Анна
Креславская

* * *

A кто-то думал – то-то заживу!.. –

Тряпья понатащу из магазинов,

Неву-убийцу, серную Москву

И гиблый Днепр без жалости покинув.

И взглядом дикой кошки закошу

На звук случайный бывшего наречья...

И мебели роскошной закажу –

Поскольку мне не чуждо человечье...

Но посмотри: обиды зализав,

Я повинуюсь моему призванью –

Лечу на виртуальный свой вокзал,

Чтобы в страну проехать без названья...

До путешествий жадная, как зверь, –

Тоскую пуще по земному раю

Общения... Вот запираю дверь –

И у экрана чутко замираю...

Нездешний Друг! Былых надежд моих

Судьбой небрежно спороты карманы,

Но принесу тебе мятежный стих

Не за похвал обманчивую манну –

За пониманье главного без слов

В невычурной беседе виртуалья.

За то, что в мире рухнувших основ

Мы памятью болеем и печалью.

И... мы с тобой на кухне посидим,

Скрепя друзей неспешное общенье

Индийским чаем. – Сигаретный дым...

И плавное стихов словотеченье...

Спелёнуты пространством – ты и я...

Но плена пелены не замечая,

Мы сели у дисплея бытия.

Плесни же мне ещё немножко чаю.

2001. Сандерленд

Conditio sine qua non

1.

в моём северном детстве по небу был пролит холодный кефир

на эмалево-голубоватой нездешней подкладке...

я смотрела на новый рассветный и невыцветающий мир.

мне его показали в смещённом недетском порядке. –

там бедра перелом у меня, и в больнице пацан обожжённый поёт,

а глаза его яблочным спасом, от страха покинув орбиты,

странно вылезли, голубизны их безумный разброд и разлёт –

пузырьки из лазури, небесным кефиром покрытой.

мне шесть лет. я забыла о спице в обломках кости. и беде вопреки –

прижимаю я к носу духи, словно воздух спасительной сказки.

мазь вишневского в ноздри вползает из-под залоснённой повязки –

но какие пацан выпевает мне песни. какие в тех песнях стихи. –

он за голосом к богу летит из больничной тоски...

и глаза его так велики, что весь мир придвигают к разгадке небесной закваски.

2.

оживает мой мир то волшебником с синим цветком в покрывале из сна,

то зарытым секретом – обёрткой и мёртвой стрекозкой – под стёклышком узким.

то героем военным, которым больна старина и гордится страна.

то разбитой, но тщательно склеенной вазой музейной этрусской.

то старинной Чайковского песенкой нежно-французской...

то любовью последней надсадной, на все времена,

и по краю сознанья бегущей строкой безыскусной:

раздвоенье. разлука. отчизна. чужбина. война... и навеки вина.

эта строчка тебе не видна. и вообще – посторонним к чему перегрузки.

3.

кто там плыл надо мной в южном детстве, любимый, до самой зари –

что меня сизари с петухами будить не решались.

только куры за сеткой квохтали в своей заполошной пыли

и своим ко-ко-ко-не-лег-ко били строго на детскую жалость.

мандолина вскипала, с гитарой сойдясь в роковом забытьи

за зелёным забором в соседской игре забубённой...

моя мама, достав меня из густоты власяного затона,

после бани вплетала упругие ленты во влажные косы мои.

4.

бредень-гребень. что чешешь? куда ты меня увлечёшь?

без вопросов там полною мерой просыпано памяти просо.

над растрепой пионом усталый и низкий гудящий галдёж:

пчёлы там и шмели. вязнут в воздухе острополосые осы.

там без спросу схоронен в предсердия красном углу

заколдованный двор, где галчонок лежит хромоногий

в старой печке, за створкой... и разве похож на игру

клюв раскрытый, что выздоровления просит у нас как у бога?

кот подкрался неслышно. – все спали – и сцапал птенца.

было страшно найти поутру только перышки у поддувала.

мы рыдали с сестрой. мы помчались на розыск – убить подлеца.

он, доверчивый, выскочил сам – наша злость почему-то пропала.

так всегда! – я могу только страшно рычать и рыдать, и орать.

а как взглянешь в глаза – там беспомощность жизни, как рана, о Боже...

пусть останется жив, кто мечтает унизить меня, расстрелять, растоптать.

лжец, гордец, полный хам – он подобье моё и – как странно – подобие Господа тоже.

5.

мы повязаны в мире тончайших чудес чешуёй.

отслоится фасетка – и взгляд оборвётся навеки.

даже тянущий распрей унылый мотив бечевой,

хоть и зол на меня, – стал давно дорогим человеком.

тут когда-нибудь каждого горестно в гроб уложив,

будут плакать родные с надеждой на свет воскресенья.

и листва на ветру жаждой жизни дрожит. без позёрства и лжи –

всякий просит любви, то есть, просто – от смерти спасенья.

