* * *
Когда вдруг однажды – случайно, внепланово –
Пораню я сердце об острое лезвие,
То будут смотреть на меня как на пьяного
Спешащие мимо прохожие трезвые.
Ступая с трудом тротуаром заплёванным,
Как будто ногами босыми по угольям,
Пройду я сквозь город, в мораль замурованный,
Сгибаясь от боли, а больше – от ругани,
Что в спину вопьётся мне клювами воронов,
Учуявших кровь и с балконов слетающих…
И путь мне один – на четыре все стороны,
Но Тот, наверху, подмигнёт понимающе –
И я устою на ногах перед взглядами,
Свой след окропляя кровавой дорожкою,
И вырвусь на волю из города смрадного –
Пристанища чистеньких «ангелов» с рожками.
А после, бредя вдоль реки по течению,
Котомку обид и усталости скину я.
Усмешкой давясь и ища облегчения,
Вдруг выплюну в воду ругательство длинное.
Отпустит… и рана, конечно, затянется.
Но сколько же раз повторится подобное…
Сквозь зубы бросают презрительно: «Пьяница…» –
В упавших от боли сограждане злобные.
Похоже, так просто удобнее…
* * *
Не прогнать, не рассеять тоску по наивным годам,
Где себя обретал через чтение «правильных» книжек,
Где, воспитан в безбожье, ты строил свой внутренний храм
И, не зная молитв, тем не менее к Богу был ближе…
Ныне всё на виду, и, церквей мириады отстроив,
Толпы слуг всенародных в них шествуют, как на парад.
Ныне время других – чёрно-белых жестоких героев.
Полутени не в моде: для века они – неформат.
Пробиваясь локтями, стремятся вперёд, к алтарям, –
Нажит в битвах за место под солнцем рефлекс этот чёткий, –
И вздымаются ввысь, куполами златыми горя,
В виде взятки Ему – их зелёные тыщи и сотки.
Нет, никак не рассеять тоску по наивным годам,
Где, воспитан в безбожье, ты строил свой внутренний храм…
Он хотел…
Он хотел бы душе покоя –
И покоя хотел бы телу.
На веку повидал такое,
Что с катушек давно б слетело
Измытарившееся эго,
Если б капельку был слабее,
Если б не было оберега –
Не подковы, не скарабея,
А всего-то простой усмешки
Над собою да над судьбою.
Не желал он в ферзи – из пешки,
Увлекало его другое.
Был когда-то силён и молод,
Было удали под завязку,
Жизнь крутого любил посола,
Лез в опасности без опаски.
Но настал момент – под раздачу
Он попал, и ещё, и снова.
И всё чаще его удача
Находила себе другого...
Он хотел бы душе покоя,
Эта мысль показалась здравой.
На веку пережил такое,
Что имел бы на это право.
Но в желании, всем понятном,
Затаилась одна загвоздка:
Что-то тащит его обратно
С тихой улочки к перекрёстку.
И плевал он на степень риска,
Если ветер сигналит горном
И глотками, как добрый виски,
Обжигает сухое горло.
…На покой он имеет право,
Да покой для него – отрава.
* * *
Под небесами голубыми
Везёт меня не слишком прытко,
Скрипя колёсами кривыми,
Судьбы невзрачная кибитка.
Впряжён в неё усталый мерин,
Трусит уныло и покорно.
И мерин этот не намерен
Менять трусцу на бег проворный.
Но не ропщу, не понукаю
Я безответного конягу:
Ведь жизнь, какая-никакая,
Всё ж ковыляет шаг за шагом.
Лишь иногда, в мечте несмелой,
Воображу, что подо мною
Крылатый конь несётся белый, –
И от глухой тоски завою…
Последние менестрели
Мы, возможно, всю жизнь о своей бы судьбе сожалели,
Если б не дал Господь бесконечную вольность дорог.
Мы идём в никуда – безымянной страны менестрели –
И свой пройденный путь отмечаем зарубками строк.
Мы идём в никуда – только Богу, наверно, известен
Изначальный маршрут, предназначенный именно нам.
И не слышит никто наших грустных и радостных песен,
И никто не пройдёт по оставленным нами следам.
Вымирает, увы, наше племя артистов бродячих,
Ведь иные слова и мелодии нынче в цене.
Но пока мы в пути, мы поём – и не можем иначе,
Память в сердце храня о своей безымянной стране…
* * *
Отгрохотали бури междометий,
И сжался в точку многоточий ряд.
