Ангелы не плачут по телам,
или Волейбол над 45-й
Я в поколенье друга не нашёл,
И годы не восполнили утраты.
Забытое письмо вчера прочёл
Без адреса, без подписи и даты…
Юрий Кузнецов
…Уже не первый год и, точно помню, не первый десяток лет в мой измученный ассоциациями и аллитерациями мозг вонзается один (с непредсказуемыми вариациями) престранно пространный вопрос. «Ну хорошо, – заводит речь зазеркальный двойник, – тебя по обе стороны и Тихого, и Атлантического сурьёзные дяденьки и премудрые тётеньки записали/зачислили в поэты; но можешь ли ты утверждать, что вирши твои, разумеется, с иными сюжетами, случались бы/приключались бы и в случае добровольной (не исключаю и – принудительной) эмиграции Сутулевича – скажем, в Германию?! Можно и по-иному спросить тебя, Серёга: влияют ли обстоятельства места на обстоятельства сердца, обстоятельства совести, обстоятельства ума? Уточним: поэт – всегда космополит?»
Совершенно неожиданно ответы на многие каверзные, прикидывающиеся безобидными философизмы я нашёл в проекте тёзки, который житель Оттавы Сергей Плышевский назвал, пытаясь скрыть в усах хитрющую полуулыбку, «Седьмая книга». Перед сдачей сборника в печать мой добрый приятель надумал показать мне электронный вариант издания.
И мы начали плясать от названия, забабашив историко-филологический волейбол над океанами и Евразией. Подавай хоть слева, хоть справа (хоть на восток, хоть на запад), всё равно окажешься на площадке, аккуратно вписавшейся в пространства 45-й параллели северной широты: Оттава – Ставрополь – Ставрополь – Оттава!
Седьмая книга – Семь бед – один ответ – Семь цветов радуги – У семи нянек дитя без... – Седьмая вода на киселе – На семи холмах – На семи ветрах – Семеро одного не ждут – Семь Симеонов – Семеро смелых – Семеро с ложкой – Семь раз отмерь… – Седьмой день недели – Семь невест для семи братьев – Белоснежка и семь гномов – Тройка, семёрка, туз – …
Тайм-аут первым взял Сергей Канадский, давненько прекративший игрища с табаком: мол, желающие могут подымить, ну и всем пока – нарзанчик-боржомчик. А Сергей Кавказский, всерьёз бросивший курить сто лет назад, нараспев процитировал строки виновника торжества:
* * *
Бывший житель бывшего Свердловска,
Что тебе привиделось ещё
В небе, где закатная полоска
Скрыта промокаемым плащом?
Что тебе советовали зори,
Что хвостом плели бурундуки
В злаках, из которых каждый сорен,
В закромах отеческих таких?
То ли повседневные гадалки,
То ли ежечасная стрельба –
Выходи, вываливай подарки
У того позорного столба,
Где привязан к памяти кромешной
Каждый год и каждый ротозей.
Время убавляется, сердешный,
Сколько на закаты ни глазей…
Вернувшись на площадку, Сергей (тот, который Плышевский), перемудрил с подачей: а давай-ка, Владимирыч, о твоей новой книге поговорим… Но эту затею я пресёк на корню, ибо всему, утверждают толковые, своё время и… место, добавляют прозорливые. Чай, улыбаться в усы мы тоже умеем – не маленькие.
– А знаешь ли ты, Юрьевич, эмигрант по убеждениям, что в ранней молодости я грибы в Кыштымской зоне собирал и всласть там же рыбачил?!
Поданный мною мяч зависает над Уралом, словно НЛО из нашего общего детства. И свердловский мальчишка, одногодок с моей младшей сестрёнкой Маринкой, появившейся на свет в 56-м, начинает припоминать. Конечно же, он читал о том, что любимый дядька Сергея-старшего, Николай Павлович Архипов, работал и в Кыштыме, и в Чернобыле – такова уж его планида…
– Да-да! – азартно кричу я, – дядя Коля все мыслимые и немыслимые рекорды по суммарным срокам пребывания человека в радиоактивных зонах перекрыл! Он – достойный, с мировым именем, учёный. Биолог Архипов, химик Плышевский: оба-два – доктора наук. НикПалыч – из поколения Андрея Вознесенского, Евгения Евтушенко, Беллы Ахмадулиной, Роберта Рождественского, Юрия Визбора. Того самого Юрия, написавшего и исполнившего немало замечательных песен, среди которых «Волейбол на Сретенке», занимающий особое место в лабиринтах памяти:
* * *
…Отставить крики! Тихо, Сретенка, не плачь!
Мы стали все твоею общею судьбой:
Те, кто был втянут в этот несерьёзный матч
И кто повязан стал верёвкой бельевой.
Да, уходит наше поколение –
Рудиментом в нынешних мирах,
Словно полужёсткие крепления
Или радиолы во дворах.
