Анатолий Гринвальд

Анатолий Гринвальд

Все стихи Анатолия Гринвальда

* * *

 

А у нас тут уже с неделю дождь,

Весь пейзаж размыт по окну, размазан,

Как накрашенное лицо плачущей девушки… да ложь

По российскому радио вперемежку с маразмом.

А у нас тут уже с неделю такая тоска

Через луж края расплескалась,

Ощущенье такое, словно сердце в тисках

Намертво зажал кто-то и не отпускает.

А у нас тут сядешь бухать – и дверь срывает с петель,

И крышу уносит после первой бутылки.

А у нас тут уже с неделю, с кем ни ляжешь в постель,

Всё равно снишься ты, с волосами, прибранными на затылке.

 

2003

 

Асфальтовый заяц

 

Привычка не уметь и всё сломать,

Мой лейбл улыбки вылеплен нелепо.

Меня хотели целовать твои слова,

Но натыкались лишь на небо.

А в городе, казалось, шли дожди,

И люди августа на остановках мокли.

И я пытался дотерпеть, дожить,

До первых нот, но скрипки смолкли.

Я ждал тебя на площади Родари,

Но ты в другую сторону шагала…

На крыше церкви ангелы рыдали,

И плыло над страной лицо Шагала.

 

 

* * *

 

В провинции есть время для бессмертья,

(И, впрочем, для алкоголизма тоже).

Бессмертье выдаёт по строгой смете

Главред газеты (не бывает строже).

Разрежет ночь сирена неотложки, –

Кому-то жить болит, печально, тяжко,

Да и врача в машине что-то гложет,

И ветер падает на грудь пятиэтажки,

И комната наполнена тенями

Чужих предметов, к применению не годных...

Достань таблетки из буфета, няня, –

Твой Саша не уснёт без них сегодня.

 

* * *

 

В то время и я носил под фуфайкой топор:

В рабочем квартале так было выжить проще.

Столько спермы утекло с тех пор,

Что ей можно залить Красную площадь.

В то время я мог две ночи подряд не спать,

Писать что-то там – милые, в общем, вещицы,

Ведь, если начал, то уже как наркотик – такая напасть...

В то время меня любили долги и продавщицы.

В то время я, вроде, сшибал с одного удара быка,

А потом оказывал ему первую медицинскую помощь.

В то время вера была так глубока,

Что умрёшь не теперь, а намного позже.

В то время бабушка догадывалась, сколько осталось ей,

Но продолжала таскать из продмага тяжёлые сетки.

В то время, время ощущалось острей,

Чем нож, которым вскрыла себе вены соседка.

 


Поэтическая викторина

Валентинка 2

 

Напившись в бесконечный нуль,

Нули добавив к твоей славе,

Писал письмо и зачеркнул,

Вернее – стёр одной из клавиш.

 

Потом уйти хотел в Тибет,

Казалось горы очень близко…

И жёг стихи cвои к тебе,

Вернее – удалял их с диска.

 

И в небе было облакам

Так тесно, как под ватой ране.

И Путина на смерть врагам

Толпа благословляла рьяно.

 

Мой взгляд немерянной длины,

Искал тебя по многим жизням;

И отразившись от луны

Увидел, как ты спать ложишься.

 

Как волос льётся по плечам,

Как свечку загасил твой шёпот…

И по вселенной шла печаль,

Во весь свой рост, как из окопа.

 

Вечерами читали Чехова


Кукла нежная, кукла живая;
Бант до неба, и не кончается лето.
Возвращается ночь и в чёрный мешок зашивает
Голоса и ладони, дыхание и силуэты.
Дачный роман с картинками и дождями...
Кресло-качалка, старая радиола, –
В эфире – прямая трансляция грехопаденья Адама...
Падает медленно... падает долго...
Ещё, помнишь, собака – породистая дворняга, –
Приходила за ужинами.
А ты была совсем девочкой, если в джинсах от вранглера,
И в точке соприкосновенья – заужена.

