Анатолий
Берлин

...Не надо про Париж
 

Красивостью столиц –
не удивишь,
Не утолишь
восторженностью
жажды,
В счастливом детстве
я любил Париж,
Его галантный стиль многоэтажный.

Ему я посвящал свои стихи,
лиризмом наполняя их строенья,
И рифмы,
упоительно легки,
Вдыхали шарм
в мои стихотворенья.

Уже давно во снах
не вижу крыш,
И не сижу в бистро,
когда мне грустно;
А потому,
не надо про Париж –
Любви не возвратить
приливом чувства.

Cogito

Предпочитая движение мысли
иным прогулкам.

Игорь Царёв

Раздумывая, существую...
Роятся мысли день и ночь,
Одна торопится другую
Сменить.
            Не в силах превозмочь
Их бег стремительный, упругий,
Я подставляю лоб ветрам,
И рифмы – верные подруги –
Творят мой виртуальный  храм.

Улавливаю ход событий,
Предвижу времени разбег,
И чудом истинных наитий
Отмечен электронный век.

Мне путешествовать не надо:
Я видел всё – не всё сказал,
Я – узник светлого экрана,
Я мышью чуткой правлю бал.

По адресу прекрасной даме
Пересылаю новый стих,
Очаровав её словами –
Значеньем каждого из них.

«В тот час, когда тревоги...»

«Остерегайтесь, граждане, луны,
Поэты, прекратите излиянья...» –

Вот что читал я, будучи пяти
Лет отроду в солдатском лазарете
Под пульса стук в израненных телах,
Где непривычен был для молодых калек
Уход сестёр и чистый детский голос.

Я, став поэтом, вдруг переосмыслил
Значение провидческих стихов:
Уж полумесяца несообразный абрис
Втыкает свои острые рога
В фантасмагорию, обретшую реальность…

Остерегайтесь, граждане, луны,
Когда она освещена частично
И в первой своей четверти растёт,
Чтобы серпом скосить созревший колос
И светом мертвенным залить ослепший мир.

Беда, беда... Восставшею бедою
Саднит пространство бывшей тишины...
Проклятьем вдов, молитвой матерей,
Питающих иллюзию спасенья,
Заполнены вибрации рассудка.

И вот опять ко мне приходят строки
(Что с той поры я помню наизусть),
Которые не учат нынче дети:
«Остерегайтесь, граждане, луны...»

«…не шейте вы, евреи, ливреи»*

Еврей – тот, кто на это согласен.

                               Юрий Нагибин

А на указателе «К могиле Пастернака»

выведено: «Жид»...

                            Римма Казакова

Крестики на шее иноверцев…

Грудь не жмёт, великий наш поэт?

Литератор, вам не давит сердце?

A тебе, артист, не стыдно – нет? 

В вас какая кровь течёт с рожденья

И какие гены бродят в ней?

Талмудистов с вековым ученьем

И раввинов – тех, что вас мудрей.

Вот откуда ваша гениальность…

Да, Христа чудес не перечесть,

Но какая, в общем-то, банальность –

Выставлять себя не тем, кто есть.

Вас в кошмар ГУЛАГа не ссылали,

Вам не угрожал погромный сброд,

И не «вёл вас в бой товарищ Сталин»,

Что ж сподвигнуло вас «кинуть» свой народ?

Может, жить чуток комфортней стало?

Юдофобства шёпоток притих?

Стоя на почётных пьедесталах,

Предков вы обидели своих.

В христианство вам не вылезть рылом,

Дух, быть может, «тленья убежит»,**

А на указателях к могилам

Будет кем-то выведено: «Жид».

---

*Александр Галич

**Александр Пушкин

Апропо

Настоящее состоит из крупинок прошлого,

как будущее – из крупинок настоящего.

                                    Анатолий Берлин

Я – странник, я брожу и собираю знания.

Затёрты их следы в пространстве мироздания.

Идя спиной вперёд и вглядываясь в прошлое,

Я становлюсь мудрей и с каждым днём дотошнее.

То лексикой простой, то языком эзоповым

Беседую с собой, то голосом, то шёпотом,

Поскольку я постиг, увы, к концу скитания,

Что всё, что я искал, таится в подсознании.

* * *

Безумны ли все гении? Где грань?

Единым стеблем связаны друг с другом,

Цветы их, опалённые недугом,

Загадочны, как синяя герань.

Завещаны им тернии судьбой

За замысел, дерзнувший воплотиться,

За ту идею, что свободной птицей

Взлетела над уснувшею Землёй.

Что суждено – богатство ли, сума

Создателю великого творенья,

Который только волей Провиденья

Прошёл по краю, не сойдя с ума?

В рассудочном сознании моём

Нет места ни разгулу, ни надрыву –

Присущи только избранным прорывы…

В них гениев по боли узнаём.

Больничная палата
 

Смерть – это стрела, пущенная в тебя,

а жизнь – то мгновение, что она до тебя долетит.

Аль-Хусри

больничная палата...
стерильность и уход,
лекарства, иглы, вата,
заведомый исход –

…так тают незаметно,
леченью вопреки,
любимые посмертно
старушки, старики.

подводятся итоги,
доигрывают роль –
роняют некрологи
естественную боль.

а то, что неизбежно
случится умереть, –
фатальная прилежность
природы – круговерть.

и нет пути обратно
от старца до юнца...
больничная палата –
предвестница конца.

Былое и встреча

Графиня, позвольте спросить, как прошла Ваша жизнь?

Довольны ль мужьями, собою довольны ли, кстати?

Ещё не наскучило Вам по ночам ворожить?

И что за сонеты хранятся у Вас в Аттестате,

Которому с девичьих нежных и искренних лет

Доверен невинный, а, может, и «винный» секрет? 

Насколько я помню – всегда Вы любили носить,

Пардон за намёки, намеренно дерзкие платья,

Лихие гусары умели стрелять и любить…

С тех пор, как расстались, в какие кидались объятья?

Запутавшись, ветер интрижек давно ли затих в парусах?

Какие рессоры сломались в пути? – Да не суть в адресах…

Как брат Ваш – игрок, не однажды крутивший рулетку,

Известный бретёр и поклонник «бальзаковских» дам?

Дошли до нас слухи, что кончил какой-то нимфеткой,

Играл неудачно на скачках, развёлся к почтенным годам.

Он был сибаритом, уж это я помню наверно...

Мы с ним на охоте сдружились – он пил непомерно.

В салоне у Вас был заведомо важен престиж:

Политика, званья, чины и награды в избытке…

Крупны ли брильянты, когда посещали Париж?

Какие, мадам, Вас настигли скандалы, убытки?

И всё: из-за дамы сегодня стреляться не станет никто…

Состарился век и накинул на плечи манто.

Октябрь-2009

В кафе
 

Два милых ангела в кафе
Щебечут дружелюбно.
Таких на аутодафе
Палач казнил прилюдно.

Сжигали на кострах блудниц,
Поверив в святость кары,
За красоту их тонких лиц
И колдовские чары.

Средневековья грозен быт:
Огонь, мечи и плети.
Но наказанье не грозит
Сквозь тьму тысячелетий
Двум ангелам, что кофе пьют,
Касаясь ртом блаженства.

И эти несколько минут
Являли совершенство,
Отдохновения момент
За разговором праздным.

Но дожидался их клиент
В автомобиле красном.

В полёте

Все мы ангелы с одним крылом

и летать можем только обнявшись.

Из Инета

Любить весь мир, положим, сложно…
За что любить и почему?..
Но выход есть: всегда возможно
Любить людей по одному.
 

Жить для себя, поверьте, скучно.
Достойно всяческих похвал
Жить для других, а мне сподручно
Любить лишь тех, с кем я летал.
 

Друзья случились не случайно:
Судьбою правит алгоритм,
Который задан изначально,
Определяя жизни ритм.
 

Хочу летать, бежать по лужам,
Пусть счастья дождик моросит,
Мы, ангелы, над миром кружим,
Нас всех полёт объединит.

