* * *
Любви наперекор не жить...
Как волк, оцепленный флажками,
Весь век обречены кружить
любви смертельными кругами.
Так бьётся серебром в сетях
ещё живых рыбёшек стая –
у жизни и любви в гостях
и вечности не постигая.
А вечность растолкует Смерть,
в игре разбрасывая кости.
И тут наш дом. И наша твердь. –
Земля и небо на погосте.
Ну а пока живётся нам –
мы наши души рвём на части.
И разрываем пополам.
И называем это счастьем.
2000. Сандерленд
Я пою о садах...
я пою о садах где томится в любви Шуламис
где раскатисто ах пробивается в тёмных ветвях
не видали ль вы милого спросит и сердце покатится вниз
или ввысь то и это рифмуется с именем девы в веках
где же милый мой брат соломоновы тёмные очи
что ты хочешь забрать снова тяжесть опущенных век
душно ласточка сердца уже улетела туда где так хочет
этой ночью поймать её чуждый родной человек
а присмотришься может уже и не хочет
не спасти этот сад и свою разрушимую крепость
Суламита сестра ненаглядная тёмная тварь
Нет дороги назад и прекрасна святая нелепость
что на детский твой профиль нацелен библейский букварь
разорвавши одежду о ложь и колючки надежды
разорила гнездо и убила молвою отца
ты жива и живёшь в каждой снова смыкающей вежды
чтоб отдаться любви новобрачной по воле творца
Суламита беги не найти тебе больше покоя
и душа твоя в теле с иною душою сплелась
эти сумерки дышат и движутся грозной рекою
называемой тёмная сила и светлая страсть
я пою о любви где душа виноградником свита
спелой вишней во рту гаснет женственный жаждущий вздох
нет не я это спела поёт по весне Суламита
и слышна её песня для всех кто ещё не оглох
2009. Сандерленд
Conditio sine qua non
1.
в моём северном детстве по небу был пролит холодный кефир
на эмалево-голубоватой нездешней подкладке...
я смотрела на новый рассветный и невыцветающий мир.
мне его показали в смещённом недетском порядке. –
там бедра перелом у меня, и в больнице пацан обожжённый поёт,
а глаза его яблочным спасом, от страха покинув орбиты,
странно вылезли, голубизны их безумный разброд и разлёт –
пузырьки из лазури, небесным кефиром покрытой.
мне шесть лет. я забыла о спице в обломках кости. и беде вопреки –
прижимаю я к носу духи, словно воздух спасительной сказки.
мазь вишневского в ноздри вползает из-под залоснённой повязки –
но какие пацан выпевает мне песни. какие в тех песнях стихи. –
он за голосом к богу летит из больничной тоски...
и глаза его так велики, что весь мир придвигают к разгадке небесной закваски.
2.
оживает мой мир то волшебником с синим цветком в покрывале из сна,
то зарытым секретом – обёрткой и мёртвой стрекозкой – под стёклышком узким.
то героем военным, которым больна старина и гордится страна.
то разбитой, но тщательно склеенной вазой музейной этрусской.
то старинной Чайковского песенкой нежно-французской...
то любовью последней надсадной, на все времена,
и по краю сознанья бегущей строкой безыскусной:
раздвоенье. разлука. отчизна. чужбина. война... и навеки вина.
эта строчка тебе не видна. и вообще – посторонним к чему перегрузки.
3.
кто там плыл надо мной в южном детстве, любимый, до самой зари –
что меня сизари с петухами будить не решались.
только куры за сеткой квохтали в своей заполошной пыли
и своим ко-ко-ко-не-лег-ко били строго на детскую жалость.
мандолина вскипала, с гитарой сойдясь в роковом забытьи
за зелёным забором в соседской игре забубённой...
моя мама, достав меня из густоты власяного затона,
после бани вплетала упругие ленты во влажные косы мои.
4.