– Поколение Вознесенского… – раздаётся голос с гребня Ставропольской возвышенности…
– Поколение, как утверждаешь ты, идущее за тремя лидерами… Однако точнее: поколение, якобы ведомое, как заявляю я, несвятой троицей – Анрюшей, Женечкой и Робертиночкой, – язвительно хохочет на брегах реки Оттавы мой сотоварищ по 45-й…
– Спокойно, Серёжа, спокойно! Тезис таков: поколение Вознесенского – Визбора дало нашему поколению 20 лет форы.
– Тогда как вариант, – артачится канадский систематик, – поколение Визбора – Шпаликова дало нашему поколению 20 лет форы…
– Хорошо, по рукам! А вслед за теми, кого мы называем шестидесятниками и в чью мощную компанию попадают Виктор Соснора, Владимир Высоцкий, Пётр Вегин, Юрий Каплан, идёт поколение Юрия Кузнецова, Иосифа Бродского, Юрия Кобрина (опять же – Юрия!), Леонида Губанова… Как ты думаешь, тёзка, – спрашиваю Сергея Юрьевича, – кто из названных только что уроженцев сороковых моему разуму ближе, а кто – сердцу милее?
– Зная тебя не первый год, с уверенностью отвечаю: разуму – Кузнецов, сердцу – Губанов, а разуму и сердцу – Кобрин!
– Спасибо, уважил, ибо Иосиф, создавший немало интересных знаковых текстов, буквально расплющил тех, кто пошёл его дорогой. Правда, это – его косвенная, отнюдь не прямая вина. Ну а о его высказываниях в адрес поэтов предшествующей плеяды предлагаю не спорить: у тебя – своё мнение, у меня – своё. Трудно в таком случае быть беспристрастным: мы пришли в этот мир на двадцать лет позже Вознесенского или Рождественского и на десять – после Бродского!
И тут, чудом заблокировав удар у самого краешка волейбольной сетки, я с удовольствием выудил из «Седьмой книги» вот этот неслабый, на мой вкус, стих:
* * *
Всё лучшее написано и спето;
Запито кипячёным молоком,
И привкус ностальгической конфеты
Смягчает валидол под языком;
Не мотыльком, не бабочкой пугливой
Тебя выносит к берегу река –
К лачуге недоступного залива,
Где мучает старуха старика.
Ну, нет бы старой сморщиться в улыбке,
Обнять любимой сказки персонаж,
Но шлёт и шлёт выпрашивать у рыбки
Билеты из партера в бельэтаж;
А он привык и слушаться, и слушать,
С трудом перекрывая рёв волны…
Старик не знал, что рыбу режут в суши,
Икру из рыбы – сверху на блины;
Когда прекрасный случай кверху брюхом
Подкатится на ласковой судьбе –
Просить бы надо новую старуху…
Нет, молодую девушку под руку…
И свеженькую молодость себе.
Матч над 45-й параллелью при счёте 2:2 (волейбол ничьих не терпит!) мы решили завершить – при личной встрече! – в Москве или Монреале. Однако не распрощались и с грустью, и с радостью обменялись именами и фамилиями поэтов, протрубадуривших о нашем поколении, поколении родившихся в пятидесятые годы прошлого века… С грустью, потому что многие яркие ровесники досрочно покинули земную обитель; с радостью, потому что стихи уже ушедших по-прежнему звучат над планетой, не ведая ни об обстоятельствах времени, ни об обстоятельствах места.
Итак, Сергей Кавказский начал:
– Михаил Анищенко, Бахыт Кенжеев…
Сергей Канадский продолжил:
– Игорь Царёв, Вероника Долина…
– Юрий Беликов, Георгий Яропольский…
– Марина Кудимова, Юрий Перфильев…
– Ефим Бершин, Олеся Николаева…
– Стоп-стоп! – восклицаю я. – Пора остановиться. Ибо мы (буквально за десять минут) без труда наберём не только десять, но и тридцать, и пятьдесят ярких, воистину победных имён – имён годков, по-иному – ровесников-сверстников, собратьев-соратников.
– Мы – дети победителей, как верно заметил Михаил Веллер, – соглашается мой канадский друг…
– И по вере, и по Веллеру! Отдельное спасибо тебе, что о Веллере вспомнил! Он ведь из поколения, предшествующего нашему! Как и Борис Юдин, и Александр Градский…
– А из поколения нашенского – Борис Гребенщиков, Андрей Макаревич, Юрий Шевчук, они ведь тоже – поэты: и по сути, и по Сутулову!
– Ну ты, Юрьевич, опять за своё. Пора на сей час закругляться! Дозволь мне это сделать с помощью твоих строк…
* * *
Ангелы не плачут по телам –
Ангелы горюют по спасённым.
Да, из опасения, что ксёндзы
Грешников затаскивают в храм.
Грех ещё возможно искупить,
Веру лицемерную навряд ли:
Не польют из глаз святые капли,
Сколько лбом о кафель ни лупи;
Ангелы взлетают на закат,
Заслоняя солнца глаз кровавый...
Может быть, уходят от неправды,
Может, охраняют близость врат.
…уже не первый год, уже не первый век, приближаясь и приближаясь к Вратам Небесным, спрашиваю двойника: одной, пусть и золотой строкой вины не искупить – но прожитую жизнь измерить можно?!