Возрастные явления

Кто-то не может подняться по лестнице,

Кто-то не помнит, что было вчера,

Этот в любви объяснился ровеснице,

А у другого с простатой беда.

Жизнь пролетела – вот самое главное,

Немощность? Это уж как повезёт…

Не паникуйте, друзья мои славные,

Всё образуется – старость пройдёт.

Всё – движенье

Без великой драмы нет великой судьбы.

Лев Анненский

Всё живое! – И камень живой.
Всё вибрирует с той частотой,
На которую тело способно, –
Электроны бесстрастно, свободно
По орбитам шныряют, скрипя,
И заложена мудрость в сближенье,
А судьба – это тоже круженье
В безнадёге уйти от себя…
Всё броженье, мой друг, всё движенье.

Наслаждайтесь мгновеньем и волей
Перед тем, как устать при ходьбе,
Драмы нет затеряться в толпе,
Эфемерно сознание боли,
Иллюзорна победа в борьбе.

Жизнь стремительна, судьбы верша,
Не глушите её словоблудьем,
Жаждет свет, уготованный людям,
Вглубь спуститься, где стонет душа…
Ах, как жизнь хороша, хороша!

Выучить урок...

Как быстро всё накрылось «медным тазом»!

Проблема не в Обаме… Боже мой,

Каким убогим должен стать наш разум,

Чтоб вверить управление страной

Пустому вралю с жёсткою улыбкой,

Поддержанному левой трепотнёй.

За эту вопиющую ошибку

Потомки вновь ответят головой.

Как быстро мы Историю забыли,

Как сладок лжи струящийся поток,

Уже пытались «сказку сделать былью»…

Глупцы, пора бы выучить урок!

* * *

Гиппопотам – как много звуков,

Как будто боги бьют в тамтам.

Я околдован дробью букв –

Прислушайтесь: гип-по-по-там!

В нём что-то видится большое,

Как Колизей, как Нотр-Дам,

Я слышу громы пред грозою,

Произнося: Гиппопотам…

Есть в этом слове смысл священный,

Произнесённый по слогам.

И я шепчу самозабвенно:

Гиппопотам, гиппопотам.

Гуси-лебеди

Как он кричал!! С поломанным крылом

Не будучи силён подняться в небо…

Он, раненый безжалостным стволом,

Когда-то гордый, будто им и не был.

Кричал истошно, жалко как дитя,

А стая всё кружила круг прощальный…

Тот птичий стон я помню, век спустя,

Оставшись одиноким в тёмной спальне.

Давид и Голиаф

---

*Филистимляне – языческие народы, которые примерно к 1080 г. до н.э. начинают экспансию вглубь Израиля, сопровождающуюся подчинением израильских городов Газы, Ашкелона, Ашдода, Экрона и Гата

**Голиаф – в ветхозаветном предании великан-филистимлянин, побеждённый Давидом в единоборстве. Примерно к 1005 г. до н.э. Давид вновь присоединяет Пятиградие к Израилю

Диптих Слеза

Девушка и поэт

Может, мне приснилась эта малость,

Что в июльский деревенский зной

Девушка и солнце искупались

В тазике с колодезной водой.

Вот она целительную влагу

Зачерпнула бережно рукой…

А слеза поэту на бумагу

Вдруг упала буквой прописной.

Фея и портрет

Фея ранним утром из колодца

Зачерпнула ковшик с бирюзой.

В нём купалось молодое солнце

Вдребезги разбитое слезой.

Будучи искристою, святою,

Та слеза не знала горечь лет…

И была та фея молодою,

И прекрасен был её портрет.

Для тех, кто верит

Пора Душе очнуться от соблазна

Свой срок безмерный провести в кольце

Земных забот – не столь благообразных,

Чтобы блистать в торжественном венце.

Да, есть услада в этой жизни бренной,

И неизвестность манит и страшит,

Но Души обитают во Вселенной,

Которая Творцу принадлежит,

И просто возвращаются из ссылки,

Пройдя свой путь и опыт обретя…

Так мудрый джин, намаявшись в бутылке,

Вдруг вырвется на волю, век спустя.

Ликует люд, судьбы ломая крылья,

И я в итоге непрестанных дум

Сдаю в утиль, уставши от бессилья,

Своей Души поношенный костюм.

Еврей молился...

Звук канонады стал почти привычным,

Бомбоубежища рыдали теснотой,

Над городом, гордившимся величьем,

Не умолкая, плыл протяжный вой.

Еврей молился... Как умел, как мог...

К нему сбегались люди коммуналки

И верили: его еврейский Бог

Не даст разрушить крышу, стены, балки...

Еврей бубнил на чуждом языке,

Раскачиваясь в такт своей молитвы,

Метались двери, как при сквозняке,

Стонали глухо трубы в этой битве.

И ни одно оконное стекло

Не выдало несчастных постояльцев –

Дом выстоял – наверное, спасло, 

Что старец тот, заламывая пальцы,

Просил за всех... Лишь только с потолка

Струилась пыль надежды на спасенье...

Пульсировала вена у виска,

Суббота кончилась, настало воскресенье...

Еврей молился...

Женщины нашего возраста

Любимые женщины нашего возраста –
Морщинки у глаз, потускневшие волосы,
Зеркалу дарят вниманье с намереньем
Выйти из дома, как прежде, уверенно.

Любимые женщины, чувства познавшие,
Добрые, нежные, перестрадавшие,
Вслух размышляя над бывшими бедами,
Нашими втайне гордятся победами.

Любимые женщины... Очень красивые,
Ставшие мудрыми, значит – счастливыми:
Дети и внуки, и мы ещё в стремени,
И разговоры о прожитом времени.

Любимые женщины. Мы им обязаны
Честью, успехами, живостью разума,
Всплеском желаний и трепетом голоса...

Любимые женщины…
Нет у них возраста.

Жизненный опыт
 

Ребёнок падает со стула,
Чтоб чувство меры в нём проснулось,
Для осознания вины,
Что ему крылья не даны.

Ему же суждено влюбиться
И заново взглянуть на лица,
Потом напиться в первый раз,
Забыв родителей наказ.

Залезть в долги неосторожно
И дать взаймы, кому не должно,
Терять и находить друзей,
Чтобы на йоту стать мудрей.

И после прожитых фиаско
Определится зримо, ясно,
Что, как водица из колодца,
Великий опыт достаётся
Ведро к ведру...
Скрипи криница,
Дай вдоволь страждущим напиться.

Зачем нужны слова

Слова – это несовершенный инструмент обмена мыслями,

который, эволюционируя, будет постепенно замещён

телепатическим общением.

(вместо эпиграфа)

Слова, слова… Зачем они нужны?

Порою дерзки, грубы и грешны,

Произнесённые заочно, vis-à-vis,

Чтоб обольстить, покаяться в любви?

Спроси меня, повинного, спроси!

Слова для лести есть, слова для лжи,

Одни тверды, другие – миражи,

Есть для речей, для мимолетных фраз,

Щадящие, иль вовсе без прикрас,

Летящие порой то в бровь, то в глаз.

Повздорить можно, мило попросить,

Признаться в злодеянии, простить,

И намекнуть не верить никому,

К чему слова: к несчастью иль к добру?

Ответьте, я любой ответ приму.

Изгнание

Желание прошло писать стихи…

К чему страданье бередить пустое?

Поможет ли замаливать грехи,

Когда душа – пристанище застоя?

Библейские крутые виражи,

Средневековья мрачная дорога –

В преданиях… Но, память освежив,

Поймём: и мы восстали против Бога.

Смешалось всё! Нет более преград

Для ханжества, убийственной морали,

И нынешний безумный демократ

Обман от правды отличит едва ли.

Мы с ярмарки, на грани выживанья,

Ничтожных предпочтя себе кумиров,

На самой низкой частоте сознанья

Приблизили момент крушенья мира.

Так что скажу потомкам в назиданье,

Собрав осколки рифм в разбитом теле:

Нам суждено ещё одно изгнание…

Не из Эдема – из Земной купели.