2013. Харлем

* * *

«распни» не модно можно просто «пни»

от парка юрского культуры пни остались

зудят крестами комарья труды и дни

но парками урезаны они

коптит вовсю ночник и совесть старость

нет повести печальней больше нет

травлёных пуль но всем достанет пыли

другим ли берегам беречь бесхозный бред

и ангелов седых печатать влажный след

он вышел и простыл да и вообще забыли

всей нашей юностью всем памятным былым

мы были одурманены до края

забыв про мёд вкусили едкий дым

сказав отечеству и се аз умираю

мы за ценою больше не стоим

где залпом лжи прокисшее вино

известность на задворках всех ничтожней

вот где ты жил ты всё предвидел но

молчанье не дано и невозможно

хотя в финальный счёт и включено

2010. Льер

* * *

а южные зимы красивее северных лет

от них остается счастливый рассеянный след

сияющий свет навсегда золотой голубой

и манит и снова дурманит ведет за собой

все северный дождь обесцветил и двигаться лень

забудешь о лете ведь серые тени весь день

но память о юге подымет тебя на волне

как память о друге оставшемся только во сне

Безумная Грета

зима как овдовевшая жена

выносит на подушке ордена

безвременно скончавшегося мужа

осколки солнца на подушке туч

а ведь покойник был вчера могуч

вполне живуч проворен и летуч

и всем кто верит в сказку был так нужен

большой герой был дедушка мороз

зимы любовник дождь опух от слез

не просыхают люди и природа

но грета знает это карнавал

еще вчера любовник танцевал

с бухой толпой как пьяный коновал

пока слабел и таял год от года

скрипящий под ногами капитал

покуда исчезали снег и лёд

и мчал на санках мальчик новый год

разбрасывая мусор от подарков

и грета злится злится и кричит

на всех кто не умерил аппетит

и атмосферу отравляя жарким

своим дыханьем сея CO2

кричит её больная голова

выскакивают из нее слова

но никого на свете ей не жалко

ведь это крик больного существа

* * *

в ночи яснее хрупкость жизни

темней значение вещей

и камнем над тобою виснет

сознание что ты ничей

что ты в беде такое горе

иконы кроткие глаза

и дождь тебе слезами вторит

косынку ветра повязав

Весна возвращается

но вот соседское дерево розовым зацвело

пусть и холодно ночью даже хуже зимы

а для человека это что утопающему весло

жить говорит хочется будем живы и мы

живы и жить хочется вопреки страданиям и тоске

вот что птицы насвистывают в предутренний час

а для человека это как божий след на песке

значит господь своей милостью не оставил нас

из-за тумана выползла круглая жесть и муть

тусклая поначалу но позже греющая окно

а для соседского дерева это солнечный свет и суть

весна возвращается всё же и каждому будет дано

Главная рыба

сколько здесь рыбы! – Ханна, лови её просто руками...

света здесь море. сердце уловит его,

если оно и камень – то драгоценный камень.

свет только кажется сгинувшим за облаками,

мы наполняем глазами его торжество...

счастлива Ханна, дела её благословенны,

рыба летает, и свет в отражении сковороды...

Ханна поёт, и песнь достигает мгновенно

мужа и рыб, и ближайшей от кухни звезды.

Ханна смеётся и, легкую сеть рассекая,

рыбу ласкает, будто нездешних детей,

большую часть женщина отпускает... –

прочих же рыб хранит, и луч струится над ней.

скрылось от взглядов солнце – огромная рыба –

главная рыба, что так непроглядна порой. –

здесь оно, здесь, – влажным хвостатым изгибом –

вновь отразится песни сверкающей чешуёй.