 

День победы-2

 

После взрыва солдат качал свою оторванную ногу
И говорил: не шумите, мой ребёнок уснул, тише, пожалуйста.
Но его не слушали и длинными очередями по окнам
Рисовали русскую азбуку сквозь серые жалюзи.
Из-за окон кричали женщины на диком наречии,
О том, как прекрасна жизнь, и вдруг песню запели
Про тень ласточкиного крыла над быстрою речкой,
И замолчали, словно ласточка не успела
Перелететь через реку, – или начался ливень,
Или крыло надломилось от тяжести неба...
Сержант вытер ладонью пот и увидел, что, пока воевали, созрела слива.
Сорвал и съел одну... словно ни песни, ни ласточки не было.

 

За глаз

 

Писание на грани тишины. За гранью звука…

Смешная жилка на щеке в предощущении разрыва.

Но мальчик не поёт, наказан он, поставлен в угол…

И тишина висит, там, за спиной, на грани взрыва.

Всем этим рифмам невдомёк, что будет после…

А невдомёк идёт ко мне, он пьян и грешен.

Вот подошёл на апперкот, монетку бросил.

Монетка падает на снег. И снова решка.

Какой же снег, когда июль… вам это важно?

Пусть не взорвётся ничего, так будет лучше.

Но невдомёк (он хитрый пёс) в куплет всё свяжет…

Куплет к тебе не прилетит… утонет в луже…

 

2000

 

Зимнее солнцестояние


Пауза в отношениях человечества и Всевышнего
Затянулась, как-то обходятся друг без друга.
Святая земля не родит, то ли солнцем, то ли войною выжжена.
Чаще в других регионах появляются мессии, их определяют в дурки, –
Это в худшем случае, в лучшем – не обращают внимания.
А они обижаются, что не ведут на распятье.
Срываются... напиваются каждый день до невменяемого.
Их магдалины не знают, куда спиртное и деньги прятать.
Я лично знал двух иисусов и одну божью матерь.
Мы вместе курили гашиш и тусовались в подъездах.
Один иисус стал буддистом, другого убили в марте...
А дева мария ушла в поэтессы.
Её-то мне больше всего не хватает ночами.
Она вышла замуж, уехала, и я потерял её в этом мире.
Я вспоминаю, как соприкасались ресницами и подолгу молчали...
И пишу ей письма, на конверте ставлю: «Деве Марии».

 

 

Июнь. Первые числа

 

Июнь. Такие длинные дни, что каждый час забываешь:
Начался завтрашний, иль продолжается день вчерашний.
Не потому, что голоден, скорее ради забавы ешь
С ветки на даче черешню. Во время грозы страшно
За деревья – вдруг их кости сломает ветер,
И ничем уже не поможешь ни ты, ни хирург знакомый.
Небо в трещинах – молнии, хочется верить,
Что мама была права – не стоит бояться грома;
Да и ты незаметен для Зевса, грехи твои – мелки,
Интересуют его едва ли, а может, е-три ли,
Е-четыре, в конце концов. Жить лучше всего в Америке,
Но не в этой, а в той, которую ещё не открыли:
Ацтеки ценили поэтов. Потом появился Колумб,
Поэты с тех пор живут в резервациях.
Гроза на даче прошла. Сосед поправляет клумбы.
Солнце смотрит в упор. Хочет взорваться.

 

* * *

 

Колёса жадно выбивают ритм,

Отчётливей, чем конница монголов.

Соседка о погоде говорит –

Невыразительно, застенчиво и много.

Облезлый проводник несёт стакан,

В глазах – неуважение и корысть.

За окнами – российская тоска,

Умножена в уме твоём на скорость.

 

* * *

 

 

На высоте недосягаемой,

Среди сатурнов и венер,

Вершит дела тоска моя,

На свой изысканный манер.

 

А здесь, куда ни глянь – сибирия. 

На улицах волки. Законно

Подруга в ванной мастурбирует

На репродукцию Джоконды.

 

Спектр развлечений: взять, пройтись

По городу, да жаль лица...