История Любви

Жизнь измеряется не числом вдохов-выдохов,

а моментами, когда захватывает дух!

Джордж Карлин

Он полюбил богиню красоты…

Сам ростом невелик, горбат, но гордый с виду –

Она ж, холодная, как та Кариатида,

Скользнула беглым взглядом с высоты.

Капризным был её надменный лик,

По сердцу полоснул холодной болью,

Но разум не желал смириться с ролью,

Его пленили стать, походка, шик…

Однажды смелости набравшийся горбун

Поведал ей историю рожденья,

Когда к нему по воле провиденья

Явился вещий старец и колдун:

– Тебя, красавца, озарит любовь!

Избранница твоя – крива, горбата…

Но крикнул я: «Постой, возьми всё злато,

А горб уж мне, злосчастному, готовь!

Не гоже женщине всю жизнь убогой быть,

Я стану горб её с достоинством носить,

Сумею победить судьбу урода,

Как превозмог когда-то Квазимодо».

И грянул гром с небес! Застыли оба…

Она слезинку с трепетных ресниц

Смахнула, пред мужчиной павши ниц,

Став верною и любящей до гроба.

К даме в чёрном

Оглядел себя в стекло – нищета я

Я живу легко годов не считая

Сколько прожил зим и лет я не знаю

Но друзьями я ещё узнаваем

Лес стоит угрюм и зол весь в тумане

Я приник к его стволам будто к раме

Что там прячется в судьбе за горами

Поучаствую ли я в мелодраме

Я в краю своём родном заозёрном

Подружился невзначай с неким чёртом

И растёт с тех пор костром иллюзорным

Восходящая любовь к даме в чёрном

Кадыш*

Страницы века листаю резво,

Взглянуть пытаясь на вещи трезво:

Гормонов выброс – секрет поллюций,

Научных взрывов и революций.

Приставив дуло судьбы к затылку,

Тупых – в колхозы, учёных – в ссылку.

Всех уровняли, кто выше ростом,

И просто выжить не так уж просто.

А тем, кто властью сумел упиться,

Живётся тесно в своих границах.

Один – у немцев, другой в России…

Диагноз общий – шизофрения.

Европу делят под танков скрежет,

Юнцов в окопах лишь смерть утешит.

Дахау, Белжец – Освенцим круче…

И выжжен номер на детской ручке.

Салют победы для инвалидов!

Ни серп, ни молот, ни щит Давидов,

Ни Бог, ни Дьявол не заступились…

Зато чекисты подсуетились…

Потом похмелье – венец попойки,

Пять пятилеток до перестройки,

До перестрелки, до беспредела…

А популяция так поредела.

Ликуют массы, звучат фанфары:

«Мы вам евреев – вы нам товары»…

Всего, что было, не перескажешь –

Безумству храбрых поём мы кадыш.

---

*Кадыш – еврейская молитва по усопшим

Кленовый лист

он стар и болен, жить ему невмочь,
меж двух миров он временно завис,
а рядом сыновья, хлопочет дочь,
рассматривая скорбный эпикриз.

встаёт с постели тяжко, оробев,
а падает легко –  кленовый лист,
что отжил век сезонный, пожелтев,
пред медленным вальсированьем вниз.

вспорхнёт душа, помедлив, за окном,

печальную смахнёт слезу карниз,

прикроет ставни сиротливый дом,

«Аминь,» – прошепчет пролетевший бриз.

Конец пути

Наш мир меняется – хотим мы или нет.

Уже пропали признаки былого,

И другу моему уж много лет

Мерещится «Последний день» Брюллова.

Исчезли благородство, честь и стыд,

Всё то, чем дорожили наши предки,

А молодёжи непохожий быт

Нам ест глаза, как дым завесы едкий.

Сегодня ни представить, ни понять,

Зачем уметь науке «много гитик*»?

Идёт война… И на кого пенять

Дознается философ, но не критик.

Неоднозначно всё. Кто даст ответ

Куда летели человечьим роем?

И долго ли маячить будет свет

От спутника, что мы зовём Луною?

Наш опыт прошлого, умевшего любить

Людские существа за их не праздность,

Прогресс сумел по сути изменить,

Взяв за основу целесообразность.

И в будущем для нас пространства нет,

Мы лишние, нам обломали крылья,

В тупик заехал наш кабриолет,

Места в ракете лишь для камарильи.

Что ж, роботы, подкрался ваш черёд

Для кодов, чипов, прочих «аватаров»,

Но песню под гитару кто споёт?

Кто снимет фильм с названьем «С лёгким паром»?

___

*«Наука умеет много гитик» – крылатая фраза, поговорка, в которой

  не нужно искать смысла, поскольку слово «гитик» смысла не имеет

Легенда о Трезоре

– Блокада Ленинграда быль иль небыль?

– Как смеете? – Кощунственный вопрос!

– Я в Ленинграде в эти годы не был –

Меня к Уралу скорый поезд нёс.

Шёл на восток состав, борясь с одышкой,

Тянулась колея лесов и рек,

Мне повезло, что ни одна бомбёжка

Не оборвала этот тяжкий бег.

Я выжил и вернулся. Горькой правды

Не отыскать о тех сороковых,

Давно истлели списки, даты, факты,

А тех, кто знал, тех не сыскать в живых.

Суровое бесчувственное небо…

Жизнь не купить на жалкие рубли,

Сто двадцать пять «блокадных» граммов хлеба

Спасти от лютой смерти не могли.

А на окраине, где ряд домов и дачи,

Жил в доме пёс по имени Трезор,

Он до войны был нелюбим, тем паче,

Что был Трезор на ловлю кошек спор.

Но вот беда сошла на ленинградцев.

От голода (подумать-то грешно)

Весь этот дом – семей, поди, двенадцать –

Всех кошек съели… Съели уж давно.

Их, видимо, ждала плохая участь,

Включая стариков, старух, детей,

Сойти на нет, голодомором мучась,

Но стал Трезор спасителем людей.

Он истощал, но было сильным тело,

Лежал и думал, а потом исчез…

Никто не знал – Трезор ушёл на дело,

На ловлю зайцев в пригородный лес. 

Он возвращался каждый день с добычей,

В зубах по зайцу принося домой…

Все выжили, делясь друг с другом пищей,

А сам Трезор питался требухой.

История забудется не скоро –

Стоит у дома памятник Трезору.

Лекция о международном положении

Поднялась опять со дна

Страсть к насилию. Волна

Чёрной зависти и смрада

С призраком полураспада

Страх наводит на страну,

Рвёт последнюю струну,

Исторгающую крик…

Это гибнет материк.

Наших бед ретроспектива –

Горе местного разлива,

Ибо близится глобальный,

Грозный, межконтинентальный

Перекрой и передел –

Откровенный беспредел…

И адепты лженауки

Запустили вирус, суки.

Ими принято решенье

Поубавить населенье

Разных второсортных наций,

Да при том, без радиаций.

Так какого ж вам рожна?

Катастрофа не страшна,

Чтобы отвратить финал,

Томас Мальтус предсказал.

Наши СМИ (не без изъяна)

Проповедуют с экрана

Ежечасно, громогласно

Весть о том, что жизнь прекрасна,

И что вскоре гений Маск

Всех отправит жить на Марс…

Любовь или красота?

Красота спасёт мир.

                    Ф. Достоевский

Позвольте мыслить по диагонали…

Спасёт ли мир земная Красота?

Любовь спасёт?

          А может, мы в финале

И пленники Всевышнего перста?

Тасуя и страницы, и границы,

Пренебрегая мненьем большинства,

Сканирую сюжеты, факты, лица,

Химерные наличия родства.

Спасёт ли мир Любовь?

                        Скажу: Едва ли!

И Красота, конечно, не спасёт…

Позвольте мыслить по диагонали:

А может быть Оружие спасёт? 

