Андрей Баранов

Андрей Баранов

Четвёртое измерение № 1 (133) от 1 января 2010 года

Слушай...

 

Прощальная молитва моряков «Пекода»
 
Когда сроки исполнятся, страшен и дик
выплывает из бездны морей Моби Дик
и в своё необъятное чрево
поглощает вельботы и их корабли,
и усталых гребцов, что упрямо гребли,
не склоняясь ни вправо, ни влево.

Нам счастливых мгновений хватило с лихвой.
Дай нам жизни короткой и смерти лихой
и весёлой, о праведный Боже!
Нас никто не услышит, никто не спасёт,
наше время пришло, и разбитый вельбот
нам в пучине уже не поможет.

Но мы жили так ярко! Желаем и вам,
когда время настанет платить по счетам,
в трюм не прятать своей головы и,
на минувшие годы не глядя с тоской,
расплатиться за всё недрожащей рукой
и в горсти не считать чаевые.
 
Вернисаж
 
1. Морской пейзаж
А море мне навстречу побежит,
как старый друг, как верная собака.
И я к нему прильну, как Вечный Жид,
в Ершалаим вернувшийся из мрака,
с ристалищ чужеродных городов,
из тьмы страстей, отчаянных, надрывных,
пустых речей – к слезам молитв наивных,
к Живому Богу дедов и отцов.

2. Туман

Туман…Туман…Дорога – в никуда.
Лишь иногда, как смутные виденья –
борщовника мясистого стада,
да чахлых верб полуночные бденья.

Туман…Туман…Мир растворился в нём,
как сахар растворяется в стакане.
Цвета поблекли. Ночь смешалась с днём.
Распалась связь времён и расстояний.

Туманом протараненный насквозь,
иду вперёд, исполненный тревоги.
Ни огонёк, ни свет далёких звёзд,
увы, не освещают мне дороги.

Куда идти? В какой момент свернуть?
Вокруг меня не люди – только тени.
И с каждым шагом всё яснее суть
для глаз несуществующих явлений…

3. Портрет женщины в окне

Дождь с силой лупит по спине.
Вот женщина стоит в окне,
рукою трогая причёску.
И платье в яркую полоску –
как экзотический цветок.
Я весь уже насквозь промок,
по мне вода ручьём стекает,
но женщина не замечает –
она в себя погружена,
в её глазах отражена
белёсая полоска неба,
домов размытые черты...
Ах, к ней на подоконник мне бы
взлететь, войти в её мечты
и там надолго задержаться,
забыв и час, и день, и год,
и, как промокший этот кот,
в её глазищах отражаться!

4. Май за городом

Солнце садится.
В мир солнцелицый
вкраплены птицы.

Сила земная
в щедрости мая
изнемогает.

Ветер подует...
Вкус поцелуя...
Может быть, сплю я?

Город не слышен.
Облако вишен
вьётся над крышей.

5. На волноломе


Море, небо, ты и я
на краю небытия.
Небо немо надо мной,
море в бубен бьёт волной,
мы сидим на волноломе,
ничего не видя, кроме
чёрных волн и белых звёзд,
да дорожки лунной мост.

6. Пейзаж с деревом

Вот дерево среди природы
стоит, листочками шурша,
полна любви, полна свободы
его древесная душа
и всё на свете ощущает
точней иного дурочья,
и лишь себя не замечает,
не видит в зеркале ручья.
Нет в мире лучшего завета,
прекраснейшего, может быть, – 
таинственную жизнь предмета
понять, потрогать, ощутить...

7. Отражение мира в глазах осы

Вы заметили – полетели по миру осы!
Значит, скоро уже, ну, совсем скоро осень –
перелёты стрижей,
непролазные лужи...
Я расстроен уже,
но ещё не простужен.
Ещё дни горячи
и от зноя белёсы,
но ложатся в ночи
хладнокровные росы,
и туман по утрам,
словно дворник усталый,
накрывает дома
ледяным покрывалом,
(так позднее, уже перед самой зимой,
укрывать будут дворники ёлки).
У осы золотистые лапки покрыты пыльцой,
и в осиных глазах отражаются лета осколки.

8. Малые голландцы

Мне кажется – вот в этот двор войдешь,
вот в этот дом,
отдёрнешь занавеску,
увидишь за окном голландский дождь,
голландский город, зыбкий и нерезкий,
увидишь море, волны, корабли
на фоне сердоликового неба –
и взгляд растает в призрачной дали
чужой земли, где я ни разу не был...

