Командировка

Четвёртое измерение № 23 (407) от 11 августа 2017 года

Моби Дик

Вода,

накрывающая волной,

не даёт напиться.

Слепнут глаза,

прозревая глубинную

мглу.

Сорвана дверь,

расколот сосуд,

сломана спица...

Свет нестерпим,

играющий на полу...

Вздымается на поверхность

засоленная махина

древнего корабля,

что пропитался злом...

Призрачные гребцы

восстанут,

одетые в чёрные схимы,

и спустят вельботы

на воду

за дублон.

Мысли единой целью –

око за око –

живут, собираются,

не разлетаясь на сор,

вербуют матросов,

стучат молотками –

корабль в доке...

Нитями мысли вьются –

ткут полотно парусов...

Становятся мачтами,

палубой, килем,

кормой Пекода.

Из закоулков души

с идолом и гарпуном

выходит язычник,

ибо для небосвода

рождённый христианин

не отправляет

врагов

на дно.

Нужен безумец,

чтобы зажечь команду

на чуждого монстра

охоту начать, убить

воплощение зла и бед,

исчадие ада...

Но кит – орудие, средство,

возмездие, бич...

Китовый фонтан на горизонте

близко...

Склеит глаза

предрассветной дымки

камедь...

В Нантакете камни тверды,

лучезарны улыбки близких...

Ни проповедь бывшего моряка

не остановит,

ни смерть...

Трое суток погони,

как муки распятья...

Под свист заряжённой команды

разворачиваться –

позор.

Мир станет чист,

как только

левиафан – заплатит...

Мысли стучат,

убеждают,

плетут узор.

Молниеносен рывок

мускулистой

туши,

к которой

примотан линем

отменный гребец,

взглядом Медузы

пронзающий –

лучше

остановись,

остынь,

прости,

наконец.

Иона, Иона,

остерегавший в порту

полоумный,

помолись за меня,

коль оказался

врачом...

Поздно мне отступать,

не отпустят

неводы-думы...

Хвостом перерублено судно,

и я обречён.

Рассвет

суров и прекрасен,

будто постиран...

Погрузились обратно призраки,

затаились

меж донных камней.

Надо кита отпустить,

и гроб унесёт

язычника

мёртвым для мира

и принесёт

спасение,

может быть,

мне.

(не) рождённые

Ветер,

качели скрипучие

колыбай.

Не рождённые дети

тоже приходят качаться,

когда мамы их нерадивые

плачут,

и баю-бай

рады бы петь им,

вставать по ночам,

млея от счастья.

В детской нет люльки,

игрушек и ползунков,

в прихожей – коляски,

санок нет на балконе,

на антресолях –

ребячьих вещей

и роликовых коньков,

каракуль – на новых

обоях...

Есть пустота,

что из квартиры гонит.

Не пустуют песочницы,

горки,

колодцы дворов...

Из окон

женщины смотрят,

бельё утюжа,

как гоняют их Сашки

воробушков,

Таньки – бегают с детворой,

но их не позвать домой –

их небо зовёт на ужин.

И каждый раз,

когда дети вокруг,

игла,

что в покое

не чувствуется,

начинает вертеться...

Моему было бы,

если бы не...

если бы я могла...

И годы

отнятые считать

учится сердце.

рыбалка

Глотать вынуждают многое, даже крючки,

неважно, кто насаживает приманку,

удочка в облаках, а у прочих – одни червячки,

и если меня вытянут – улучшат осанку.

Но вера уходит – лишь вынули из воды,

и от удушья и ужаса леску рву, тает

решимость пройти напрямик через смерть и дым,

и Бог меня тренирует – ловит и отпускает.

Но когда срываюсь обратно в море с крючка,

пеня воду хвостом и судорожно извиваясь,

я попадаю в руки какого-нибудь рыбачка,

который мной закусывает и запивает.

Душа недоразвита для атмосферы небес,

где лёгкие были бы более кстати, чем жабры.

Выкрал меня ещё зародышем бес,

в воду пустил, чтоб вырастить и зажарить.