Я был бы лучше в небе птицей,

Но третий день не получается.

 

Та стюардесса... мне бы с ней бы

Синхронно снять свои штаны,

Зубами выгрызая небо

Над всей поверхностью страны.

 

И я себе предполагаю,

Волосяной чеша покров:

Она сейчас за облаками...

Возможно выше всех богов.

 

Один монумент в райцентре


А на карте моей страны, куда ни ткни, всюду азия или сибирь...
Там растут, в основном, хрущёвки, в лабиринтах которых отражается эхо,
Если крикнуть так долго... но кричать я забил...
Вздрогнул с другом на посошок и уехал...
Я и сам не верил, что так вот просто... всё казалось:
Снится сон не из худших, но проснёшься после...
Не проснулся... а друг стоит до сих пор на вокзале...
И который год провожает глазами мой поезд...

 

Параллельный мир

 

Больше всего... меньше всего... не гуляй по проезжей части...
Твоё солнце сегодня не светит, и продавщица мороженого
Заболела абортом, не вышла на смену. У хромого жестянщика
Разжиться резинкою для рогатки за пачку «Казбека» можно.
Стреляли по неприёмным бутылкам, иногда по окнам злодеев.
Главным злодеем был завуч школы, остриженный вечно налысо.
Приходилось порядком ходить, – он жил за литейным.
В людей и птиц не стреляли, – наверно, стеснялись...
Первая сигарета, и с ней – ощущение взрослости.
Бутылка вина, в банке консервной сардины плавают.
А девочки в этот период более высокого роста,
Смотрят всегда сверху вниз... как-то всё это неправильно...
Ещё вечерами бегали к общественной бане, подсматривали.
Женщины знали... возражали сначала, но после привыкли.
Пришёл с афганской войны сосед... бился об стол головою косматою...
Когда напивался, мы прятали от него ножи, да и вилки.
Столик, бидон с кислым пивом, хвост рыбы, смятая пачка «Опала».
Я вижу сейчас этот дворик написанным в стиле Матисса.
Всё там так и осталось... живёт, как и было, никуда не пропало...
Всё так же метёт тротуар тётя Шура с похмелья и матерится.

 

Письмо Ангелу

 

Помолись за меня, Борис Рыжий,

Чтобы я под Берлином выжил,

Чтобы я из запоя вышел,

А Берлин – бел как мел, и вьюжен.

 

Помолись за меня, Бориска,

Кто из нас сейчас в группе риска?

Наши два с тобой обелиска

Братья кровные по переписке.

 

Перед боем ты вены правил,

Ты на ринге и крики «Браво»…

И с чертями в боях без правил,

Помолись за меня свингом справа.

 

Провинциальное

 

В моём маленьком городе всё по-прежнему.
Секс тоже традиционен, даже с гетерой,
К ней здесь относятся очень бережно, –
Единственный, ощутимый рукою, критерий
Цивилизации. Здесь даже в праздники тихо,
Бандиты стреляют друг в друга редко,
И слышно, как часики тикают
У бабушек в домиках. Еда – квас да редька.
Частный сектор, из небоскрёбов – пятиэтажки,
За ними сразу начинается небо, в нём – птицы
Летают, как будто бы им не страшно
Упасть на асфальт и до крови разбиться.
Три школы. В них постигают дети
Первые уроки жестокости и равнодушия.
Старшеклассники на переменах дерутся кастетами
За девочку (имя), – стоит в стороне, густо надушена.
Вечереет. Мимо окон всё чаще проходят пьяные,
Как-то кругами, но всё же передвигаются,
В таком состоянии любая поляна
Становится домом. Во мне – чувство зависти.
День прошёл, размышляю – не пора ли
Отгородиться от улицы ставнями.
Памятник Ленину ночью убрали,
Статую свободы пока не поставили.