2014. Харлем

* * *

голубые глаза умирающих вёсен слабы

в них нельзя различить столь недавней зелёной судьбы

осыпается свод и жара заставляет все кроны темнеть

превращаться в заржавленных листьев гремучую медь

первомай первоцвет посыпается карой с небес

будто пепельный жар проливает невидимый бес

и настырно струится как фата моргана жара

от рассвета к закату и дальше опять до утра

о безжалостный солнечный бог почему ты оглох

почему ты куражишься пьяно как злой скоморох

отчего так болит голова и полуденный бешеный жар

так впивается в сердце как будто бы в теле пожар

попрошу я у солнца всей ярости силы и зла

чтобы всё я сумела и все бы преграды прошла

чтобы где-то на дальних дорогах невзрачной судьбы

не предать свою музу и жизни не сдать без борьбы

наши судьбы с весною похожи и что ни денёк

то экзамен на верность и даже когда одинок

ты и предан ты силишься верить и жить

и стихом ворожить и друзьями втройне дорожить

жить и птицей лететь над трагически грозной рекой

и когда-нибудь в этой реке обрести свой покой

жарит жаром жестокий и яростный солнечный бог

но пока от страдания ты не совсем изнемог

вечной жизни река что под солнцем течёт глубока

и бездонна пока бьётся сердце и кровь у виска

* * *

горько старуха плачет где моя молодая жизнь

лежишь себе на кровати так не было ничего кажись

начала вспоминать взгрустнулось учёба роды муж-пьянь да нужда

но вот ведь была же юность смешная юность когда

на столе среди рюмок фрейлехс выплясывала с дружком

сначала на острых шпильках а после после уж босиком

а дружка-то дружка уж сколько долгих лет и на свете нет

уже не сделает больно лишь во сне передаст привет

выйдет из тьмы без слова обнимет старуху опять

старуха припомнит снова совсем другую кровать

когда им было под сорок все в путах своих семей

тяжек греховный морок только любовь сильней

в припадке хмельного счастья сходили с ума не боясь стыда

магендовид с цепочки от страсти срывался и падал тогда

на грешный живот старухин совсем ещё молодой

тянет старуха руки милый милый постой

Диванные

мы диванные магелланы

мы перинные робинзоны

посещаем такие страны

и заходим в такие зоны

как на палубе на ютубе

мы ютимся укрывшись пледом

приключения сводят зубы

за убийцей идём по следу

не вставая летим куда-то

не плывя видим дальний берег

и воюем мы как солдаты

и считаем в бою потери

развалясь на своем диване

или в кресле уютно сидя

пребываем сперва в нирване

а затем в самом лучшем виде

на концерте на фестивале

в театре оперы и балета

и про зиму мы забываем

с головой окунаясь в лето

головенкою бесталанной

осуждаем любой парламент

мы диванные далай-ламы

крузенштерны и магелланы

* * *

долгий август крадущий любимых друзей и поэтов

на исходе жарою кипящего

комарами зудящего лета

полный света слепящего

отчаяния раскаленного

слезного винограда

сколько было тебе ненасытный неугомонный мой

надо

август царственный

гибелью лучших жонглирующий запросто

не забыть никогда нам коварства попутчика страшного августа

не прощая прощаюсь

ну что ж улетай до свидания

ты сегодня уже от земли оторвешься

довольный летальною данью

со своею у жизни навеки оттяпанной тяжкою ношей

осень плавно и тайно вступает

в права свои явные

пусть для всех кто остался она будет легкой хорошей

Загадочное кино

катит чёрный катафалк по имени смерть

не смей к нему приближаться не смей смотреть

катится машина по имени болезнь

под колёса ей не суйся да и в дверь не лезь

пока такси катится по имени жизнь

ничего не бойся сиди там и держись

да дороговато включённый счётчик стучит

а ты хоть небогатый плати давай и молчи

а чем выше горка тем трудней подъём

но пока мы бодрствуем и едем-идём

не ной и не жалуйся за все сполна плати

а мотор заглохнет подталкивать выходи

увидишь сразу автобус твоих школьных дней

а за ним свадебный кортеж зрелости твоей

а за ним трёхколёсный сына твоего велосипед

а ты думал ничего что этого уже и в помине нет

оказывается всё это тихо катится тебе вслед

к дороге колёсами ластится и катится за тобой

и сам-то ты тоже едешь там невидимый и другой

невидимый и забытый неведомый даже себе уже

но ты сольёшься с ними на дальнем вираже

со всеми своими ликами стёршимися давно

потому что жизнь движется как загадочное кино

* * *

и кошка находит ростки

не знаю какие а жаль

и долго жуёт у реки

поскольку разумная тварь

а ты о траве хоть пора

не знаешь совсем ничего

а пчел золотая игра

искрится сквозь дней вещество

и бережно ласковый свет

просеян мукой в облаках

и даже без солнца согрет

июньского воздуха стяг

слегка он дрожит вдалеке

весь выткан из влажных лучей

и бьется волна налегке

толкая в речушку ручей

но слова ты все не найдешь

чтоб так же струилось как свет

как летний рассеянный дождь

и успокоения нет

а кошка нашла и жуёт

траву и глядит на народ

что тоже хотел бы найти

к спасенью простые пути

но воля упрямства крепка

на кошку глядишь свысока

хоть сам не нашел ни ростка

чтоб жизнь твоя стала легка

ты кошку схоронишь в слезах

и станет травой ее прах

и снова кота заведешь

поскольку ты дольше живешь

и снова обступят дела

и вспухнет от слов голова

так может быть кошка права

травой заменяя слова

* * *

и музыка что плачет в тишине

и ласковое облако на склоне

и всё что видится в далёкой старине

летит весной в раскрытые ладони

и сна и яви ты ещё спасти

просвет пытаешься и синий и глубокий

и вот летишь собрав в своей горсти

лучи как незаписанные строки   

что золотятся будто лёгкий пар

дарованный причудой милосердья

ты веришь нам даётся просто в дар

густеющее времени наследье

когда растает жизнь как льдинка сна

и мысль обратится в свет и воздух

ты будешь тем любезен лишь народу

что помнил как нежна была весна 

* * *

Истончается лента порожнего вороха мыслей

Разбежались дороги ворованных радостей лета.

И ночами себя мы, земляне, по-божески числим

Тоже частью вселенского мрака и лунного света...

Пью я сад свой глазами и слухом, и всем осязаньем...

Я сегодня моложе сиреневой ветки бессонной –

Той, которая по ветру бьётся в молебне касанья

Предрассветной листвой – у подножья заветного клёна.

Этот клён как икона. – Вся сила его в безразличье.

Но для ветки – он Бог. – Лишь ему отбивая поклоны,

Раздарила монетки соцветий травиночкам нищим,

К истукану приникла, спасенья моля исступлённо:

«О зелёный мой бог! Заступись, хоть прошу бестолково!

Переполнилось горечью всё в этом мире незрячем...

Помоги – не найду для молитвы горячего слова, –

Чтобы стало иначе. Ты видишь – росою я плачу.

Погибает семья, поражённая тлёй ненавистной!...

Не прошу за себя – за сыновний побег-малолетку! –

И, рискуя сломаться, ищу в тебе высшего смысла...»

Боже мой!

До чего же похожи мы с этою веткой.

2001. Сандерленд

К душе

Прощальной стаей нежилых миров

Созвездья вздрогнут в небе охладелом.

В земле проснётся мёртвое зерно,

Врастая в воздух стебля нежным телом.

Судьбы моей качнётся окоём.

Былых печалей затворятся ставни.

И жизни потускневший водоём

Возьмут в кольцо воспоминаний плавни.

Замечу ли в отчаянный свой час,

Как вырвется душа счастливым стразом?

Как обовьётся нить в последний раз

И – тайное мне прояснится сразу...

Верней, не мне, а – наконец-то – ей!