Слова, что прежде бегали, как дети,
Теперь в строю по-взрослому стоят.
В котле стихов переварились строчки,
Перевалило солнце за зенит.
…И только в сердце, в самом уголочке,
Струна печали тоненько звенит…
Реинкарнация
Я, кажется, вспомнил! Конечно – Алиса!
Та странная девочка из сновидений…
И больше – ни капли напрасных сомнений!
Фигуры – на выход! Проснулась Каисса!..
На сцене судьбы, разрисованной в клетки,
Под парусом тонким надежды на чудо
Спешу я к той самой Алисе оттуда,
Где связаны вместе потомки и предки,
Где смешано всё – и пространство, и время, –
Но память все прежние жизни скрывает…
И вдруг, словно током, однажды пронзает:
Мы виделись раньше, но были не теми!
Мы были другими с тобою когда-то,
И мир был устроен совсем по-иному,
Но знаю, что так же, любовью влекомы,
Делили мы радости, слёзы, утраты…
…Я, кажется, вспомнил – не всё и не сразу, –
Но где-то в глубинах душевного моря
(Где полный бардак из веселья и горя)
Мелькнуло лицо… И послышалась фраза…
О чём – не понять, только голос – о Боже! –
Знакомый до самой малюсенькой нотки…
Мгновенье б ещё… Но качается лодка –
Сегодня штормит не на шутку, похоже.
Того и гляди, что поглотит пучина
Миров и веков… Но ведь мы же – бессмертны,
И Тьме не добыть ожидаемой жертвы,
В какие б она ни рядилась личины…
…А вдруг показалось? Ища компромисса,
Бросает мне память обрывки скупые…
Мы в жизни земной – лишь котята слепые.
Но шепчет мой взгляд: неужели – Алиса?..
* * *
Счастливец тот, кто, шелуху провеяв,
Во дни потерь, что часты и горьки,
Зерно любви отыщет – и поверит,
Всей нелюбви вселенской вопреки...
* * *
Сколько лишних движений и напыщенных фраз…
Словно тёмные тени всё решают за нас;
Словно мутной завесой накрывают глаза
Нам бездушные бесы – не пробьётся слеза…
Суррогатные чувства и замыленный взгляд,
Будто ложе Прокруста, всех ровняют подряд.
Но однажды, спросонок, без причин, просто так,
Улыбнётся ребёнок – и рассеется мрак…
Мама
Ох, мама… смотрю в глаза твои,
В лицо твоё постаревшее…
И вся судьба полосатая,
И всё за жизнь наболевшее
Мне видятся в каждой чёрточке,
В морщинках твоих изломанных…
Давай-ка открою форточку –
Чтоб легче дышалось в доме нам.
Давай-ка присядем рядышком,
Родная моя, хорошая…
И больно в душе, и радостно –
Как будто вернулся в прошлое.
Здесь время застыло намертво –
Всё в доме твоём по-прежнему.
Я сладкой завесой памяти
Укроюсь от неизбежного…
А ты говори, рассказывай –
Я слушаю, мама, слушаю…
Салфетка под старой вазою,
Диванчик с накидкой плюшевой…
Портреты: вот я, вот братец мой,
Отец – словно жив и с нами он.
И неторопливо катится
Слеза по щеке по маминой.
Ну что ты? Приляг, пожалуйста, –
Подскочит опять давление…
Нет, время, увы, безжалостно –
Мы все в этом смысле пленники.
Бежим в суете немыслимой,
О вечном не помня смолоду…
За окнами темень выцвела –
Рассвет поднимает голову.
От дождика моросящего
Уже различимы лужицы.
…Над мамой моею спящею
Невидимый ангел кружится…
У порога
Мы все приходим к отчему порогу.
Одни – всегда. Другие – под конец,
Когда до боли хочется потрогать
Избы отцовой рубленый венец,
Когда увидеть хочется до боли
Знакомый свет в слезящихся глазах,
Припасть к рукам в морщинах и мозолях
И главные слова успеть сказать…
Не успеваем… время быстротечно.
И совесть выжигает по ночам
На сердце за несбывшиеся встречи
Глухой необратимости печать.
Простите нас, родные, не со зла мы.
Забывчивость – не смертный вроде грех,
Но глубоко пропахивает шрамы
По нашим душам – и по душам тех,
Кто ждал всегда, но не дождался к сроку,
Кто верил – но был вынужден уйти
И без кого безумно одиноко
На Богом нам отпущенном пути.