 

 

Провинциальное-2

 

Люди на вокзалах нервничают, ожидая поезда,
Словно им есть куда-то ещё торопиться...
Часы на руках сверяют с вокзальными, им боязно
Туда, где никто не ждёт, опоздать. Они не похожи на птиц.
Я прихожу сюда с блокнотом, рисую их спины,
От напряжения потные лица, загорелые руки.
Всем наплевать на меня. Мне на всех. В воздухе пыльно.
Голос за кадром: «На пятый пришёл Самара – Калуга».
Девушка в платье зелёном встречает солдата,
Он очень голоден, кажется – здесь и случится,
То, что должно быть при встрече... Красная дата...
Запомнит надолго защитник отчизны.
Мальчики бритые ищут лохов на перроне,
Пугают словами, делая ударенья
На паузах... бесстрашнее, чем Аль Капоне,
И много злее. Лохи отдают им деньги.
Бабульки торгуют хлебом, девочки – телом.
Менты собирают дань, с грешниц – натурой
Берут иногда; насытив своё хотело,
Подозревают, что в чём-то их крупно надули...
«Лучше бы взял деньгами», – бормочет сержантик. –
Прав, ведь какой-никакой, но стабильный источник дохода.
Солнце в зените – ему самому, наверное, жарко.
Вздохнув тяжело напоследок, поезд уходит.

 

Роман без героя

 

Будет лето, конечно будет

Много солнца, девушки в лёгких платьях

Не отвергающие флирта, блуда…

Девушки с волосами цвета платины.

Я поеду на пляж, куплю по дороге пива,

Буду пить из горла за ресницы, колени

Незнакомок, которые терпеливо

Ждали этот июнь, и за зиму не околели.

А ещё я куплю себе этим летом сомбреро –

Пусть висит над кроватью – пить, есть, не просит.

Проколю одно ухо, виски обрею

Не зачем-нибудь, а так просто.

И под тёплым дождём стоять на балконе буду,

Рукой облако трогать из шерсти овечьей…

Словно сам себе Магомет, Иисус и Будда…

И мне будет казаться, что лето вечно.

И мне будет казаться, что я незряшный,

Что на землю я с целью какой-то послан,

И забуду, что было со мною раньше,

И не вспомню, что будет со мною после.

 

Смс 16:06

 

З. С.

 

Я вбивал слова как гвозди,

В твоё сердце и ладони…

Дождём выхлестанный воздух.

В грудной клетке солнце стонет.

Но распята запятыми,

Ты не ближе ни на йоту…

В небе небо запретили. –

Обработать рану йодом.

 

Сотри меня

 

Девочка, девочка, глаза влажные,

Мне бы упасть в тебя, как в могилу,

Чтоб навсегда быть только вашею

Вещью, девочка... мы с вами смогли бы

Погружаться друг в друга глубже и глубже,

Как киты в океаны (ваши зарубки на теле)...

Девочка, девочка, вам в Алушту,

Мне же – в запой на неделю.

Девочка, девочка (опера мыльная),

Пирсинг, лобок обритый...

Я же кажусь себе, милая,

Планетой, сошедшей с орбиты.

Я не при деле. Я в вас не участвую

(Уеду в Монголию, в Ливию)...

Девочка, девочка, будьте счастливы,

Будьте любимы, любимая.

 

Странствие по чужбине

 

В углу, охраняемые от посягательств мух паутиной,
Продолжают жить своей жизнью пейзажи, наброски.
Подойдёшь ближе – услышишь фразу (как будто бы по-латыни):
«Никогда не бойся потерять ощущение лета, не бойся...»
Это смеётся глазами девочка с короткой стрижкой,
Нарисованная тобой нежною акварелью.
В её мире солнце всегда, – большое, доброе, рыжее...
В неё тайно влюблён философ и царь – Марк Аврелий.
Он приходит к ней в короткой тоге простого смертного...
Он слушает её советы по управлению римской империей...
Он гладит её тонкую руку бережно и очень медленно...
У неё белокровье... и цвет кожи поэтому белый.
Она умирает... Она смеётся... Она художникам позирует,
Поочерёдно принимая форму Мадонны, Моны Лизы или Данаи...
Она уходит, лишь только её узнаёшь... понимая своё бессилие,
Пытаешься удержать её за руку... замечаешь, что рука ледяная.
Марк Аврелий плачет... он сегодня напьётся в бедном квартале,
Призовёт граждан к восстанию, устроит на улице драку... а после
Ему будет шептать дешёвая девка, картавя:
«Никогда не бойся потерять ощущение лета... не бойся...»