И обнажённым линиям скольженья

Доступны станут вне земных теней

Иных полей и странствий отраженья...

Но неужели море звездной мглы

Склоняется над детскою кроваткой,

Чтоб таинство бесхитростной игры

Сам Зодиак разгадывал украдкой?

Какие же развяжутся узлы,

Когда не сможет больше голос детства

Меня вернуть из горсточки золы..

Но если там, за гранью, будет средство,

Чтоб скерцо здешней жизни услыхать

В биенье сердца после слёз и тризны,

Пусть лишь как тень, как марево, как тать,

Как призрачный, верней, прозрачный признак

Сознания без дольних берегов –

Восстану, чтоб сказать судьбе спасибо,

За то, что в стайке чьих-то детских снов

И слов чужих – неведомым изгибом –

Моя струится память и любовь!

Печаль нежна, страданий больше нет.

Улыбка света ластится лучами.

Душа моя, припомни обо мне,

Ты шар летящий мой, звенящий пламень...

Утонет всё в безвременья реке? –

Балласт сомнений, вещмешок надежды...

В каком теперь далёком далеке

Телесной жизни белые одежды?

Их просто нет. А ты вернёшься в жизнь

В другой стране... в ушке игольных судеб –

О, как сказать мне хочется «держись!»

Таящейся уже в ином сосуде,

Той, без меня – на новом рубеже,

Чьё тельце-платьице пропахло свежей мятой... –

Ты позабыла в детском кураже,

Как пленницей едва жила уже

В старушечьем халатике измятом?

2013. Харлем

* * *

как бабочка что в тишине

в ночник мой крыльями колотит

так сердце бьётся в глубине

оно такой же сгусток плоти

и от него не утаишь

когда в ребро стучится глухо

что вся ночная эта тишь

обман для зрения и слуха

что жизнь как молния и гром

сердец и крыльев боль сплошная

и жаркой мысли "что потом"

трепещет бабочка шальная

* * *

когда болеешь долго и мучительно

а помощи не выискать нигде

так больно и немного удивительно

что ты оставлен близкими в беде

ты странник сквозь болезни и страдание

хоть страсти и кипят в твоей душе

но всем простил ведь слово до свидания

не прежним смыслом полнится уже

* * *

когда ты был рядом у жизни моей

что понял ты солнечный зайчик полей

каналов лугов плоскодонных

ты жил как скворец у творца в закромах

ты зова не слыша дыханьем пропах

аккордов шопена влюблённых

ты веришь напрасно что всё хорошо

ты модус вивенди пока не нашёл

хоть очень стараешься милый

но внятен мне голос оживших кровей

я буду хозяйкою жизни своей

и больше не дам тебе силы

сама обескровлена хоть и жива

я рвами такими к тебе прорыва-

лась что потеряла надежду

ты просто щекочешь щекой мой рукав

и так ли уж важно кто прав кто не прав

я знаю не будет как прежде

тебе оставляю без рук рукава

у нашей любви истекают права

на грешное счастье земное

ты плаваешь в памяти птицей ночной

уже без меня ты уже не со мной

и ты не рванёшься за мною

а зною моих беспородных степей

не снятся каналов отчизны твоей

зеркальные плоские дали

легко растворяюсь в полночной глуши

окликнуть меня не спеши не спеши

и только меня и видали

ты мчишься на велике весь впопыхах

с рыжинкой загара на нежных щеках

с рассеянной милой улыбкой

прощаю тебя и прощай же мой друг

никто не виновен что сразу и вдруг

все стало казаться ошибкой

и гиблым отчаяньем полнится ночь

уже мы не силах друг другу помочь

уже мы по разные сторо-

ны света и нет нам единых начал

уже отправленья сигнал прозвучал

и вряд ли увидимся скоро

* * *

кто стихи твои читает детка

этот мир пустыня искони

разве что кивнет в окне соседка

и подружка в скайпе позвонит

что ты ноешь тут как инвалид

видишь праздник огоньки на ветках

никому ненужное искусство

что забросить бы пора давно

ты ж не дама в чёрной юбке узкой

что ты сочиняешь там по-русски

это окружающим смешно

и к чему такие перегрузки

есть ведь сериалы и кино

лучше нарядись накрась ресницы

не нужны сегодня проводницы

в область неразгаданной тоски

для кого ты пишешь небылицы

погляди как много их пылится

сердце разрывающих в куски

если в них вчитаться но читают

это лишь смешные чудаки

так что узбагойся дорогая

где твои жакеты-пиджаки

кружевные блузки и чулки

перстни и помада и духи

и еще там что уже не знаю

* * *

куда и зачем душа моя ты летишь я не знаю ответа

но улетает странница машет крылом на прощание

и с высоты отвечает прости наступило лето

а у меня ведь с весны ещё любовные свидания

нет говорю так не бывает чтобы душа просто брала

и летела невесть куда пускай и даны ей крылья

не должна ты меня на старости покидать закусив удила

улетать в другие немыслимые для страждущего тела были

быль должна быть одна прописью в скобках ‒ одна

в ней мы с тобой повязаны накрепко хоть не на веки

и когда я тихо покачиваюсь на волнах своего сна

достаю до дна подсознания и смежаю веки

ты не имеешь права свиданничать с кем попало

бросая меня неясно куда и зачем непонятно

ведь я тебя вырастила ведь ты меня создавала

нет я понимаю даже на солнце бывают пятна

и вероятно тебе надоел наш союз нерушимый

и пролегли между нами раздора мёртвые реки

но как скажи мне представить что во сне проплываю мимо

своей души улетающей к телу нового человека

* * *

Любви наперекор не жить...