трамвай

Смотрит юноша иначе,

чем ровесники-повесы,

через кальковые стёкла

на картонные дома

под трезвучный стук колёс о

серпантиновые рельсы.

Из коричневой коробки

кто-то вырезал трамвай,

перекрасив в цвет бордовый...

взял бумажные фигурки,

посадил внутри, отправил

по окружному пути.

Кто-то спорит с контролёром,

а кого-то убаюкал

чуть хмельной аллюр трамвая

меж сугробов конфетти.

Смотрит юноша на небо,

бесконечно-голубое;

оживлять умей он пташек –

отпускал бы лишь в него...

переводит взгляд пониже,

на картинки из альбома,

на открытки и на марки...

Всё чего-то лишено.

О воздушный шнур пантограф

высекает искры с треском;

смотрит юноша с испугом,

как сгорают вмиг, дрожа.

Если в атмосфере влажной

не погаснут, но воскреснут,

с мостовой соприкоснувшись,

разгорится здесь пожар.

Всё, что видимо, – бумажно,

кроме неба, что нависло

над землёй, огонь охватит,

снег, дома, мосты с Невой...

и трамвай, в котором едет

грустный юноша и мыслит –

кто же этот мир озвучит,

кто одушевит его?

в пути

Он просто непрестанно провести

сквозь темноту неверия просил.

А веры ещё не было в горсти,

но горсть наполнилась, когда осип.

В глухое ухо двери открывал,

снимая громких звеньев болтовню-

цепочку, и не слыша стука, звал

пришедшего на зов спуститься внутрь.

Не видел он, как словом отвалив

валун от входа, гость из мира вон

ушёл, и свет, войдя, пролил

там, где пустынно было до него.

И новым звуком наполнялась тишь

внутри, вмещая вечность бытия,

что ширилась, однажды поглотив

страх смерти, темноты и забытья...

Он слух до остроты такой довёл,

какой сшивают лоскуты стежком.

Чтоб свет сквозь душу проходил его –

не нитью стал – игольным стал ушком.

И дал иглою гостю овладеть,

когда увидел щёлочку в себе

и попытался свет в неё продеть...

Рука не дрогнула, ибо была небес.

родись

В толще воды, где-то в толще воды

свету нет места, чернильны мои следы.

Мир и его океан хладен ко мне и глух –

пара мгновений жизнь – переход во мглу,

может продлиться пять, если хороший пловец

или ныряльщик за жемчугом... И конец...

Где-то поверхность, солнце, лодка, весло,

улыбка родителей, вечная, первый слог,

мягкое одеяльце, месяц на нём и звёзд

неисчислимость гонят стадами коз

страхи... ветер поёт, окормляет путь,

сласть молока перебивает грусть.

В утробе младенцу комфортно, тепло, легко,

мамы не видно, но генетический код

лепит по образу облик, черты лица,

лепит его. Верит ли он в отца?

Станет ли он другого лепить потом,

кусочки различных фото наклеивая на картон?

В толще воды непонятно, где верх, где низ.

Времени мало – услышу ли я – родись?

Крикну ли я от вдоха первого в темноте,

встретив отца. Примет меня отец?

Или откажется, бросив в детский приют,

увидев меня не такой, каких признают.

Или он ищет тщетно – меня, тебя,

но каждого сносит течение, рок, судьба

в сторону, в глубь, в воронку, тащит ко дну,

в панике требуя дёргаться и тонуть.

Если вера в Отца – слово, маяк, волна,

то я выдыхаю «воздух», и он поднимает на...

командировка

Когда замучат страхи заболеть

и умереть, похоронить кого-то –

о том, что только странник на земле,

я вспоминаю, и иду работать.

Что мой начальник добрый отослал

сюда в короткую командировку

исполнить долг борца или посла –

я представляю, и тяну верёвку.

Но в день нежданный отзовёт назад,

и будут: перелёт, таможня, ливень

прощальный, и последняя слеза

по жизни, где во всём повинен.

И ждёт меня по лестнице подъём

или падение, когда отчёт получит...

Но здесь гостиница, а там мой дом,

которого не помню... Дома лучше.