 

Хрусталь и август


И искать в этих строчках то, что было тобою.
То, что было тобой... все бутылки под утро пустые.
И всё ныло на уровне памяти болью тупою.
А потом отпустило...
А потом отпустило, и соседка по даче открыла зелёные ставни,
И одёрнула шторы, и ходила внутри своих комнат почти неодетой.
Я за солью зашёл и боялся, что, может, не встанет...
Но соседка была хороша и знала, что надо ей делать.
Я лежал и смотрел на неё, становился цветком... её пальцы,
Её губы, ресницы, порхали, как бабочки утром над клумбой.
И я вспомнил тебя... и руками за простынь цеплялся...
И цветок мой заплакал... на глаза... на ресницы... на губы...

 

Шапито

 

1.


Как твоё имя, клоун?
В афише оно не стояло... тем не менее, браво...
Тебе не наскучило делать наклоны
Направо-налево... налево-направо?
Ты действительно весёлый человек, не притворяешься?
И тебе никогда не бывает грустно? – отвечай, только честно...
А зачем у тебя на шнурочках варежки?
Чтобы не потерялись от резких жестов?
У тебя есть любимая, клоун?
Наверное, да... и она, непременно, – уборщица.
Вы с нею целуетесь тайком за колонной
Во время антракта... тебе не хотелось ни разу броситься
Со своим деревянным мечом на тигра? –
Они у вас здесь слишком уж наглые...
Скорей всего нет, не для тебя все эти интриги...
Когда ты смываешь грим, мы выглядим одинаково...

2.


Нет у меня имени... оно потерялось в дороге из Престона в Челси...
Может, его нашёл кто-то чужой и теперь носит...
С тех пор и варежки на шнурочках, – чтоб так же вдруг не исчезли. –
Когда я без варежек, везде наступает осень,
Где бы я ни был... Давай не будем про грустно...
Но, конечно, бывает, – и тогда высший сорт репризы.
Публика стонет, а я кусаю язык до хруста,
И, улыбаясь, слезами в партер брызгаю...
Да, я ходил с деревянным мечом на тигра...
Это было смешно... Видишь шрамы?
Но ты прав, – не для меня эти игры...
Пусть живут... согласись, – в них присутствует некий шарм...
А любимая моя – эквилибристка – идёт сейчас по трапеции...
Я за неё боюсь... она без страховки выполняет смертельный номер...
Слышешь как стало тихо? Ей не на что там опереться...
Говорят, у неё от притяжения земного абсолютная автономия,
И, если упадёт, то не вниз полетит, а вверх...

                                                   (словно кто-то дёрнул верёвочку)...

Но и падая вверх, можно разбиться... о звёзды.
Она влюблена не в меня – в отважного дрессировщика.
Когда она выполняет свой номер, мне не хватает воздуха...

...Посмотрю в зеркало, вижу – пряди под разноцветною кепкою поседели.
Над огромною бабочкой нечёткий овал лица...
Знаешь, стал забывать, как я выгляжу на самом деле...
Когда я смываю грим, он не смывается...

 

 

* * *

 

Е. И.

 

Я обвенчаюсь в православном храме,
И православный Бог меня спасет:
Не от беды, так как-нибудь с похмелья.

Я встану в этом храме на колени
Перед поддельной ляпистой иконой,
И православный Бог меня спасёт:
Не от беды, но даст немного денег –
Я их пропью, но за его здоровье.

Я обвенчаюсь в православном храме
С той девушкой, которую люблю,
Лишь потому, что так она хотела.