МЕДАЛЬ ПО БЛАТУ

Посвящается Леониду Давидовичу Блату –

полному Кавалеру ордена Славы

Пролог

Мне захотелось написать поэму,

Чтобы звучало вновь из-под пера

Адажио на избранную тему –

Не автора прославить, не богему,

Не вечную борьбу со злом добра,

И не житейских ссор типичный мусор,

Не связь эзотерических причин,

Малопонятных всем... Зато почин

Какой! Придавлен тяжким грузом,

К движенью каждый норовит примкнуть...

Но я отвлёкся: суть не в этом. Суть,

Что возвращаюсь я к служивым людям,

Ко дням войны, прилипчивым, как бинт,

Мы вместе с вами шаг за шагом будем

Идти вперёд сквозь узкий лабиринт

Событий, к нам дошедших не по слухам –

Дуэли Голиафа с грозным духом

Давида, разыскавшего приют...

Не выбирал, а принял, что дают!

Старшина

Снаряды рвутся... Грохот, пот и смерть,

И мама ждёт в блокадном Ленинграде,

А здесь, в болотах, промышляет «Смерш»,

Не различая «наших» в этом аде.

Сползают танки с Пулковских высот,

Бьют пулемёты укреплённых точек...

Огонь прицельный – правильный расчёт...

Ты, Леонид, опять предельно точен.

Пропах тротилом «Невский пятачок»,

Исписана военная страница...

Мальчишка-доброволец – мужичок,

Метр с кепкой, если распрямится...

Награды украшает его грудь,

Он был недавно «Славы» удостоен –

Без подвигов наград не раздают,

А подвиг – это жизнь на поле боя.

Он старшина – ему держать ответ

За ход артиллерийской подготовки,

За результат, в котором званий нет,

А есть смекалка, смелость и сноровка.

Земля от напряжения дрожит,

Вокруг стоят друзья-однополчане,

И вдруг он слышит ясно слово «жид»,

От юдофоба, старшего по званью.

Реакции ему не занимать,

Плевал он смерти в рожу не из тыла,

Но вспомнился отец-солдат и мать,

И кровь на миг у старшины застыла.

Подняв свисавший с шеи автомат,

Он выстрелил и, отойдя в сторонку,

Стал самокрутку дрянью набивать...

Конечно, трибунал маячил Лёньке.

На войне – как на войне

Ждёт старшину суровый приговор,

И могут «вышку» дать, как за измену,
Но бой идёт и в штабе разговор,

О том, что Блату не сыскать замену.

«Корректировщик нам необходим,

Мы «мажем» часто, не достигнув цели,

Враг остаётся цел и невредим,

Незаменим мальчишка в этом деле.

С ним разберёмся позже, а пока

Придётся позабыть про день вчерашний,

Отправить Блата прямо в тыл врага»...

Гремят орудия, и правый фланг на марше,

И старшине задание дают

Невыполнимое... И грозен счёт минут.

Вызываю огонь на себя

Не радует оценка поля брани.

Он понял сразу – велика цена!

Здесь Блат «по блату» обречён заранее...

Ну что ж, война – она и есть война.

Нет выхода иного... Есть надежда

Принять огонь смертельный на себя.

Дымится полустёртая одежда,

Подбитый танк теперь его броня.

«Даю координаты для наводки!

Услышь меня, надёжный мой расчёт,

И, если выживу, поставьте кружку водки...

Огонь! Огонь! И правый фланг – вперёд!»

Я люблю тебя, жизнь

Разведчики под танком опознали

Контуженного воина-бойца,

Да, то был Блат – на нём его медали...

И сажу кровью утерев с лица,

Пацан пришёл в себя: «Как наши, слышь»?

В ответ: «Ты, парень, к счастью, телом мал,

Остался цел, где полевая мышь

Не выживет – в броню снаряд попал...

Идёт к начальству в Ставку представленье:

Корректировщик выше всех похвал!

Звезду он заслужил... но трудное решенье –

Вчера он угодил под трибунал!

Приказ прочли, чтобы не слухам верить,

Три соломоновых решения подряд:

«Героя не давать, а трибунал «похерить»...

Медали «За Отвагу» будет рад»!

Эпилог

Когда внучата спрашивали деда,

Какой из орденов дороже всех ему,

Он отвечал: «Важна была Победа»,

А сам носил медаль... Всего одну!

Между прочим

Мы никогда не ставим честность на кон,

Хотя порой извилиста дорога…

Считаем компромисс постыдным знаком…

А совестью считаем голос Бога.

Блюдём законы, помним о приличьях,

Не предаём, не лжём, не сквернословим…

И в этом осязаемом отличье

Сочувственные взгляды часто ловим.

Мне нравится деревня
 

Я люблю, когда скрипит калитка,
Самовар на углях, крепкий чай,
Вдалеке цыганские кибитки,
Крики петухов, собачий лай.

Я люблю плетень, что у осины,
А ещё, когда свеча чадит,
И когда ухожена скотина,
И нетрезвый конюх не храпит.

Я люблю, когда снежок подталый
Долго помнит брички лёгкий след,
И ещё, чтоб странник чуть усталый
Робко постучался на ночлег.

Я люблю, когда в платочках новых
Девки песни дерзкие поют,
И хранят соломенные вдовы
Исходящий от печи уют.

Я люблю рубахи из поскони,
Крепостных пожизненную лень,
И когда прядут ушами кони,
И когда к закату клонит день.

Я люблю прозрачный, колокольный
Звон по выходным, озёр туман,
Дух деревни, малостью довольной,
И ворон, галдящих по утрам.

Я люблю до одури, до боли
Пряный запах вытопленных бань,
И когда судачат бабы в поле,
Мужиков ухабистую брань.

Я люблю, когда приходят роды,
Стоны и молитвы, детский плач,
По грибы и ягоды походы,
Лучший в целой волости первач.

Мне снятся сны

Пишу в стихах не сны, а жизнь.

Вячеслав Дымов

Мои стихи...
Их Некто вдруг прочёл
И сделал свой неторопливый вывод,
Что Бродскому я вырос по плечо,
Хотя мы барды одного призыва.

Двадцатый век меня не целовал –
Я продирался тропами витыми
Сквозь дебри тропов,* ямбов снежный вал,
Валежник слов, колючки с запятыми.

В себе таланта выдумать нельзя –
В нём золотая россыпь, грань алмаза,
Недюжинный потенциал ферзя,
Источник сплина, счастья и экстаза.

Но выпал час...
Пленив улыбкой поздней,
Принц щедрый и блестящий – Жан Кокто**
По веткам снов стихов развесил грозди,
А я сорвал их поутру.
Легко...

---
* Тропы – явление художественной образности,

переносные значения слов или оборотов речи.
** Знаменитый французский поэт первой половины

прошлого века, удостоенный своеобразного и редкого

титула «принц поэтов».

Мой милый старый дом

Я пережил тот дом, где я родился,

Где детство, юность, страхи и любовь,

Тот северный, до боли милый кров,

Где познавал и в первый раз напился,

Где позже начинался как поэт,

Где изучал по шрамам жизни складки,

Где в «тяжкие» бросался без оглядки...

И вот, того уж дома больше нет.

А есть огромный мир с его нуждой,

С его погоней за куском наживы,

Где каждый лжёт и напрягает жилы,

А жизнь сама – один большой отстой.

Я доживаю жёсткий век с трудом,

Как мне претят своей породой люди!

Люблю собак... и кто меня осудит?

Хочу назад, в мой милый старый дом.

Молитва

Матушка, поплачь по сыну...

Булат Окуджава

Не дайте сгинуть пацану,
не дайте сгинуть...
Чтоб в горе не пришлось отцу
сутулить спину,
Чтоб матери не голосить,
срывая голос,
Сестре чтоб траур не носить,
чтоб чёрный волос
Не обратился в седину,
не выждав сроков,
Чтобы у вечности в плену,
в её острогах,
Ржавели пули и клинки,
снаряды гнили,
Сырели скорбные венки
в пустой могиле.

Найдите пацану жену,
жену найдите,
И не гоните на войну,
а подождите...

Пока он сына не зачал,
не надо драки!
Пусть подождёт мемориал
в голодном мраке.