бредень-гребень. что чешешь? куда ты меня увлечёшь?
без вопросов там полною мерой просыпано памяти просо.
над растрепой пионом усталый и низкий гудящий галдёж:
пчёлы там и шмели. вязнут в воздухе острополосые осы.
там без спросу схоронен в предсердия красном углу
заколдованный двор, где галчонок лежит хромоногий
в старой печке, за створкой... и разве похож на игру
клюв раскрытый, что выздоровления просит у нас как у бога?
кот подкрался неслышно. – все спали – и сцапал птенца.
было страшно найти поутру только перышки у поддувала.
мы рыдали с сестрой. мы помчались на розыск – убить подлеца.
он, доверчивый, выскочил сам – наша злость почему-то пропала.
так всегда! – я могу только страшно рычать и рыдать, и орать.
а как взглянешь в глаза – там беспомощность жизни, как рана, о Боже...
пусть останется жив, кто мечтает унизить меня, расстрелять, растоптать.
лжец, гордец, полный хам – он подобье моё и – как странно – подобие Господа тоже.
5.
мы повязаны в мире тончайших чудес чешуёй.
отслоится фасетка – и взгляд оборвётся навеки.
даже тянущий распрей унылый мотив бечевой,
хоть и зол на меня, – стал давно дорогим человеком.
тут когда-нибудь каждого горестно в гроб уложив,
будут плакать родные с надеждой на свет воскресенья.
и листва на ветру жаждой жизни дрожит. без позёрства и лжи –
всякий просит любви, то есть, просто – от смерти спасенья.
2013. Хаарлем
* * *
Сыну колыбельную пела у огня.
Вышла очень грустная песня у меня.
Разлучались надолго в песне мать и сын.
Матушка печалилась: как же ты – один?..
Горько-горько плакало перед сном дитя,
в песенку нечаянную веря не шутя.
А теперь вот вырос мой любимый сын. –
И по мне не плачет он, хоть живёт один.
Да зато заходится сердце у меня,
что судьбу накликала, сидя у огня.
1998. Сандерленд
* * *
Истончается лента порожнего вороха мыслей
Разбежались дороги ворованных радостей лета.
И ночами себя мы, земляне, по-божески числим
Тоже частью вселенского мрака и лунного света...
Пью я сад свой глазами и слухом, и всем осязаньем...
Я сегодня моложе сиреневой ветки бессонной –
Той, которая по ветру бьётся в молебне касанья
Предрассветной листвой – у подножья заветного клёна.
Этот клён как икона. – Вся сила его в безразличье.
Но для ветки – он Бог. – Лишь ему отбивая поклоны,
Раздарила монетки соцветий травиночкам нищим,
К истукану приникла, спасенья моля исступлённо:
«О зелёный мой бог! Заступись, хоть прошу бестолково!
Переполнилось горечью всё в этом мире незрячем...
Помоги – не найду для молитвы горячего слова, –
Чтобы стало иначе. Ты видишь – росою я плачу.
Погибает семья, поражённая тлёй ненавистной!...
Не прошу за себя – за сыновний побег-малолетку! –
И, рискуя сломаться, ищу в тебе высшего смысла...»
Боже мой!
До чего же похожи мы с этою веткой.
2001. Сандерленд
* * *
A кто-то думал – то-то заживу!.. –
Тряпья понатащу из магазинов,
Неву-убийцу, серную Москву
И гиблый Днепр без жалости покинув.
И взглядом дикой кошки закошу
На звук случайный бывшего наречья...
И мебели роскошной закажу –
Поскольку мне не чуждо человечье...
Но посмотри: обиды зализав,
Я повинуюсь моему призванью –
Лечу на виртуальный свой вокзал,
Чтобы в страну проехать без названья...
До путешествий жадная, как зверь, –
Тоскую пуще по земному раю
Общения... Вот запираю дверь –
И у экрана чутко замираю...