Я встану перед Богом на колени
И расскажу ему свои стихи,
Лишь потому, что не учил молитвы.
И православный Бог меня накажет,
Но не со зла – для моего же блага.

Я обвенчаюсь в православном храме,
Конечно, если ты того захочешь,
А не захочешь – я тогда напьюсь.

А не захочешь, значит, так и надо.
Я буду делать вид, что мне не больно,
И обвенчаюсь в храме православном
С какой-нибудь красивой проституткой,
Конечно, если та того захочет.

Я обвенчаюсь в православном храме,
Наверное, что всё-таки с тобой,
Лишь потому, что Бог так, видно, хочет.

Поп за венчание возьмёт с нас по тарифу,
При случае отдаст те деньги Богу,
А Бог, при случае, раздаст свои долги.
Но мне он ничего, увы, не должен,
Как я – ему не должен. Ничего.

 

апрельский марафон

 

безгрешен только голливуд

и по второй программе вести

что до газет – газеты врут

про то что видели нас вместе

уехать в бийск и снять отель

с окном на бийскую промзону...

я застрелиться бы хотел

из трубки телефона „sony“

глоток из кружки ледяной

ты в теме да ты носишь мини

а я напившись в круглый ноль

всё ухожу в бескрайний минус

сдано письмо к тебе в тираж

хотя сюжет давно заезжен

и потолок в который раз

обрушится лавиной снежной

в хрущёвке где твой будуар

лови метафору до кучи –

что бог когда-то с бодуна

как телефон меня отключит

 

вести из азии

 

кто не боится, тот и спасён...

искренне светит в окошко солнце.

как ни раскладывай этот пасьянс,

всё равно не сойдётся.

город и лето, полдень, жара,

торгуют на улицах вишней...

только опять и в который уж раз

дама червей вышла лишней.

ты сам себе и палач и суд линча,

печаль так сладка что приторна...

скачано из стратосферы мной лично –

распечатать на принтере.

 

два часа из жизни ангела

 

вначале я всё ждал твоё письмо

сквозь эти километры дни парсеки

и к ящику почтовому босой

ходил по снегу

вначале думал ты всё ищешь что сказать

что ты вот так всё сгоряча решила

а снег мои выкалывал глаза

своею белизной как шилом

я думал сбилось времени реле

и в ноутбуке сбились все настройки

а снег лежал как пышный крем брюле

на новостройках

я думал солнце сердцем отогрев

что новой болью небо залатаю

а снег лежал всё лето на траве

не таял

я думал прочитать ещё на бис

выдерживая паузы без мата

а снег как соль крошил себя с небес

и плотно падал на мои стигматы

не протрезвев в реанимации крушил

приборы капельницы мониторы

а за окном всё этот снег кружил

следов к тебе не будет на котором

 

* * *

 

 

жизнь продолжается тянется ниткою

от вытрезвителя до вытрезвителя

как замечательно быть просто винтиком

маленьким винтиком в сереньком свитере

как замечательно быть очень маленьким

выпадешь если ничто не изменится

маленький винтик букашка комарик

и за душой ничего не имеется

как замечательно ехать в автобусе

и сократив варианты зачатия

школьною дробью встречи на глобусе

с тобой не искать как замечательно

 

зарисовка на краю салфетки 3

 

игры с ритмом игры в рифму

по несказанному голод

карандашный стёртый грифель

обломился на глаголе

связь искать наощупь долго

между здесь и небесами

и опять выходит только

тройка по чистописанью

день неудался на славу

как обои день ободран

и завёрнут в белый саван

всем спасибо все свободны

ночереет. на поруках

по небесному проулку

звёзды вновь идут по кругу

словно зеки на прогулке

 

легенды и мифы древней греции

 