Как волк, оцепленный флажками,

Весь век обречены кружить

любви смертельными кругами.

Так бьётся серебром в сетях

ещё живых рыбёшек стая –

у жизни и любви в гостях

и вечности не постигая.

А вечность растолкует Смерть,

в игре разбрасывая кости.

И тут наш дом. И наша твердь. –

Земля и небо на погосте.

Ну а пока живётся нам –

мы наши души рвём на части.

И разрываем пополам.

И называем это счастьем.

2000. Сандерленд

Любовь

а ещё будет жаль предвечернего света

птичьих свистов изломы в безвидной ночи

где вопросы впервые дождутся ответа

и ответ словно дождь по листве застучит

будет всё без меня и останется присно

будды лёгкой улыбкой и раной христа

будет первое яблоко сладостно кислым

и божественной будет любви нагота

не спасти ни черта вне земного предела

вряд ли сможет припомнить уже не грустя

как болела и пела как верила смело

как баюкала тело своё и дитя

та незримая миру бессмертья частица

будто я и не я а божественный зов

но зато ей уже никогда не приснится

узкий ящик скользящий в заплаканный ров

ни забрать ни обнять ни вдохнуть ни отведать

птичья стая растаявших в небе крестов

удаляется в поисках божьего следа

позади лишь любовь впереди лишь любовь

2012. Харлем

* * *

маленький орфей большого мира

где ты бродишь с музыкой своей

пусть тебе нашёптывает лира

что напел невзрачный соловей

ты ещё распеться должен вроде

только волки рыскают в логу

кот учёный по цепи все бродит

да весталка стонет на лугу

ах уже пропала эвридика

но за ней вдогонку не спеши

от её заоблачного лика

путь лежит в другие миражи

витражи немыслимой окраски

счастье обжигающей любви

но не предавай любовь огласке

имени её не назови

не оглядывайся что там или кто там

всей тоски не выразить в словах

а душа уже за поворотом

что сомненье превращает в страх

этот мир бездарен и отчаян

каждый неизбывно одинок

будь же благодарен изначально

тем кто от печали изнемог

вот она обласканная песня

возникает из груди твоей

было бы наверное чудесно

оставаться тенью средь теней

но даётся каждому причастье

эвридика плачет отлетев

а твоё немыслимое счастье

твой незабываемый напев

одиночество дано навеки

нужен всем а значит никому

и текут мелодий слёзных реки

прожигая душную тюрьму

ветрено-безжалостного мира

где не слышат сколько ни зови

где твоя наигрывает лира

песню о потерянной любви

Мойдодыр

что мне делать с тобой, – ты приходишь всегда словно тень.

будто груз опечатанной боли и непроходимой печали.

и порой, сатанея, приносишь убойную темень в рассеянный день

из усопшей страны, где плешивые пешки ферзями играли.

где бездарно, как шулер, в рубахе краплёной сдала нас она.

где растерзанных дедов мечта и победа горит орлеанскою девой.

кто-то, может, и знал – для чего мы на кухнях жужжим допоздна.

но какого рожна даже правых резьба сорвалась до упора налево.

ты жесток, Мойдодыр, всей крамолой и грубым помолом тоски.

ты, как молот, взрываешь в куски самолюбия тонкие жилы.

неужели забыл, как мы жили серпу вопреки – колоски

средь зыбучей брехни мертвечины так молоды, стало быть, живы.

а над нами витали, как ангелы, те, кто любил нас до слёз.

отнята у них жизнь навсегда и всерьёз без креста и погоста.

но катила телега разбитой судьбы, и в потёмках прогорклый вопрос –

кто твой друг, а кто враг – приходилось решать не по ГОСТу

твой безжалостный шаг рычагом ускоряет взрывные слова

обречённой на сруб и отравленной трауром спеси.

а лжецы уверяли, что всем нам по пояс давно трын-трава.

и соломенной грусти летали над нами летальные взвеси.

если есть ещё в памяти порохом горестный вдох, –

отзовись ему, лёгкий ошпаренной радости выдох.

отчего же кусаешь и тянешь за полы всех тех, кто ещё не подох,

кто живёт в этой боли строкой, несмотря на удары обиды.

растерзали твой вкус, оскорбили чутьё языка

безыскусные рифмы и голос чужой, и наивные боги.

я молюсь, пусть фантомом в пустом рукаве отрастёт милосердья рука,

что, как друга, спокойно обнимет врага на прощальном пороге.