Нездешний Друг! Былых надежд моих
Судьбой небрежно спороты карманы,
Но принесу тебе мятежный стих
Не за похвал обманчивую манну –
За пониманье главного без слов
В невычурной беседе виртуалья.
За то, что в мире рухнувших основ
Мы памятью болеем и печалью.
И... мы с тобой на кухне посидим,
Скрепя друзей неспешное общенье
Индийским чаем. – Сигаретный дым...
И плавное стихов словотеченье...
Спелёнуты пространством – ты и я...
Но плена пелены не замечая,
Мы сели у дисплея бытия.
Плесни же мне ещё немножко чаю.
2001. Сандерленд
* * *
февраль чернила высохли навек
никто не плачет или я не слышу
холодный день как старенькая ниша
чего там нет но где же человек
хоть так сидишь а хоть гремишь по клаве
в сомнения расклеенной оправе
лишь самолётик тайны в облаках
и вороньё на ветках возбухает
и снег себе лежит подлец не тает
у края суеты и на висках
пароль не нужен рамблер ту-ру-ру
мой апельсин так пахнет поутру
как будто роща где поэт расстрелян
пришла сюда раз я к ней не могу
ей холодно южанке на снегу
тут жёсткий север белым мягко стелет
съешь йогурт с хлопьями а сервер сдай врагу
как пахнет кофе будто в первый раз
как струйка хороша и пар так тонок
и чашка долгожданна как ребёнок
полна чтоб долго пить сей миг сей час
но в зеркале чужой холодный глаз
гласит до боли колкой в подреберье
что ты к судьбе утратила доверье
вне гамлетова бить или не бить
и если не сумеешь растопить
лёд зимней лжи своей кофейной ложкой
то может и тебя на свете нет
а так зима простужена немножко
в оконной раме сумеречный свет
и по двору гуляющая кошка
2010. Льер
Февраль в Льере
Шерстяная сада тишина,
Кутерьма зелёного на чёрном...
Это приближается весна
На пространства голос увлечённый.
Еле слышно средь посмертных снов
Мартовское, пьяное броженье...
Ликованье мировых основ –
Незаметный лик преображенья.
Нет величья, празднества – о, нет! –
Просто небо в отражённых бликах...
Тает жёлтый леденец-рассвет
В птичьих свистах, в петушиных криках...
Тень сложнее, чем её объект!
Лёг неровно, словно по тревоге,
Раскладной линеечкой проспект
И гурьбой придвинулись к дороге
Булочная, церковь и фонарь,
Ну и – как же без неё? – аптека...
Распахнулся дня заветный ларь,
Как Сезам над грешным человеком...
На глазах он стал слегка длинней
В отблесках беспочвенной надежды.
И чем дольше ряд февральских дней –
Тем сильней мешает всем одежда...
Тянет жить... хотя бы сотни лет! –
И душой кружить, не зная края,
Ласточкой летя на белый свет
И крылами радужно играя.
2004. Льер
* * *
«распни» не модно можно просто «пни»
от парка юрского культуры пни остались
зудят крестами комарья труды и дни
но парками урезаны они
коптит вовсю ночник и совесть старость
нет повести печальней больше нет
травлёных пуль но всем достанет пыли
другим ли берегам беречь бесхозный бред
и ангелов седых печатать влажный след
он вышел и простыл да и вообще забыли
всей нашей юностью всем памятным былым
мы были одурманены до края
забыв про мёд вкусили едкий дым
сказав отечеству и се аз умираю
мы за ценою больше не стоим
где залпом лжи прокисшее вино
известность на задворках всех ничтожней
вот где ты жил ты всё предвидел но
молчанье не дано и невозможно
хотя в финальный счёт и включено
2010. Льер
Главная рыба
сколько здесь рыбы! – Ханна, лови её просто руками...
света здесь море. сердце уловит его,
если оно и камень – то драгоценный камень.