мы теряем любовь постепенно просроченно

поимённо пошагово и бесконечно

мы теряем её никотиново сочно

не будите меня – я сойду на конечной

мы теряем её мы теряем её мы теряем

так ведь проще когда ни за что ни в ответе

от неё мы уходим и хлопаем громко дверями

мы выходим на свет мы выходим на ветер

мы выходим на жизнь мы навечно навечно уходим

мы берём диск пинк флойда с собой и любимые книги

мы выходим на зной мы выходим на холод

захлебнувшись своим нескончаемым криком

мы теряем любовь беспричинно безграмотно безиллюзорно

бессердечно беспочвенно безлимонадово пошло

мы теряем её под хиты асидиси кобзона

мы теряем её в настоящем в грядущем и в прошлом

знают ангелы только как ночь скоротавши в засаде

и решительно крепкий табак закурив на рассвете

в небо это вкрутив одичавший от звёзд штопор взгляда

мы выходим на смерть мы выходим на ветер

 

 

мантра дождя

 

умирай моя боль умирай

умирай одиноко жестоко

и бумагу собою марай

как помадой марались щёки

начинай моя боль начинай

снимать с сердца осеннюю стружку

и гаси о запастье чинарь

чтоб болело сильней но снаружи

научи моя боль научи

как подняться сегодня со стула

замолчи моя боль замолчи

как горнист налетевший на пулю

берегись моя боль берегись

чтобы больше она не приснилась

перегнись моя боль перегнись

на мосту мийо через перила

торопи моя боль торопи

дни недели и годы расплаты

дотерпи моя боль дотерпи

до ночного ларька автострады

 

порнофильм 2

 

эта причёска стоила 150 евро,

снизу ещё дороже

зачем мне плюс ко всему твоя ревность

к моему прошлому

у тебя хронический голод

к седуксену с кагором

облака обложили город

как гланды горло

ты сидишь на кухне в своём кимоно

производства какой-то китайской фирмы

я хотел бы сняться с тобой в одном кино

и лучше всего в порнофильме

я любил бы тебя любить

и чтоб ты между ног моих головой засыпала...

и как снег из которого можно что-то лепить

слова меня засыпают

 

поэма о скайпе

 

З. С.

 

1

 

когда затупятся все лезвия жиллетт

в наборе что ты мне не подарила

когда придётся лишь о том жалеть

что в пиве недостаточно тротила

чтоб подорваться типа здесь джихад

объявлен параллельным антимиром

и ногти плющат молотком бойцы чк…

когда ты и другие все миры затмила

когда бог существует чтоб карать

за выбор совершённой рокировки

и медсестра на мне разрежет маскхалат

чтоб нанести на грудь татуировку:

«свобода – это мужество». пусть так

но жизнь как средство для любви здесь устарела

и в хламе будней не сыскать нательного креста

и тишина как после артобстрела

 

2

 

и я, минусовой проект, издательства оги

имея почерк не в формате рынка

не вписываясь словно в поворот уже в свои долги

размениваю память на чернила

кудам бурлит как растворимый аспирин

и крошит мальчик уткам русское печенье

да, шпрея всё ещё течёт через берлин

но отраженья наши в ней давно унесены теченьем

под липами встречаются опять

влюблённые на целый выдох брахмы

и есть напиться с кем и на кого запасть

и недосказанностью и асфальтом мокрым пахнет

давно уж сломан проржавевший болт

когда держалось всё на вере и на страхе

и ветер в грудь шпандау резко бьёт

и русский флаг колышет над рейхстагом

 

3

 

а если время отмотать назад

ты станешь и возможно что и ближе

и падала с твоих ресниц слеза

как доллар на торгах токийской биржи

 

4

 

мир нельзя разделить на двоих

без остатка. ты этому рада?

и стираются губы твои

о бесцветную эту помаду

перережь провода обесточь

моё тело ведь тело – вторично

я прошёл сквозь бессонную ночь

словно через тоннель электричка

 

5

 

что она (этот лист лучше смять)

что она подуставши изрядно

как шарапова теннисный мяч

отбивает бестактные взгляды

и забывший про жизнь и про смерть

как о правилах матча плеймейкер –

я хочу на неё посмотреть –

поднимите мне веки

 

поэт

 

З. С.