2012. Харлем

* * *                 

сыну

моя тебя ласкавшая рука

была так беззащитна и тонка

а от предательства я изнутри сгорела

до тла до сажи бешеной тоски

казалось что до гробовой доски

теперь мне оставаться полым телом

когда б не ты тогда еще сырой

в мою судьбу прорвавшийся герой

съедавший свой паек молочный лихо

оравший так что снова оживал

души ополоумевшей кимвал

и я шетала тихо милый тихо

нас двое в этом мире ты и я

травиночка кровиночка моя

да я на вид лишь тонкий ломкий стебель

но к жизни я пригвождена навзрыд

не гласом вопиющих аонид

а потому что солнце светит в небе

вот так вернулась жизнь ко мне когда

непрошеная шалая звезда

взошла в судьбе всем ужасам не веря

ведь так бывает выжжен и продрог

и одинок и нет прямых дорог

а из приобретений лишь потеря

всего всего но этот детский плач

и как там в мире горе не маячь

я человека выращу не зверя

и молодость гюрза моя гроза

бросалась людям под ноги в глаза

защитой слабых сильная как жанна

и так был верен звонкий ее шаг

что раздаётся до сих пор в ушах

его святое эхо постоянно

а может этот звук совсем не то

и жизнь мелькает пестрым шапито

до старости от страсти не смолкая

а я свидетель не участник нет

но вырос ты и знаешь ты ответ

кто ты на свете и кто я такая

* * *

мы на поезде поедем

и помчимся мы в ракете

нет счастливее в округе

этих девочек далеких

это мы в саду играем

мы не плачем мы смеемся

плачет мама и скучает

но ведь детям нужно солнце

мама осенью приедет

с папой с севера приедет

а пока в саду на юге

нам совсем не одиноко

с нами неничка повсюду

вкусно кормит смотрит нежно

говорит о самом главном

почитает спать уложит

были дни подобны чуду

будто спелые черешни

ах как было это славно

жизнь прекрасная до дрожи

мама с папой приезжали

целовали по приезде

прижимали к сердцу прямо

и на север нас везли

ах какое было счастье

снова снова все мы вместе

ах как радуется мама

сердце больше не болит

               *

солнца южного сиянье

над распахнутой могилой

мама мама до свиданья

мы одни теперь на свете

но уже не беспокоясь

навсегда ты уходила

не вернется в детство поезд

не домчать туда ракете

На фоне неба

Небо цвета бетона, промокшей бумаги или прокисшего позавчера молока

в серой мутной, слегка искривлённой бутыли советского производства.

мне бы, что ли, набраться отваги у простого не умершего ростка,

без нытья пережить это зимнее полусиротство и нищеброство...

прочитать одиноко молитву. но дождь-грубиян мешает словам дышать.

разрывает в клочья мой взгляд шершавый и мокрый ветер.

а удел человека мыслящего – только жаловаться да у окна дрожать.

вот зачем-то и я кисну-висну на этом сомнительно белом свете.

а деревце выбросило внезапно капитулянтским флажком цветы.

зачем-то набухли на ветках почки. и кажется – никуда не деться

от существования памяти стрекозы, соловья, звезды...

от надежды, гулко стучащей в глупое детство сердца.

глазищи у луж рябы и слепы. на улице ничего, никого.

город-кораблик плывёт куда-то под звуки колоколов и бури.

разбирайся с желаньями, странница рая сего необласканного,

с жаждой тайного солнца, почти небывалой в униженных землях лазури,

с жаждой запаха жизни медовой, молчания росной лесной тропы,

с тьмой крапивы и мяты, с капризами роз и лохматых пионов. –

разберись, почему показалось тебе хоть на миг, что они мертвы –

эти чёрные птицы на фоне размокшей бумаги цвета бетона.