свет только кажется сгинувшим за облаками,
мы наполняем глазами его торжество...
счастлива Ханна, дела её благословенны,
рыба летает, и свет в отражении сковороды...
Ханна поёт, и песнь достигает мгновенно
мужа и рыб, и ближайшей от кухни звезды.
Ханна смеётся и, легкую сеть рассекая,
рыбу ласкает, будто нездешних детей,
большую часть женщина отпускает... –
прочих же рыб хранит, и луч струится над ней.
скрылось от взглядов солнце – огромная рыба –
главная рыба, что так непроглядна порой. –
здесь оно, здесь, – влажным хвостатым изгибом –
вновь отразится песни сверкающей чешуёй.
2014. Харлем
На фоне неба
Небо цвета бетона, промокшей бумаги или прокисшего позавчера молока
в серой мутной, слегка искривлённой бутыли советского производства.
мне бы, что ли, набраться отваги у простого не умершего ростка,
без нытья пережить это зимнее полусиротство и нищеброство...
прочитать одиноко молитву. но дождь-грубиян мешает словам дышать.
разрывает в клочья мой взгляд шершавый и мокрый ветер.
а удел человека мыслящего – только жаловаться да у окна дрожать.
вот зачем-то и я кисну-висну на этом сомнительно белом свете.
а деревце выбросило внезапно капитулянтским флажком цветы.
зачем-то набухли на ветках почки. и кажется – никуда не деться
от существования памяти стрекозы, соловья, звезды...
от надежды, гулко стучащей в глупое детство сердца.
глазищи у луж рябы и слепы. на улице ничего, никого.
город-кораблик плывёт куда-то под звуки колоколов и бури.
разбирайся с желаньями, странница рая сего необласканного,
с жаждой тайного солнца, почти небывалой в униженных землях лазури,
с жаждой запаха жизни медовой, молчания росной лесной тропы,
с тьмой крапивы и мяты, с капризами роз и лохматых пионов. –
разберись, почему показалось тебе хоть на миг, что они мертвы –
эти чёрные птицы на фоне размокшей бумаги цвета бетона.
2015. Харлем
Старинный голландский пейзаж
глаза легко скользят по нежной просини
но понизу царят иные краски
в калейдоскопе приближенья осени
желанья исполняются как в сказке
янтарный луч над стынущей землей
и розан красный за оградой влажен
качнутся будто сон любимый мой
сбывается деталью каждой важен
как прошлому нужны пилотные очки
чтоб не срывало с заданного круга
плывём легки по морю лодочки
под парусом влюблённости друг в друга
не разглядеть за облаком лица
всё заволакивают комья ватной влаги
лишь край весла и дальше мельница
кусты и травы плачутся в овраге
и клонит ветер падая с высот
древесности немолкнущие споры
и горечь словно вересковый мёд
над плоским и сверкающим простором
2012. Харлем
Мойдодыр
что мне делать с тобой, – ты приходишь всегда словно тень.
будто груз опечатанной боли и непроходимой печали.
и порой, сатанея, приносишь убойную темень в рассеянный день
из усопшей страны, где плешивые пешки ферзями играли.
где бездарно, как шулер, в рубахе краплёной сдала нас она.
где растерзанных дедов мечта и победа горит орлеанскою девой.
кто-то, может, и знал – для чего мы на кухнях жужжим допоздна.
но какого рожна даже правых резьба сорвалась до упора налево.
ты жесток, Мойдодыр, всей крамолой и грубым помолом тоски.
ты, как молот, взрываешь в куски самолюбия тонкие жилы.
неужели забыл, как мы жили серпу вопреки – колоски
средь зыбучей брехни мертвечины так молоды, стало быть, живы.
а над нами витали, как ангелы, те, кто любил нас до слёз.
отнята у них жизнь навсегда и всерьёз без креста и погоста.
