Снежный мир
Как же красиво это!
Милая, глянь скорей:
снег золотист от света
уличных фонарей.
Кружится мотыльками,
вьётся под пенье вьюг
то, что не взять руками:
чудо уйдёт из рук.
Вторжение
Блестя, как чешуйки слюды,
дыханию неба послушные,
кристаллы замёрзшей воды
слагаются в замки воздушные.
Природу гнобят города,
но в бой с господами всегдашними
чертоги летучего льда
вступают осадными башнями...
Как мастерски выбелил снег
дворы и бульвары безлистые!
На устья развилистых рек
похожи деревья ветвистые.
Такие у нас чудеса
случаются время от времени:
приходят к земле небеса,
и та хорошеет от бремени.
Легенда об Искандере, князе урусов
I
От засек Залесья до застав Сарая
добрых две недели конного пути.
Это если ехать, устали не зная,
и коней подменных в поводу вести.
Устали не знает старший Ярославич;
в думах князя – участь русских городов:
сборщиков налогов выдворили давечь
Суздаль и Владимир, Углич и Ростов.
Бесермен побитых жалко Берке-хану:
«Искандер, теперь ты у меня в долгу,
но в Орду урусов угонять не стану,
коль отбить поможешь натиск Хулагу».
На холмах персидских новую державу
создали от сопок отчих вдалеке
внуки Чингисхана. По какому праву
Хулагу добычу отнял у Берке?
II
Зимняя дорога – шёлковая лента.
Над протокой – мостик, над болотом – гать.
От застав Сарая до ворот Дербента
добрую неделю коннице скакать.
С малою дружиной, да велик отвагой,
взять ордынцу крепость пособил урус;
и с остатком войска, точно тать с ватагой,
Хулагу вернулся в родовой улус.
Нет, не завершилась миром эта ссора,
но полки в Залесье не верстал Сарай.
От сиротской доли, страха и разора
старший Ярославич спас отцовский край.
По дороге к дому слёг от ратных тягот
и скончался, приняв схиму, в Городце.
...Русские и после за Дербент полягут –
драгоценный камень в царственном венце!
Медь
В клубе кинолента про войну.
Взрослый фильм. Недетские билеты.
Жалко, не хватает пацану
малости – двугривенной монеты.
Только голь на выдумку хитра.
Как цирюльник в радиоспектакле.
Если нет в кармане серебра,
то уж медь отыщется, не так ли?
Валенки в Сибири носит всяк.
Есть они в избёнке самой нищей.
Нужен трёхкопеечный медяк.
Вот он! Три его о голенище!
В сёлах мужики не пьют ситро.
В сенцах клуба, тесных, как предбанник,
эту медь сочтёт за серебро
трезвый не вполне киномеханик…
Дожили, салаги, до седин,
но досель грешим уловкой этой:
так надраить медный свой алтын,
чтоб сверкал серебряной монетой.
Вечер поэзии
Тетрадь в переплёте картонном
страховкою стиснута в пальцах.
Читаю стихи за кордоном.
С печалью о русских скитальцах.
Читаю певцам и поэтам.
Питомцев былого Союза
свела по особым приметам
бродячая отчая муза.
Пустеют читальные зальцы.
Тускнеют совместные фотки.
Но век полудетские пальцы
пока не смыкает на глотке.
Ушелец
От чужого злословья не больно;
от сыновнего – боль не унять.
Кто из дома ушёл своевольно,
тот не должен сердиться на мать.
Был бы сын бестолковым, убогим,
так ведь нет же – учён, даровит,
но изъяны, присущие многим,
только матери ставит на вид.
То дороги, как водится, плохи,
то сородичи – сплошь дурачьё...
Погостит он, помается трохи –
и умчит в чужеземье своё.
Кривотолки и взоры косые
стерпит матушка, сколь ни злословь.
Он по-своему верен России.
Пуще смерти такая любовь.
Хранители Нотр-Дам де Пари
Как стражники в бессменном карауле,
с высот собора, изо всех углов,
следят за мной замшелые гаргульи –
драконье войско, стая в сто голов.
И слышу я глухие их упрёки:
«Доколе слыть чудовищами нам?
Не монстры мы – всего лишь водостоки,
в сезон дождей спасающие храм».
Собор веками скапливал, как улей,
и воск утрат, и мёд удач людских.
Не страх живыми делает горгулий,
а непохожесть каждой – на других…
Я прочь иду. Навстречу, вдоль ограды,
шагают автоматчики, храня
спокойствие Парижа; их отряды
тревожат, но и радуют меня.
От сырости вечерней сводит спину,
а весело! И верится, как встарь,
что выстоит собор. И я не сгину…
Ударь в колокола, горбун-звонарь!
Чалдон в Париже
Немногим больше двух веков назад
тут казаки стояли биваками:
Париж был ими на поруки взят.
А мы, чалдоны, – братья с казаками.
И мне – за то, что цены высоки
на здешние напитки и закуски, –
журить камрадов как-то не с руки,
да я и не умею по-французски...
Промчался резво дождик проливной,
смывая с улиц пыль, а с лиц усталость.