Молодость поэзии

Мой верный глаз, изящный слог,
И чувство ритмики и рифмы
Свернулись в жизненный итог,
Который стал острее бритвы.

Могу природу описать,
Пофилософствовать, играя,
Слова лениво подбирая,
Картины жизни рисовать,
О чувствах с Музой говорить,
Перебивая рифмой мысли...

Могу Поэзию творить.
Я без поэзии немыслим.

Меня пьянят твои дары,
Девчонка – юное созданье.
На небесах предрешены
Нам и разлука, и свиданье.

Молчание – золото

Не так уж важно, чем я был ведом,

Когда вещал, в речах не зная меры,

В них были правда, выдумка, химеры…

Как часто я судил себя потом.

А вот о том, когда не без труда,

Установив молчания регламент,

Свой усмирял горячий темперамент,

Не сожалел почти что никогда.

Моя душа

Прощай земная твердь
Пора уйти в Астрал
Я жизни круговерть 
Всем телом испытал

Материальный мир
(Что груб и недалёк)
Всего на час факир
Мне преподал урок

И вечная душа
Пройдя по кругу вновь
Впорхнула в малыша
Чтобы дарить Любовь.

Музыка Любви
 

Памяти Эдит Пиаф

Трепетная девочка Парижа
Про любовь и про печаль поёт.
Изумлённый воздух песней дышит‚
Россыпью трагичных чистых нот.

Шансонетки с неподдельным шармом
Повторяют жизни естество:
Звуки поцелуев над Монмартром‚
Музыку соседнего бистро.

Страсти и наитию послушна,
Женщина рыдает… Се-ля-ви!!!
И никто не может равнодушно
Слушать эту исповедь любви.

И подобно ящерицам‚ руки
Мечутся среди развалин душ‚
Над толпой разбрызгивая звуки
Яркие‚ как танцы в Мулен Руж…

Голос над проснувшейся столицей
Стаи песен выпустил в полёт‚
И печальный ангел‚ словно птица‚
Маленькую грудь страданьем рвёт.

Волшебство и непрерывность чуда‚
Крик Любви в неистовых глазах‚
Праздник околдованного люда –
Королева песни – Мом Пиаф.

На то друзья…

Моя душа болит и плачет…

                            А. Берлин

Я правым окажусь, не дай-то Бог,

Коль то, о чём предупреждал, случится.

У жизни много стёжек и дорог,

Калиток и дверей, чтоб отвориться.

Ты выиграешь, дорогой мой друг,

Коль без беды продвинешься по краю…

Со временем замкнётся споров круг –

Я оказаться правым не желаю.

На якоре в скале

Памяти комбрига Олега Сицкого
и замкомбрига Михаила Малина

Серая, враждебная рябь воды, словно потревоженная дрожанием глубин,

окаймляет границы бухты, в которую нечасто заходят корабли.

Холодно, неизменно холодно...

Там, совсем недалеко, за границами этого природой сформированного залива,

упругие волны набегают на скалы, пытаясь сузить их границы.

Суровость, сжимающая клочок суши под низко нависшими тучами,

настолько естественна, что редкий луч солнца, посещающий этот забытый остров,

воспринимается его малочисленными узниками как послание из тёплых краёв.

Но только здесь каждым туманным утром дыхание замирает перед чудом:

из недр крутого утёса, из непробиваемой скальной породы его,

внезапно и дерзко выступает выдвинутый далеко вперёд нос эсминца.

Набат

Томас Мальтус предсказал вслух:

станет много нас, как тех мух,

и, пророча, не жалел фраз,

чтоб избавиться от нас враз…

и по шарику ползёт страх,

будто нам не пережить крах.

чёрный белому утёр нрав,

а кто беден, тот всегда прав,

шёпоток потёк от них к нам,

что трещит оно по всем швам:

ты привит, а тот, кто нет – враг,

даже если он тебе брат.

хоть горбись, а хоть кого горбь,

но погрузится весь мир в скорбь,

скоро роботов придёт час,

чтобы жить начать взамен нас,

им не надо никаких льгот,

всё, что нужно, это пин-код.

но пока сменяет день ночь,

прогоняю свою мысль прочь,

и гудит мой, как набат, зов:

как бы нам не наломать дров!

а ещё молю вас усмирить сплин…

Homo! Sapience ли мы, блин?

Наместник Бога

Я – вертолётчик, я – наместник Бога

В той зоне, где, расслабившись, лечу…

Мне виден мост, железная дорога,

Река и лес – угрюмый недотрога,

И женщина, идущая к ручью.

Гармонию картин аккорды звуков

Переполняют, водяной поток

Царапает серебряное брюхо

Меж скал отвесных, там, где царство духов,

Где тень бескрылая моя кружит виток.

Пора любви – цветенье эдельвейса…

Но что вдруг вижу я сквозь синеву?

Грозой прошедшей взорванные рельсы!!!

И семь минут, лишь семь минут до рейса,

Всего лишь семь минут до «рандеву»!..

Я в силах предсказать трагичность судеб,

Мне высотой то знание дано,

Счастливые, спешат к обрыву люди,

И я, наместник Бога, (будь, что будет!)

Бросаю вертолёт на полотно…

Ноябрь 2009

Наплыв

Зацепившись памятью за лицо,
Потянул верёвочку за кольцо.
И за вспышкой яркою – к горлу ком,
Мне наплывом вспомнился отчий дом.

Где нехитрых радостей чудеса
Подкупали круглостью колеса,
Где тянул затейливый «C’est si bon»
Чей-то старенький аккордеон,

Где, забросив чижика и лапту,
Обсуждали девочек красоту,
Где, наивной силою наделён,
Каждый молод был и умён.

Подражали классикам – мудрецам
И злодеям верили, как отцам,
А среди бесчисленных новых нужд
Нам язык поэзии был не чужд.

Где слезой закапанный парапет,
Расставанья долгие и рассвет,
Где на стыке ветреном всех стихий
Положил эмоции на стихи.

Наше право

Мы все имеем право на ошибки –

Отцы и дети, жёны и друзья…

Будь эго человеческое гибким,

Оно бы знало: ссориться нельзя.

Какой резон нам, ублажая малость,

Жалеть в итоге, что простить не смог,

Нам многое прочувствовать досталось,

Нам выпал жребий – выучить урок.

Найдём дорогу, даже заблудившись,

Коль истину простую мы поймём:

Имеют право все, на свет родившись,

Сквозь промахи идти своим путём.

Не дать пропасть строке

Друзья и недруги по школе

Во мне воспитывали волю

И кулаками, и кастетом…

А я при этом стал поэтом.

Лилась мелодия куда-то

С негромких струн певца Арбата,

А мне всегда хотелось битвы,

Мой слух был острым, словно бритва,

И различал оттенки брани

Слезой и спазмами гортани.

Всегда ценил я мудрость слова,

Которое судьбы основа,

Когда поэты, словно маги,

Кладут его на лист бумаги.

Рождённый в недрах интеллекта,

Язык родного диалекта

Звучит то чисто, то с прононсом,

Всё время согреваем солнцем,

Передающийся наследно –

Не дать строке пропасть бесследно.

Не мой век

Всю ночь ворочаюсь и не смыкаю век...

Чужим мне оказался этот век.

Зачем живу, зачем пишу стихи я,

Когда вокруг враждебная стихия?

В носу кольцо у девушки торчит,

Что придаёт ей очень странный вид.

Политика безумная горчит,

А тут ещё... ну, как его? Ковид!

А как вам нравится калифорнийский пляж?

Там сердце входит в бешеный форсаж,

Там все татуированы до жоп,

Я так таращился, что получил ожог.

В недавний мой непросвещённый век,

Любой в наколках – непременно зэк.

Зато у каждого в ладони телефон,

Но что прибавил к интеллекту он?

А в старину (достойно удивленья)

Мы ведали таблицу умноженья.

И живопись, конечно, не моя,

И музыка – не трели соловья,

Литература мне не по нутру...

Не мой он, век, в котором я помру.