но катила телега разбитой судьбы, и в потёмках прогорклый вопрос –
кто твой друг, а кто враг – приходилось решать не по ГОСТу
твой безжалостный шаг рычагом ускоряет взрывные слова
обречённой на сруб и отравленной трауром спеси.
а лжецы уверяли, что всем нам по пояс давно трын-трава.
и соломенной грусти летали над нами летальные взвеси.
если есть ещё в памяти порохом горестный вдох, –
отзовись ему, лёгкий ошпаренной радости выдох.
отчего же кусаешь и тянешь за полы всех тех, кто ещё не подох,
кто живёт в этой боли строкой, несмотря на удары обиды.
растерзали твой вкус, оскорбили чутьё языка
безыскусные рифмы и голос чужой, и наивные боги.
я молюсь, пусть фантомом в пустом рукаве отрастёт милосердья рука,
что, как друга, спокойно обнимет врага на прощальном пороге.
2012. Харлем
К душе
Прощальной стаей нежилых миров
Созвездья вздрогнут в небе охладелом.
В земле проснётся мёртвое зерно,
Врастая в воздух стебля нежным телом.
Судьбы моей качнётся окоём.
Былых печалей затворятся ставни.
И жизни потускневший водоём
Возьмут в кольцо воспоминаний плавни.
Замечу ли в отчаянный свой час,
Как вырвется душа счастливым стразом?
Как обовьётся нить в последний раз
И – тайное мне прояснится сразу...
Верней, не мне, а – наконец-то – ей!
И обнажённым линиям скольженья
Доступны станут вне земных теней
Иных полей и странствий отраженья...
Но неужели море звездной мглы
Склоняется над детскою кроваткой,
Чтоб таинство бесхитростной игры
Сам Зодиак разгадывал украдкой?
Какие же развяжутся узлы,
Когда не сможет больше голос детства
Меня вернуть из горсточки золы..
Но если там, за гранью, будет средство,
Чтоб скерцо здешней жизни услыхать
В биенье сердца после слёз и тризны,
Пусть лишь как тень, как марево, как тать,
Как призрачный, верней, прозрачный признак
Сознания без дольних берегов –
Восстану, чтоб сказать судьбе спасибо,
За то, что в стайке чьих-то детских снов
И слов чужих – неведомым изгибом –
Моя струится память и любовь!
Печаль нежна, страданий больше нет.
Улыбка света ластится лучами.
Душа моя, припомни обо мне,
Ты шар летящий мой, звенящий пламень...
Утонет всё в безвременья реке? –
Балласт сомнений, вещмешок надежды...
В каком теперь далёком далеке
Телесной жизни белые одежды?
Их просто нет. А ты вернёшься в жизнь
В другой стране... в ушке игольных судеб –
О, как сказать мне хочется «держись!»
Таящейся уже в ином сосуде,
Той, без меня – на новом рубеже,
Чьё тельце-платьице пропахло свежей мятой... –
Ты позабыла в детском кураже,
Как пленницей едва жила уже
В старушечьем халатике измятом?
2013. Харлем
Любовь
а ещё будет жаль предвечернего света
птичьих свистов изломы в безвидной ночи
где вопросы впервые дождутся ответа
и ответ словно дождь по листве застучит
будет всё без меня и останется присно
будды лёгкой улыбкой и раной христа
будет первое яблоко сладостно кислым
и божественной будет любви нагота
не спасти ни черта вне земного предела
вряд ли сможет припомнить уже не грустя
как болела и пела как верила смело
как баюкала тело своё и дитя
та незримая миру бессмертья частица
будто я и не я а божественный зов
но зато ей уже никогда не приснится
узкий ящик скользящий в заплаканный ров
ни забрать ни обнять ни вдохнуть ни отведать
птичья стая растаявших в небе крестов
удаляется в поисках божьего следа
позади лишь любовь впереди лишь любовь
2012. Харлем
© Анна Креславская, 1998–2015.
© 45-я параллель, 2015.