Завоет пёс – тоскливо и протяжно.
Труба без дыма, в окнах – темнота.
Ты не успел. Всё прочее – не важно.
Всё прочее – всего лишь суета…
По следам Агасфера
Глухая ночь…
и тьма…
Сойду с ума –
невмочь…
Земная жизнь –
тюрьма.
Ты не пророчь,
Кассандра, зла
неосторожно.
Земная жизнь
мой разум не спасла…
Диктую мозгу:
обесточь
скорее всё, что можно,
иначе сложно
себе помочь
уйти в миры
не той игры,
что ныне жизнью
зовётся бренной, –
уйти в миры,
где сокровенный
таится смысл
и мыслеформ,
и слов, и чисел…
Я на прокорм
тех горних сфер
бросаю душу…
Нет-нет,
не трушу –
ищу ответ,
как Агасфер,
в скитанье вечном
и в каждом встречном
Мессию вижу –
всё ближе
являет Он свой лик:
седой старик
в одном
исподнем,
с Крестом
Господним…
И душит крик,
сухую глотку
раздирая:
«Освободи
от пут коротких
земного рая!»
Прижму к груди
пресветлую ладонь,
прильну губами –
и запылает пламя,
и времени
нарушит скоротечность…
Священный тот огонь
вратами явится
в иную вечность…
Собачья жизнь
Исповедь бродячего пса
Пронеслась и погасла комета…
Солнца луч затерялся меж сосен…
Отцвело безмятежное лето,
Наступает на горло мне осень…
Потихоньку, хвосты поджимая,
Псы бродячие ищут приюта.
Долго ждать им, беднягам, до мая,
И совсем не дождаться кому-то…
Я – один из таких же гонимых,
Тех, что жаждут случайной подачки.
Но проносят желанное мимо,
За душой – ни еды, ни заначки.
И, глотая слезу за слезою,
Еле слышно скуля в безнадёге,
Я бегу беспросветным изгоем
По чужой и враждебной дороге.
Уж не греет облезлая шкура
Неуютной осеннею ночью,
И дичает собачья натура,
На глазах превращаясь в волчью.
И, сбиваясь в голодные стаи,
За предательство мстим мы миру,
Липким страхом сердца терзая
Тем, кто в тёплых живёт квартирах.
Берегитесь же, сытые твари!
Безысходность рождает злобу.
Мы в промозглом ночном кошмаре
С ваших страхов снимаем пробу.
Упиваясь минутной властью, –
О, как сладостен миг расплаты! –
Мы кромсаем и рвём на части
То, что было святым когда-то…
…А наутро – по прежнему кругу:
Будет день, но не будет пищи,
И тоска по хозяину-другу
Вновь в душе уголок подыщет.
В сновиденьях своих собачьих
Сторожим мы жилища снова,
С детворою играем в мячик
И за палкой бежать готовы…
Но как только накроет вечер
Одеялом колючим город,
Снова страхом мы человечьим
Утоляем звериный голод,
Обнажаем клыки в оскале,
К голове прижимаем уши…
…И летят в безвестные дали,
Пропадают собачьи души.
Кукушкины слёзки
Всё «ку-ку» да «ку-ку» – горлопанила долго кукушка,
Отмеряя другим их земной пребывания срок.
Но, к несчастью, лесник, что страдал от похмелья в избушке,
Услыхал этот звук – и нажал, матерясь, на курок.
И заткнулась навек провозвестница «многая лета»,
Не успев досчитать чью-то меру беспутных годин…
А мораль такова: если знаешь чужие секреты,
Не распахивай клюв – будет шанс дотянуть до седин.
Всего лишь бизнес
Горшки не боги обжигают,
Планида смертных – ремесло…
Роль у богов совсем другая:
Держать в узде добро и зло,
Следить за шатким равновесьем,
Карать, прощать и награждать…
Зачем же в грязь земную лезть им,
Когда и в небе благодать?
...А людям в глине копошиться
Не привыкать. Но гончары
Всё сочиняют небылицы,
Согласно правилам игры,
Что, мол, горшок обжечь непросто
И вся такая лабуда…
Их осуждать не стоит, бросьте:
Всего лишь бизнес, господа!
© Андрей Леонтьев, 2017.
© 45-я параллель. 2017.