9. Импрессионисты

Мы были вчера в музее –
почти в XIX веке.
Она – об Альфреде Сислее,
Анри де Тулуз Лотреке,
о Клоде Моне, о Майоле
и прочих импрессионистах,
а мне пело звёздное море
в глазах её чёрных лучистых.
И звёзды дрожали немного,
и берег, как море, качался.
Она любовалась Ван Гогом –
а я на неё любовался. 
Слушай... 
Слушай, из меня стихи такие странные полезли,
будто они где-то жили в сердце, стучали в горле,
по утрам серебрились на гранях бритвенных лезвий
и вдруг – попёрли!

Попёрли так, что не знаю, что с ними делать.
Если всё записывать – недостанет бумаги.
Нет, это точно – мне так раньше не пелось,
не кричалось, не говорилось – не хватало отваги.

Вечно что-то высчитывал, выгадывал, боялся,
думал: а что скажет мама, а что скажут в школе...
Надоело бояться – затуркался, заколебался!
Доколе?

Видимо они почувствовали во мне перемену и встрепенулись.
Раньше спали – теперь проснулись практически.
Так, наверное, доказал свою теорему Бернулли,
а Менделеев закон открыл периодический.

Нет, я на славу великих не претендую.
Мне бы только понять и услышать свой собственный голос.
Вот теперь и пою, и смеюсь, и в жалейку дую.
И привычное небо раздвинулось надо мной, раскололось.
вот идёт человек огорчённый
 
вот идёт человек огорчённый
всею жизнью своей огорчён
на погибель судьбой обречённый
освещённый последним лучом
заливается лаем собака
из породы конвойных собак
он идёт из вселенского мрака
и в такой же скрывается мрак

а навстречу ему ниоткуда
а навстречу ему в никуда
как извилистый хвост Чуда-Юда
вереницей плетутся года
молодые пустые шальные
следом зрелые полные бед
дальше немощные и больные
а счастливых практически нет

а счастливых не больше пригоршни
только месяцев даже не лет
человеку всё горше и горше
у него уже времени нет
он подумал зачем обречённо
я бреду за закатным лучом
оттого я такой огорчённый
а невзгоды мои ни при чём

и присел он у края дороги
вырвав тело из скопища тел
о душе вдруг подумал о боге
и внезапно как шарик взлетел
и летел он сверкая над миром
и смеялся на сто голосов
и смотрели во след конвоиры
осекая рассерженных псов
 
Христос в пустыне
 
Иисус Христос в пустыне
среди скал, пещер и звёзд
на ветру холодном стынет.
Сорок суток длится пост.
Скоро Он на суд предстанет
вдалеке от этих мест,
скоро будут христиане
целовать священный крест.
Скоро. Скоро…
А покуда
Он с Собой наедине.
И спокойно спит Иуда,
улыбается во сне.
И Андрей с Петром рыбачат.
И Матфей считает мыт.
В Храме торгаши судачат
про погоду, жён и быт.
Савл, ещё не ставший Павлом,
горд сияньем новых лат.
И ещё не обесславлен
кровью праведной Пилат.
В мире много происходит:
то сменяются цари,
то волнения в народе
разжигают бунтари,
то придут ордой жестокой
жители степей и гор,
то волшебники Востока
на поля наводят мор.
От посева – к урожаю,
и опять, опять, опять
умирают и рожают,
чтобы снова умирать.
Ни надежды, ни исхода.
Круг замкнулся. Страшный круг.
Торжествует несвобода
в человеке и вокруг.
Торжествует царство плоти,
царство страха и тоски,
и в бессмысленной работе
сердце рвётся на куски.
Чередой мелькают числа –
сотни бесконечных лет.
Нет в мельканье этом смысла
и надежды тоже нет.
И по-прежнему в пустыне
среди скал, пещер и звёзд
на ветру холодном стынет
и душой скорбит Христос.
 
Прощание Гектора с Андромахой
 
Держи покрепче его, Андромаха, не отпускай!
Не отпускай его, Андромаха, – он не вернётся!
Полки ахейские заполонили наш чудный край,
от стрел ахейских померкло небо, погасло солнце.

Не отпускай его, Андромаха, – он не придёт.
И как бы ни был твой муж прекрасен в разгаре боя,
но смерть коварна – она дорогу к нему найдёт,
для смерти нет наслажденья выше, чем жизнь героя.

Приам заплачет, и будет праздновать Менелай,
и будут дети идти по миру без ласки отчей...
Не отпускай его, Андромаха, не отпускай –
ведь он и сам в мясорубку эту не очень хочет.

Ему бы жить на краю обрыва и по ночам
писать по воску изящным стилем стихи и оды.
Но он воитель, все знают силу его меча,
герой не может быть равнодушен к беде народа.

И он выходит. Восторг сраженья в его глазах.
И на стенах в ожидании чуда застыла Троя.
А дома – юная Андромаха, она в слезах,
и рядом дети, не помню точно, возможно, трое.
© Андрей Баранов, 2009–2010.
© 45-я параллель, 2010.