкой голубою!
Между небом и судьбою
птицы радостно напьются.
О дружбе
Держи меня рукой,
а хочешь – за ошейник.
Прилипни, как репейник,
смути былой покой.
Не комплексуй и спорь
до хрипоты собачьей,
не забывай дать сдачи,
коль выстрелю в упор.
Покорность – не в чести:
здесь двое нас – хозяев.
Я, пасть свою раззявив,
прощу. И ты прости.
* * *
Вот и снова дождь пробежал по крыше,
постучал в окно и позвал гулять.
Обаянье встреч! Я навстречу вышел,
зонтик и пальто
в дому
позабыв опять.
Он меня обнял мокрыми руками,
заглянул в глаза, каплями смеясь,
и пригоршней слёз тяжеленный камень
смыл с души моей
легко
и забросил в грязь.
Я теперь омыт и готов на плаху –
за крамольность дум и беспечность дел.
Другу передам влажную рубаху
и кольцо,
что милой я
так и не надел.
Старое одеяло
Думаю сделать статеечку
из материала,
который уже слежался, как старое одеяло,
заполнив и вытеснив
свои больные пустоты,
добрав, наконец, до желанной квоты
факты, мысли, а может быть – разговоры,
короче, из материала, который
казался неперспективным. Ныне
он фору даст половине
тех, что списками в оглавленьях
перешагнули границу тленья.
Осталось лишь сесть
и писать запоем.
На сон – как в охране: сутки за трое.
…Кофе пролить,
Закурить
и начать сначала,
кутаясь в старое одеяло.
Крылья бабочек
Сотни бабочек прекрасных
улетают прямо в Рай,
оставляя белый лепет
под жасмином.
Снова мимо
пролетит, пугая, лето –
свистом старой электрички,
взмахом солнца по привычке
задирая рваный край
облаков.
И был таков
год, намеченный весною
акварелью аквилегий,
растворимых ливнем света
в запахе густого луга
на глазах у незабудок
под жужжание шмеля.
Каплями стекло пыля,
подкрадётся день осенний,
недоскошенное сено
потемнеет по колено.
Крылья бабочек прекрасных
лягут снегом на поля.
* * *
Как удивлённо пробует рука
поддержку первого свободного гребка.
Как первый вкус родного молока.
Как трудно посмотреть в глаза тому,
с кем первый раз делил ночную тьму, –
поверить отраженью своему.
Как страшно видеть смерть наедине –
в соседней комнате, в гробу или во сне.
Как лунную заплатку на окне.
* * *
Того, кто там бежит,
подмётками сверкая,
минуя гаражи –
а солнце так дрожит
в промытых окнах мая! –
попробуй, удержи!
Под звонами трамвая
нам всем наверняка
приснится – о своём…
И мы войдёт в проём
старинного сарая,
где пыльный солнца луч,
пронзая миражи,
коснулся верстака…
Но, памятью играя,
не замечая туч,
светлеют облака,
когда подушку с краю
поправила рука
откуда-то из Рая…
* * *
А в морскую воду солёную –
успевай желанья загадывать –
далеко, в нейтральную зону,
звёзды падают, падают, падают…
Московское
Поведи меня
по твоей Москве.
Пусть звонят колокольные небыли.
Вышивает снег
по седой канве
переулки, где вместе мы не были.
Не узнать своих:
вдоль по улице
силуэты позёмкой коробятся,
светофор ослеп –
еле щурится.
Да и ладно: никто не торопится.
Санки скрипнули,
и фонарь погас.
Помнишь? Следующий – возле булочной.
Прокати меня
в наш последний раз
по сугробам в твоём переулочке.
Всем нам, выпавшим
из московских гнёзд,
окольцованным с детства бульварами,
проходных дворов
сто заплат внахлёст
держат памяти рубище старое.
Не найдём теней –
тех ночей темней,
что болезнями детскими заспаны.
Замела метель,
а Москва – под ней,
та, которой гордимся и хвастаем.
© Анна Виноградова, 1994-2014.
© «45-я параллель», 2014.