Не ревнуй
 

Но исполинские невидимые крылья

В толпе ему ходить мешают по земле.

Шарль Бодлер

Не ревнуй –
С поэтом ты живёшь.
Барды, суть, не полностью нормальны:
Чувственны‚ крикливы‚ сексуальны‚
Дерзки до того‚ что дрожь…
Не ревнуй – с поэтом ты живёшь.

Не ищи нормальности во мне‚
Нет‚ я не такой‚ какой приснился.
Думаешь‚ что я оговорился‚
Сочиняя вирши при луне?…

Не ищи нормальности во мне.

Некого прощать, или 70 лет спустя

Я – каждый здесь расстрелянный старик.
Я – каждый здесь расстрелянный ребенок.

 Евг. Евтушенко

Забыть – намного проще, чем признать,

А отрицать – подлей, чем извиниться…

Но помнит дочь, как говорила мать:

«Ведуть до яру всiх жідів, дивіться».

Хранит земля седую память лет,

Их семьдесят прошло с годины страшной,

«Над Бабьим Яром памятников нет» –

Писал поэт об этом дне вчерашнем.

Издохли полицаи-палачи

Без слова покаянья, без огласки.

Их правнуки футбольные мячи

Гурьбой гоняют по могиле братской.

Не их вина в том, ЧТО произошло,

Не учат в школах нынче состраданью,

Им невдомёк: запамятовать зло –

Потворствовать повторному закланью.

Завис вопрос, безжалостный, как смерть,

Над выродками в званье человека:

Удастся ли из памяти стереть

Им боль и быль о преступленье века?

Бессрочна вырождения печать,

И я кричу в их погреба забвенья

Проклятье тем, кто не хотел признать,

И тем, кто не вымаливал прощенья!

Ненависть к белому пуделю*

Нет повести печальнее на свете…

                                У. Шекспир

Идёт белый пудель, душистый и стройный,

И лапы в манжетах ступают достойно,

Сама элегантность, пропорции, стать…

Ну как пережить превосходства печать

Соседским собакам различных пород?

И жаждет расправы весь сучий народ.

Неистово, словно понёсшие кони,

Псы рвут поводки из хозяйских ладоней,

И сводит им мышцы и челюсти злость:

Догнать и загрызть эту белую кость…

Ведь больно подумать и страшно признаться,

Что им за собратом своим не угнаться

Ни мордой, ни нравом, ни стрижкой «под бокс»…

Такой уж Господь учинил парадокс:

Где в зависть собачью район погружён,

Там разум не властен, неведом резон…

А пуделефобство рычит над планетой,

И нет на земле хуже повести этой.

---

*Пудель – это ещё не человек, но уже не собака (из инета)

Нет у песни нот

Вспоминая Игоря Царёва

Вдохновение – песня ангела,

а сомнение – шепот демона,

что же песня мне душу ранила,

видно шёпотом она предана.

На святой Руси нет у песни нот,

память прошлого, да истошный звук,

от лихой езды перекошен рот,

звон бубенчиков, да снега вокруг.

Кто-то истово Богу молится,

кто-то крестится на беззвучии,

только с бесами если водишься,

не сойдёт тебе, хоть везучий ты.

Словно нищенка пошаманила,

перекроена, переделана,

в храме слышится песня ангела,

вперемежку с ней – шёпот демона.

О жизни

Как бы С. Щипачёв

Собака-то подохла… Боже мой,

Какая радость умирать ей было?!

Как хорошо, что живы мы с тобой,

Ну, а кобель пойдёт теперь на мыло.

Поверь, мой друг, собака не жива,

Коль нету в ней малейшего дыханья.

Ведь потому и жизни лишена,

Что жизнь всегда точна, как расписанье.

Об эволюции надежд

Зачем им, членам профсоюза,

Толпе, народу, большинству,

Поэзия? К чему им Муза,

Когда есть пиво наяву?

Есть Царь, который их не любит,

Есть Бог, которому нужны,

И есть Поэт, который губит

Себя «в масштабах всей страны».

Прикрыв собою их пороки,

Мостит тропу в «момент сейчас»,

Но бесполезные уроки

Народом пройдены не раз.

Поэт за бегом разрушений

Следит, надеждой суетясь,

Оракул, чей свободен гений,

Он с тонким миром держит связь.

Он чахнет над вселенской тайной,

Убитый болью и тщетой…

Но эволюций голос дальний

Ласкает слух его благой.

Обновление

Кривая узкая луна…

               Рита Бальмина

Мы ехали извилистой дорогой.

Нам ночь не обещала лёгкий путь.

Стоял октябрь и лился свет убогий,

Клонил ко сну, но не давал заснуть.

Знамением зловещим беспокоя,

Мерцала тускло рваная Луна,

Больная, увеличенная втрое,

Металась между тучами она.

За них краями рваными цепляясь

В неистовом усилье не упасть

Безумная, оглохшая, седая,

Утратившая молодость и власть,

Она мольбой разжалобила Бога

Вернуть ей позабытый прошлый век

И затопила благостью дорогу,

Рассыпав клад серебряных монет.

И мы в зените этого потока,

Рождённого камланьем и борьбой,

До Истины домчались раньше срока

По тракту, обновлённому Луной.

Освобождение *

Памяти Герды Вайсман

и лейтенанта Курта Кляйна,

её спасшего и прожившего с ней

в браке более полувека

Последний год войны в Европе…

Ещё солдат сидит в окопе,

Уже безрадостно быть немцем,

Но жив, глотая дым, Освенцим,

И нет надежды на спасенье

Намеченным на истребленье.

Погожий день, почти весенний.

Из полусумрака строений

Смотрели на печные трубы

Полуживые полутрупы

И ждали час, когда команда

Придёт от обер-коменданта.

Свистящий звук пронёсся пулей,

Затем ворота распахнулись,

Слышны знакомой речи звуки,

И гимнастёрки, лица, руки…

И крик!

            Но это не конвой:

– Откликнитесь! Есть, кто живой?

На лейтенанте ряд наград,

С плеча свисает автомат,

И девушка, легка, как птичка,

Полупрозрачна, астенична,

Едва очнувшись от кошмара,

Промолвила: «Рубинчик Сарра».

И неожиданный ответ:

– И я еврей, Давид Хает.

P.S.

И кто сегодня даст ответ:

Не повторится ли сюжет?

___

* «Работа делает человека свободным» –

надпись на воротах Освенцима (Аушвиц)

Осень

Какая медленная осень...
Позёмка снегом медь волос
Засыплет позже.
Нынче озимь
Смиренно дремлет.
Стук колёс
И перекличку будней дальних
Покоит память...
Звон печальный
Буравит остриём гвоздя.

А солнце низкое и злое
Следит и тащится за мною,
Теней проклятье громоздя.

Ты, опостылевший дневальный,
Владыка, золотой шаман,
Метни холодный луч прощальный
На мой нательный талисман.

Оставить свет
 

Уходя оставить свет –

Это больше, чем остаться.

Пётр Вегин

Я надломился от его строки...
До боли, до изнеможенья
Я жажду этой мысли продолженья
И трепета руки.

Не каждому дано – впечатать след.
Поэтов много – мало драматургов,
Способных дорасти до демиургов
За миг бегущих лет.

Мне горя не избыть – ушёл поэт,
Оставивший навеки строки эти...
Пусть грешником прожил на этом свете,
Но он оставил свет.

Отрицание

Забавы ради обладатель «Цейса» фиксирует на плёнку происходящее...

Кадры кинохроники шестьдесят лет спустя: человеческие призраки,

обтянутые пергаментной кожей, своим неисчислимым количеством

вызывают рвотный рефлекс у людей со среднестатистической психикой.

Бульдозеры зла сгребают обломки тел, транспортируя их к промозглым

рвам последнего приюта.

Груды одежды, обувь различных размеров, волосы без их владельцев...

Часы, кольца и прочее «золотишко» утилизированы ранее.
В зале раздаётся мерзкий смешок, исходящий из гнилого рта,

даже не пытающегося скрыть нелепость и непростительность

своей вероломной интервенции в человеческую трагедию, в жуть момента.
Язык соседа белеет от гнева.