2015. Харлем

* * *

не бойся маленький сильней меня убить

чем ты сумел болезнь уже не может

у парки неразмотанная нить

наверное из чёртовой рогожи

она сильна и сердце бьёт зарю

и просыпается и что даёт мне силы

сама не знаю но я все смотрю

на этот мир и на тебя мой милый

издалека смотрю на чужака

что искренне в придуманное верит

и так к тебе дорога далека

что не раскрыть объятия и двери

уже проходит но ещё болит

дышу весной как белая аллея

как месседжей раскованный транслит

и не вишу крестом на бедной шее

твоей не бойся знаешь так легко

мне дышится когда решенье близко

и дух уже летает высоко

и лишь душа в обнимку с телом низко

но это временно она уже в пути

распутается узелок старинный

меня ведут и выходы найти

она сумеет в коридорах длинных

пока жива я верю сможет мир

найти пространство для её страданий

среди обычных городских квартир

знакомых улиц и привычных зданий

кружится и кружится мыслей рой

что плачущему вовсе не подмога

не бойся маленький и мысленно построй

спокойной старости мощёную дорогу

закрой глаза ладошками и спи

мой седенький невыросший подросток

всей силой незапамятной любви

тебя спасу тем что не буду просто

с тобою рядом как была всегда

хоть возвращусь хоть нет я точно знаю

нас разлучили страны города

и рана от предательства сквозная

* * *

не покидай меня любовь

в страстную пятницу на солнце

когда господня льётся кровь

когда сияет небо вновь

а птицам петь лишь остаётся

не покидай меня держи

в своих руках как мякиш хлебный

твои седые этажи

твои крутые виражи

возводят сердце до молебна

венцом терновым вдалеке

кончины час и воскресенья

туда приду я налегке

любовь прильну к твоей щеке

и обрету как все спасенье

* * *

не рвись наружу сердце для чего

такое рвенье при честном народе

страдая припадает существо

ещё нежнее к матери природе

к её едва ли ласковым рукам

но мать есть мать и восковое пламя

недавнего и слабого ростка

восходит и колышется над нами

уже цветком и солнце как цветок

ласкает всё что оказалось рядом

и ты хоть нездоров и одинок

встречаешься с его слепящим взглядом

раскрыт как зонтик тёмной кроны край

гроза и дождь нас не коснутся гневом

и кажется что очень близок рай

и ты не умирай адам ты ева

лежи в его объятьях вопреки

сердитой воле господа над вами

пусть воскресают зяблые ростки

пусть оживают дерево и камень

плакучей вербы листья нам сулят

покой земной хотя он только снится

и больше пусть сердца не заболят

и слёзы не расплавят нам ресницы

мы дома здесь планета приняла

наш одинокий путь с тоской о небе

и тихий ангел летнего тепла

парит по-птичьи с думою о хлебе

* * *

нет не жизнь разбилась

только чашка

из которой двадцать лет пила

отчего же на душе так тяжко

может быть что жизнь почти прошла

и что вдребезги разбилась чашка

что как жизнь красивою была

но живешь хоть красоты не стало

и как прежде нужно есть и пить

что там чашка

лет осталось мало

и спокойно я себе сказала

надо бы хоть чашек прикупить

Орвието

охра и зелень волны холмов предзимних

осень всегда загадка из тьмы и света

плоский собор приклеен к небесной сини

вспомнишь как сон отрывочный

орвието

здесь головой качает средневековье

смешивая с укладом племен вчерашних

римскую спесь чередуя с этрусской кровью

колокола пещеры колодцы башни

ветхих фасадов струящийся цвет медовый

вечность сейчас осенним лучом согрета

старая жизнь перевитая vita nova

где ты в каком столетии орвието

дымка рассвета в розовом оперенье

странник века листает шурша буклетом

глиняной сказки детское озаренье

остановись мгновение орвието

* * *

сквозь мартовские иды

пасхальный шлёт апрель

на жизнь иные виды

и неба акварель

как голос без ответа

прозрачную почти

но тьма играет светом

с семи до двадцати

а дней людских без счета

растрачено сполна

на лень и на работу

за это ли тюрьма

а может не за это

а вот за то как раз

что в душах мало света

у каждого из нас

и солнечному зверю

бесхитростному льву

почти никто не верил

как спящий наяву

в дрожащее пространство

я кашлянуть боюсь

весенних дней убранство

а на душе-то грусть

апрель наполни светом

прощенья берега

спасай планету эту

в отчаянья снегах

детей ее болящих

растерянных шальных

скорей пандоры ящик

запри и спрячь от них

Солярис

не ходи за мной на мягких лапах

грусть моя сестрица и двойник

обернусь а в переулке папа

будто бы из воздуха возник

мой не обезвреженный солярис

памяти сжимается кольцо

сколько раз оттуда возвращались

лица ненаглядных мертвецов

вот и нынче горечью сквозною

облаком печали неземной

ты опять витаешь надо мною

тенью незабвенной и родной

Старинный голландский пейзаж

глаза легко скользят по нежной просини

но понизу царят иные краски

в калейдоскопе приближенья осени

желанья исполняются как в сказке

янтарный луч над стынущей землей

и розан красный за оградой влажен

качнутся будто сон любимый мой

сбывается деталью каждой важен

как прошлому нужны пилотные очки

чтоб не срывало с заданного круга

плывём легки по морю лодочки

под парусом влюблённости друг в друга

не разглядеть за облаком лица

всё заволакивают комья ватной влаги

лишь край весла и дальше мельница

кусты и травы плачутся в овраге

и клонит ветер падая с высот

древесности немолкнущие споры

и горечь словно вересковый мёд

над плоским и сверкающим простором

2012. Харлем

* * *

Сыну колыбельную пела у огня.

Вышла очень грустная песня у меня.

Разлучались надолго в песне мать и сын.

Матушка печалилась: как же ты – один?..

Горько-горько плакало перед сном дитя,

в песенку нечаянную веря не шутя.

А теперь вот вырос мой любимый сын. –

И по мне не плачет он, хоть живёт один.

Да зато заходится сердце у меня,

что судьбу накликала, сидя у огня.

1998. Сандерленд

* * *

так грянуло так выпало так вышло

никто не виноват что ты один

кругом метёт весна цветеньем пышным

то отцветают плакальщицы вишни

и жар и холод средь родных равнин

так выпало что ты сейчас калека

нелепо полагать что ты герой

на всё хватило времени у века

нельзя войти в одну и ту же реку

и жизнь уже не кажется игрой

слепое от рожденья чувство речи

единственное что тебе дано

пусть бедное но все же человечье

оно к тебе бросается на плечи

и вмиг уносит боль твою на дно

а там уже струится и двоится

песочная притихшая луна

её лучи как слёзы на ресницах

и ты прочтёшь на болевых страницах

глухое отраженье силы дна

день ото дня становишься моложе

не можешь выжить без больной строки

гони гони свой страх и будь же строже

от новостей мороз идёт по коже

но выживи всем бедам вопреки

Февраль в Льере

Шерстяная сада тишина,

Кутерьма зелёного на чёрном...

Это приближается весна

На пространства голос увлечённый.

Еле слышно средь посмертных снов

Мартовское, пьяное броженье...

Ликованье мировых основ –

Незаметный лик преображенья.

Нет величья, празднества – о, нет! –

Просто небо в отражённых бликах...

Тает жёлтый леденец-рассвет

В птичьих свистах, в петушиных криках...

Тень сложнее, чем её объект!

Лёг неровно, словно по тревоге,

Раскладной линеечкой проспект

И гурьбой придвинулись к дороге

Булочная, церковь и фонарь,

Ну и – как же без неё? – аптека...

Распахнулся дня заветный ларь,

Как Сезам над грешным человеком...

На глазах он стал слегка длинней

В отблесках беспочвенной надежды.

И чем дольше ряд февральских дней –

Тем сильней мешает всем одежда...