Я вышел к центру. Первой, кто со мной
заговорил, землячка оказалась!
Сменив под вечер «тёмный» телевик
на светосильный широкоугольник,
свой «Никон» по следам любимых книг
я направлял старательно, как школьник,
и, ужин заместив «сухим пайком»,
по набережной Сены от собора
Парижской Богоматери пешком
дошёл до вышки Эйфеля... Нескоро,
но в этой жизни, всё ещё земной,
сменяв рубли на евро (или франки?),
сюда приеду с ласковой женой:
нечасто ей случалось быть в загранке.
Мы с ней Нотр-Дам изучим изнутри,
достигнем верха Эйфелевой башни,
и я воскликну гордо: «Вот, смотри!» –
как будто мир внизу – родной, домашний.
Масть
Оставьте фейсбучные игры,
послушайте притчу мою...
Бенгальские белые тигры
скучали в зверином раю.
Явилась ватага «зелёных»
в ночной зоосад у реки
и сбила с решёток рифлёных
тугие стальные замки.
В момент опустели вольеры;
попрятались в дебрях травы
и чёрные кошки пантеры,
и цвета песочного львы.
Кругами, что твой авиатор,
ушёл в поднебесье орёл,
а в реку заполз аллигатор
и царство свободы обрёл.
Лишь тиграм, зверям белокурым,
их вольности впрок не пошли,
ведь ярким, как облако, шкурам
не слиться с тонами земли.
Их вмиг распознают косули,
их издали высмотрит лось;
их голод иссушит, и пули,
нагнав, продырявят насквозь...
У тёмных пути беспросветны,
отраднее светлый окрас,
но белые слишком заметны,
а серая масть – в самый раз.
Бухта
Я думаю об ангеле,
живом, не бутафорском,
прописанном во Врангеле,
селении приморском.
Муссоны гладят ласково
скалистый берег бухты.
Местечко вида райского,
таких не сыщешь двух ты.
Зимой хлестка метелица,
а летом знойны пляжи.
В иных краях не селятся
заоблачные стражи!
По редким указателям
торопятся туристы
на базу, где спасателем
зачислен ангел чистый...
Мне Русь Дальневосточная
маячит издалёка.
С пелёнок знаю точно я:
восходит свет с Востока.
Со мной якшались запросто
в Давенде и Могоче.
Чем далее от Запада,
тем к людям путь короче.
Не плод моей фантазии,
а добрый дух Приморья
живёт на кромке Азии,
у бухты Триозёрье.
* * *
Мне ведом наигрыш капели:
он повторяется всегда,
ведь обладает в самом деле
небесной памятью вода.
В её причудливых кристаллах
таится музыка планет –
и раскрывается, из талых
сосулек вылупясь на свет...
Дивный остров
Как на Ладоге волнам
надоест о берег биться,
так и примет Валаам
судно, ладное, как птица.
Белокрылый «Метеор»
нас умчит по водной глади
к скалам, чтимым с давних пор,
как Мете́оры* в Элладе.
На гранитном островке
посреди озёрной чаши,
будто меч на оселке,
души выправятся наши.
____________
* Мете́оры (греч. Μετέωρα – «парящие в воздухе») –
скалы в горах Фессалии на севере Греции,
а также расположенные на них православные монастыри.
Терапия
Уши промою водою морской.
Сколько же было усвоено дряни
ими за долгие годы ныряний
в тихие омуты жизни мирской!
Чувствовать, как прозябает лоза,
как небеса содрогаются глухо, –
мало для этого тонкости слуха.
Спелой росой уврачую глаза.
Ночью беззвёздной не видно ни зги,
словно зашиты суровою нитью
веки. Иду наугад, по наитью...
Зельем сомнений прочищу мозги.
Держава
Открытости сильных учусь на земле
от Мсты до Эвксинского Понта –
той самой земле, где на псковском столе
я вижу литовца Довмонта;
где стольный Владимир по праву родства
с князьями аланской землицы
их барса на щит помещает сперва,
потом – заменяет фигурою льва,
а барса во Псков отряжает Москва
по долгу верховной столицы;
где зоркая птица о двух головах,
наследье царевны ромейской,
гнездится на невских сырых островах,
грозя акватории свейской;
где чуть обрусевшая немка –одна
стоит у штурвала державы,
чей киль никогда не касается дна,
а скрытые скрепы не ржавы;
где в нежных объятьях лесных волостей
под благовест каменных звонниц
становится русским до мозга костей
и швед, и француз, и чухонец.
* * *
На исходе Фоминой седмицы,
еле различимая сперва,
в скверах будто взорвалась листва,
и в тепле затенькали синицы.
После вьюги, жёстче власяницы,
и грозы, валившей дерева,
в зелень облекается Москва,
чередуя лён, шелка и ситцы.
Солнышко садится, озарив
улицу: с неё зелёный взрыв
смёл остатки траурного крепа.
Смерти нет: в горах Святой Земли
жёны-мироносицы ушли
с полным сердцем из пустого склепа.
© Анатолий Вершинский, 2017.
© 45-я параллель, 2017.