Слишком велика дистанция между точками зрения,

чтобы вступать в полемику.

Какой смысл приводить аргументы,

которые априори не будут даже выслушаны, тем более – приняты.

Можно только взорвать мерзавца или...
Взорвать себя!

Пульсирует височная артерия,
Выстукивая азбуку раздумий,
Как будто бьет шальная артиллерия
По нервам оголённого безумия.

Нет, не по швам одежда арестантов
Срывалась вместе с истощённой кожей,
Когда сквозь мясорубку лёгких танков
Пропущены,
белели в мёртвом поле,
На лица и останки непохожи,
Сугробы человеческого горя.

История купается в навозе,
Цинична ложь – а справедливость тленна...
И если «Это» не случилось вовсе,
То значит «Это» грянет непременно...

П.В.

Спился художник,
поэт и безбожник,
бабник и друг.

Спился, родимый,
рифмой гонимый
в замкнутый круг.

Здесь, на чужбине,
славное имя –
выстрел пустой.

Спился от горя,
мыслей и боли,
спился, родной.

Взрослая дочка –

последняя точка.
Что её ждёт?

Беды-печали…
Нервы устали –
вот он и пьёт.

Сколько осталось?
Много ли, малость?
Загнанный зверь

жив, пока пьяный,
чувствуя раной
близость потерь.
 

2001

Параллельные миры

Охровый сад на экране компьютера...
Мерная прелесть осенней поры.
Полузабытым радушием хутора
Пахнут старинных деревьев стволы.

Им, янтарём золотистым одаренным,
Не осознать электронных времён.
Свежими красками, утренним маревом
В грусть утомлённую сад погружён.

Неторопливо проходят видения,
Пятнами память приносит слова,
И смоляной аромат вдохновения
Увековечен движеньем пера...

Словно дожди, в этот мир, зачарованный
Шелестом ветра и пением птиц,
Кружевом неба и снега покровами,
Льются из космоса сонмы частиц.

Им не постигнуть согласия странного
Медленно машущих крыльями стай,
Ветхой скамьи естества деревянного,
Трости, забытой на ней невзначай.

Пикник

собрались на пикник долгожители

озадачены долей своей,

неизбежностью близкой обители,

где покоится много друзей.

проводив в лучший мир одноклассников,

вспоминают проделанный путь,

откровения умерших классиков,

им открывших высокую суть.

лучший отпуск, победы футбольные,

и рыбалку, и стук домино,

увлеченья и мысли крамольные –

всё, что было судьбою дано.

часто признаны, изданы, избраны

(если вдруг приглянулись богам)

доживают те роли, что сыграны,

и на сценах, и так – по углам.

с пущей гордостью в роли наставников

представляют бездетным дедам

фотографии маленьких правнуков,

повторяющих дедовский штамм.

им привычно о прошлом рассказывать,

подремать, посмотреть сериал,

вечерами кроссворды разгадывать,

принимать по ночам люминал…

собрались на пикник долгожители.

Последний миг

…от смерти нас отделяет лишь

один-единственный несчастный случай.

Из философии Дзен

Этот миг не последний ли в жизни?
Сколько капель в сосуде ещё?
До моей преждевременной тризны
Дай уткнуться в родное плечо.

Если Бог начертал изначально
Долгим веком меня одарить,
На плечо твоё, будто случайно,
Слёзы счастья позволь уронить.

Преступный сон

Мне ночью открывается канал,
Чтоб я, проснувшись, по нему «канал»*,
Чтобы украсил тайной вдохновенья
Рифмованные строки сновиденья.

Тягучий сон ко мне опять прилип –
Кто этот Он, насмешлив и велик,
Диктует так, что лишь прикрою веки,
Как тотчас забывается навеки,
Вмиг затерявшись в складках одеял,
Всё то, что Он напрасно диктовал,
Что чудилось вершиной откровенья,
Жемчужиной, венцом стихотворенья?

Опять брожу по лабиринтам снов
И связи жду…
                        Я странствовать готов
За каждым словом, каждой мыслью следом…
На случай, укрываясь лёгким пледом.
_________
* «Канать» на криминальном жаргоне – то же, что «идти».

Пристяжная

Я не расскажу, откуда дроги

Тащатся с понурой пристяжной

Вдоль далёкой столбовой дороги...

Едем долго, рядом гроб со мной.

Он пустой пока, но в нём девицу

Схоронить придётся поутру,

Не дали ей жизнью насладиться,

Что-то вышло ей не по нутру.

Вот и наложила девка руки

На себя (грешно-то – вот те крест),

Не с попойки, ссоры али скуки...

Жить кому так просто надоест?

Знать горька, горька была обида,

Что не стал ей милым целый свет...

Люди ту бедняжку звали Лидой,

Да и было ей всего семнадцать лет.

Ноябрь-2009

Продолжение биографии*

Честь безумцу, который навеет
Человечеству сон золотой!

Беранже

Инфаркт – недуг неравнодушных,
Тех, кто неистов и умён.
Прошло сквозь жизнь немало душ их
За истечение времён.
 

Во всех вселенских ипостасях,
Собою создавая миф,
Они творили зоны счастья
И для себя, и для других.

А чей-то ген, во мне живущий,
Мой скромный заполняет мир,
И вдохновляет вслед идущих,
Являя им ориентир.

Мудрец, готовый сдвинуть гору,
Он продолжает звёздный путь…
А мне бы отодвинуть штору
И в продолженье заглянуть.
_______
* Памяти академика Будкера

Прошлый век

Прошлый век!! Какие снимки нафиг?

Чёрно-белый старый мир убогий…

Мой альбом затёртых фотографий

Цифровых не ведал технологий.

Я гляжу в пространство с интересом,

Мне всего лишь полгода от роду,

Вырасту поэтом и повесой,

«Тунеядцем» питерской породы.

Многое кармически отрадно,

Увядание сочту за наслажденье,

Что, давление немного?.. Ну, да ладно –

Напишу о том стихотворенье.

Всё, что пожелалось, то случилось,

Отдохнуть усталый разум просит…

Что бы ты хотел? – скажи на милость!

Неспроста же наступила осень.

Прощальная Песня

Как много, представьте себе, доброты...

Булат Окуджава

Последний троллейбус по улице мчит...
Щемящая нежность уснула в ночи.
Ты боль мою песней прощальной залей,
Троллейбус последний, последний троллей...

Арбат, мой Арбат земляка потерял.
Здесь Моцарт на старенькой скрипке играл,
Здесь Прошлое стало ясней и ясней...
Троллейбус последний, последний троллей...

Всю ночь до рассвета кричат петухи
О том, что сиротами стали стихи,
Земля ещё вертится – в сговоре с ней
Троллейбус последний, последний троллей...

Надежды оркестрик и Лёнька Король...
У лирика в сердце булатная боль.
...оборванной жизни апрельский ручей...
Троллейбус последний, последний троллей...

Грохочет сапог... И жене всё простит...
И девочка плачет, и шарик летит...
И молодость наша – театр теней...
Троллейбус последний, последний троллей...

Путь в философию
 

Мне для собственной воли не выдалось дня,
Надоело бывать, где не ценят меня.
Всем обязан, ни разу не взявши взаймы,
Я в долгу у друзей, у родных, у жены.

Вечно занят, как будто мне нечего есть,
Я мечтаю без спешки за книги засесть,
Отпустите грехи обязательств – оков –

Завалю вас томами хороших стихов.

Поворотов судьбы изучая следы,
Одолею озноб ожиданья беды,
Отрешусь от соблазна взглянуть на итог,
Сбросив истины боль на измученный лоб.

На излёте дороги – протяжной, прямой,
Возвращаясь из жизни далёкой домой,
Встречу мудрость, с которой судить о житье
Я смогу, балансируя на острие;
И философом стану незаметно для всех...

И Омара Хайяма мне приснится успех.