Тянет жить... хотя бы сотни лет! –

И душой кружить, не зная края,

Ласточкой летя на белый свет

И крылами радужно играя.

2004. Льер

Хоспис

вот и заплачешь некстати все слёзы некстати

разве что счастья слеза да когда ж она льётся

ходит рассеянный доктор по вечной палате

рад если кто-нибудь утром сегодня проснётся

вряд ли твой зов долетит все они уже где-то

снова светлы повидавшие многое лица

в этой стране ни весны не наступит ни лета

в этой стране ни провинции нет ни столицы

только больница где твердь рассыпается в полночь

эта страна так беспамятна так безответна

смерть приезжает сюда будто скорая помощь

и милосердно решает вопросы конкретно

я запыхавшись влетаю в палату сквозь стены

мне сюда можно и даже пока что обратно

здесь уже верности нет значит нет и измены

всё очень зыбко расплывчато малопонятно

встречи возможны с живущими здесь ненадолго

все поезда и трамваи несутся транзитом

кажется каспий вливается в лету и волгу

да и поэта уже не зовут паразитом

это страна где прощаются с жизнью а значит

это страна ожидания смерти как воли

где оставаться в живых не решают задачу

слишком уставшие от нестихающей боли

* * *

я впадаю в детство в его зеленые рукава

и вступает в наследство сад и берет надо мной права

выпадаю из старости что беречь

как мелок из рук ученика

и становится гладкой рекою речь

а вода ее глубока и сладка

и вокруг золотые рыбки летят

блики снуют беснуются бьют лучи

и теперь они меня норовят улыбке детской учить

и взлетая обнять пространство хоть оно и без берегов

норовят изъять постоянство оставив одну любовь

и такое лёгкое детство звенит во мне

что столетние сосны живущие в вышине

сквозь усталые весны расплавленные в летнем сне

постепенно встают на цыпочки

льнут ко мне

но внизу кровоточат вижу я срубленные тополя

и сквозь дымку высохшая растрескавшаяся земля

вся в холмах курганах ли вся в слезах

и словами опасностей не рассказать

возвращаюсь в старость мою твердь мою

здесь еще для верности постою

рядом с детским садом моим враги

нету сладу господи помоги

нет услады горечью рот дерет

страннице и стражнице у ворот

* * *

я гадаю на любимой книге

вот опять открылась мне зима

улицы распластанной вериги

сцепленные за руки дома

опус опустелого пространства

отсыревших пасмурных небес

ветреная тема постоянства

скучная как загс или собес

вот идет единственный прохожий

ветром согнут как басовый ключ

струек витражи на окнах множит

дождик он такой усталый ёжик

и не хочет все равно колюч

заперта как узник непогодой

погляжу на дерево в цвету

на его постылую свободу

головою биться на посту

зимы здесь почти невыносимы

мне оно сочувствует одно

в пантомиме дней летящих мимо

дерево глядящее в окно

в сущности оно и есть природа

бедный узник в каменном мешке

это с ним молчу я год от года

на родном на русском языке

Я пою о садах...

я пою о садах где томится в любви Шуламис

где раскатисто ах пробивается в тёмных ветвях

не видали ль вы милого спросит и сердце покатится вниз

или ввысь то и это рифмуется с именем девы в веках

где же милый мой брат соломоновы тёмные очи

что ты хочешь забрать снова тяжесть опущенных век

душно ласточка сердца уже улетела туда где так хочет

этой ночью поймать её чуждый родной человек

а присмотришься может уже и не хочет

не спасти этот сад и свою разрушимую крепость

Суламита сестра ненаглядная тёмная тварь

Нет дороги назад и прекрасна святая нелепость

что на детский твой профиль нацелен библейский букварь

разорвавши одежду о ложь и колючки надежды

разорила гнездо и убила молвою отца

ты жива и живёшь в каждой снова смыкающей вежды

чтоб отдаться любви новобрачной по воле творца

Суламита беги не найти тебе больше покоя

и душа твоя в теле с иною душою сплелась

эти сумерки дышат и движутся грозной рекою

называемой тёмная сила и светлая страсть

я пою о любви где душа виноградником свита

спелой вишней во рту гаснет женственный жаждущий вздох

нет не я это спела поёт по весне Суламита

и слышна её песня для всех кто ещё не оглох

2009. Сандерленд

* * *

февраль чернила высохли навек

никто не плачет или я не слышу

холодный день как старенькая ниша

чего там нет но где же человек

хоть так сидишь а хоть гремишь по клаве

в сомнения расклеенной оправе

лишь самолётик тайны в облаках

и вороньё на ветках возбухает

и снег себе лежит подлец не тает

у края суеты и на висках

пароль не нужен рамблер ту-ру-ру

мой апельсин так пахнет поутру

как будто роща где поэт расстрелян

пришла сюда раз я к ней не могу

ей холодно южанке на снегу

тут жёсткий север белым мягко стелет

съешь йогурт с хлопьями а сервер сдай врагу

как пахнет кофе будто в первый раз

как струйка хороша и пар так тонок

и чашка долгожданна как ребёнок

полна чтоб долго пить сей миг сей час

но в зеркале чужой холодный глаз

гласит до боли колкой в подреберье

что ты к судьбе утратила доверье

вне гамлетова бить или не бить

и если не сумеешь растопить

лёд зимней лжи своей кофейной ложкой

то может и тебя на свете нет

а так зима простужена немножко

в оконной раме сумеречный свет

и по двору гуляющая кошка

2010. Льер