 

в поэта не стреляйте он любит как умеет

как мама родила и также впрочем пишет

в метро и не в метро и в парке на скамейке

но там он чаще пьёт ведь это его пища

с поломанной ногой он сын своего века

осилил интернет и ворд почти что тоже

сегодня пить хотел но кончились креветки

а если честно то они не начинались

витает в облаках работает как сторож

ночами он стихи про это сочиняет

придерживаясь строго ритма и не строго

глагольной рифмой их как дробью начиняя

в поэта не стреляйте он любит так как любит

как до него никто ведь это его право

хотя смешно ну да наверное и глупо

и всё же пусть живёт и всё же скажем «браво!»

поэт везде поэт и в африке и в чили

и даже он поэт в сомнительном китае

а вот в россии да в россии не просили

особенно с фамилией как у меня куда я

я заплутал опять ошибся снова жизнью

и век не тот и мы не те уже однако

что не поэт то пьянь торчок ублюдок шизик

и царь на троне том так пошл и одинаков

в поэта не стрелять их много постреляли

когда делили мир и просто по запарке

пусть он живёт в метро и пишет пасторали

в германии своей и на скамейке в парке

 

* * *

 

Дмитрию Савицкому

 

такие письма не случайны

об камень волнами разбиться

а там уже другое утро

и в коньяке дешёвый спирт

а после анаша под ногтем

прошу пройти через таможню

и ветер выдувает кости

но бог не фраер он простит

мы стали частью честью мира

мы провод в руки обнажённый

когда-то взяли и поныне

не написал законы ом

и аум падает на темя

как ворон что так долго вьётся

и женщина чьё имя было

какой-то станцией метро

 

три причины изменить цвет глаз

 

З. С.

 

шумел коктейль небраска в голове

не знаю для чего опять напился

а ты пошла от столика в кафе

в ночную улицу как пароход от пирса

уходит в море и зелёный светофор

был маяком тебе в подлунном мире

и наш не очень трезвый разговор

завис над столиком как будто накурили

ты будешь счастлива конечно же бог мой

или несчастлива что в общем быть не может

ведь за тебя молитвы богомол

возносит к небу. быть бы мне моложе

или хотя б немного потрезвей

примерно годолитров на пятнадцать

я б за тебя как истинный тезей

порвал бы всех ментов и папарацци

небрит и пьян твоей любовью сыт

словлю такси и с внешностью аскета

в нём мне предложит девочку таксист

примерно так как предлагают сигарету

и захлебнётся новым шлягером весь мир

когда он включит счётчик свой и плеер

не надо брат я только что курил

ему ответить невпопад успею

 

улица с односторонним движением

 

двадцать второе полночь по гринвичу

кто бы добавил на выпивку рубль

звёзды отвёрткою в небосвод ввинчены

словно шурупы

вместе готовили шпоры по чацкому

и разглядел при опущённых шторах

что в глазах новой подруги читается

«смерть побеждённым»

как ни бросай всё равно ляжет решкой

выцветет голос изменится имя

я ведь и сам был в тебе одуревшим

варваром в риме

видишь возможность убившись снотворным

кончить как нас не учили в лито:

город расстёгнут на все светофоры

как в марте пальто

 

 

…и другие жители поднебесной

 

ты уехала и началась сразу осень

наркоманы в парках анашу косят

на лету умирают птицы и осы

и деревья стоят в багряных засосах

ты уехала и началась жатва

кукурузы попкорна и сладкой ваты

на земле что полюсами сжата

с двух сторон как пионерка вожатыми

ты уехала и началось горе

я хожу по квартире бухой с торсом голым

всё смотрю на забытую в душе тобой заколку

и вливаю в себя стаканы кагора

ты уехала и началось плохо

увязаю в помятой памяти я по локоть

я забросил переписку с богами по блогу

и кричу сисадмину – перепишите прогу

ты уехала и началось сломан

день и век захрустевшей соломой

треснул ёлочная игрушка словно…

ты уехала и началось слово