Радуйся

Радуйся, коль всё пошло не так,
Принимай напасти, словно шутки:
В отпуске случился вдруг пустяк –
Скажем, задержали рейс на сутки.

Наслаждайся – ты не сел на мель!
Далеко не каждый смог позволить
Улететь за тридевять земель,
Чтобы окунуться в синем море.

Радуйся тому, что туфли жмут:
Плачет тот, кто был рождён калекой,
В бизнесе не так дела идут?
Значит, бизнес есть у человека.

Не печалься более о том,
Что мотор в машине не завёлся,
Если в доме у тебя дурдом,
Значит, ты семьёю обзавёлся.

Если даже изменил супруг,
Что с того? Тебя он любит тоже…
И не сетуй, у твоих подруг
Нет мужчины вовсе, дай им Боже.

Счёт огромен – оплати его,
Значит, ты живёшь под тёплой крышей,
Быть счастливым – это мастерство,
Радуйся, пока творишь и дышишь.

Разбитые сердца

Разбитые сердца срастаются без гипса,
А в том, что вкось и вкривь, никто не виноват.

  Валерий Рыльцов

Читаю твои мысли вслух
С восьми до двух, с двух до восьми,
Читаю мысли, чёрт возьми,
Их мне транслирует петух.
 

С укором по небу летим,
Нас обвенчал старик Шагал.
«Зачем уходишь? – я кричал. –
Люблю и знаю, что любим».

Разлад наш, словно в горле кость,
Разбиты сердце и мечты,
Мне вкось и вкривь твои черты,
И сам я вкривь, и сам я вкось.
 

Цикады, пойте гимн любви,
Увы, никто не виноват,
Что боль срастается не так…

Лечу в лазоревой дали.

Со мною вместе ты летишь,
Внизу репейник и бурьян,
И я, насмешник и буян,
Простил и знаю, что простишь.

Раздумье

Чтоб ставить памяти рекорды,

С утра проветривайте мозг,

Решайте ребусы, кроссворды,

Предупреждая свой склероз.

У каждого своя «тусовка»,

Свои фальцеты и басы…

Я тренирую мозг рифмовкой

В свои досужие часы.

А если образ в зыбкой близи

Поманит памятным перстом,

Взойдут стихи…

                Картины жизни

Диктуют сагу о былом.

Жизнь коротка … Неважно сколько

Тебе отпущено годов,

Летит удалая двуколка

По-над обрывом вещих снов.

Что остаётся после тризны,

Когда закончится весь шум,

Во что я верю днесь и присно* –

Есть плод трудов и пепел дум.

___

* днесь и присно – сейчас и всегда

Размышление

Как счастлив я тем, что старею...
Не жертва насильственной смерти,
Я, выиграв жизнь в лотерею,
Захвачен её круговертью.

Мне так повезло насладиться
Простым старомодным уютом,
Годами ушедших традиций,
Что вытеснил бойкий компьютер.

Писать, не изведав репрессий,
Любить, не познавши измены,
Печататься изредка в прессе,
Здоровьем хвалиться отменным,

Развиться в различных системах,
Друзей обрести настоящих,
Узнать, что такое «богема», –
Всё это мне выпало, к счастью.

Я так благодарен восходам,
Несущим меня к долголетью.
С оглядкою радуюсь всходам
Великих грядущих столетий.

Как пледом, окутанный чувством,
Сижу, размышляя о мире...
При свете мерцающей люстры
Мой разум витает в эфире.

Ранение

Боль выползает

Из-под бинтов,

Стонет лихой моряк.

Рана сквозная,

Как роза ветров,

Скорбью сочится флаг.

Взрывы и шок,

И безжизнен руль.

Дым и шрапнели вой.

Не уберёг

Свою грудь от пуль,

Не уберег, герой.

Многие впали

В кровавый транс –

Будет им снится гюйс.

Выживи, парень,

Дай себе шанс,

Пульс ускользает... Пульс!

Рано за ними,

Ради Христа,

В мокрую благодать.

Мать обнимет,

Прильнёт сестра,

Девушка станет ждать.

Саломея

К двадцатой годовщине со дня трагической гибели Проповедника

 и Праведника отца Александра Меня, убиенного ударом топора

по голове 9 сентября 1990 года и похороненного 11 сентября –

в День Усекновения главы Предтечи Иоанна Крестителя. 

*11 сентября, в день, когда отмечается «Усекновение главы Иоанна Предтечи», мусульманские террористы нанесли жестокий удар по Америке, в которой Иудейско-христианские ценности являются основой общественного устройства страны.

Погибло три тысячи человек.

Самоварный… Валаам

Стих-монумент

Тревожит, тревожит бессонница века... 

Владимир Шумилин

…инвалиды, войною разрезанные пополам.

Евгений Евтушенко

На севере Ладоги, где монастырь*,

Распятый народною властью,

Тюрьма без ограды – страшней, чем Сибирь,

Зияла зловещею пастью.

Настал звёздный час – захлебнулась война,

В траншеях не меряно павших,

В кумач одевалась родная страна,

Звучали победные марши.

Мальчишки в той бойне с гранатой в руке

На дзоты кидались, под танки!

По минным полям выходили к реке...

Там ныне лежат их останки.

И небо вздымалось, и грунт уходил,

Вскипая бессмысленным адом,

Когда под ногами взрывался тротил

И падали кореши рядом,

Не зная ещё, как был милостив Бог

Над их наступающим флангом,

Им смерть подарив... Коль ни рук нет, ни ног,

То горе – остаться подранком!

…

«Никто не забыт, и ничто не забыто»!

Кто выжил, медали надели на грудь,

Стаканом вина поминают убитых...

Калеки?! Ну что ж, проживём как-нибудь...

И вот, сотни тысяч, они на тележках

Катились, несчастные, по городам,

Без женщин, семьи, в поездах и ночлежках...

Мальчишки – калеки... Я видел их сам.

Суровые лица, слепые глазницы,

Как будто виновные в горе своём,

Просили на водку, чтоб хмелем забыться...

Мы с ними делились последним рублём.

Постыдно стране, к светлой цели идущей,

Встречать, как упрёк, в подворотнях дворов

Увечных сынов, к милосердью зовущих,

И видеть назойливый блеск орденов.

Немало забытых судьбой богаделен,

Куда прямо с улиц больших городов

Везли самовары** – был срок им отмерен

К безвестным могилам без звёзд и крестов.

Такому концу не придумать названья

И слов не найти – так ничтожны слова:

Героев своих отдала на закланье

Земля их родная... Их мать предала!

Больны, одиноки, тоскуя по ласке,

Чтоб душу друг другу излить, матерясь,

Они проклинали вождей без опаски,

И немцев, и нашу советскую власть!

В мешках и корзинах в тоске безысходной,

Отчизне отдавшие всё до конца,

Они понимали утробой голодной,

Что подвиги их не сыскали венца,

Что заживо гнить им, подвешенным тяжко

На крючьях железных калёной судьбы –

Танкистам в ожогах, матросам в тельняшках,

Пехоте... – им даже не ладят гробы...

И нет монументов несчастным обрубкам,

Безусым юнцам, не познавшим любви...

Пишу эти строки... Мне больно, мне жутко,

И сердце моё – это память в крови.

Что скажем мы внукам? Что скажем мы детям?

«Никто не забыт, и никто не в ответе...»

---

* Монастырь на острове Валаам, куда в одночасье

«переместили» безногих воинов-победителей.

** Самоварами или чемоданами называли безногих

и безруких калек.

Октябрь-2009

Саул и Давид

---

*Царь Саул – основатель объединённого Израильского царства создатель регулярной армии

**Самуил – библейский пророк

***Застав Саула в пещере, Давид незаметно отрезал у него край плаща, который потом показал Саулу со словами, что вполне мог убить его

****Победа над Голиафом           

Седая симфония

Я, конечно, презираю отечество моё

с головы до ног – но мне досадно, если

иностранец разделяет со мною это чувство.

             А. С. Пушкин 

Любой народ готов прощать

Себе любые преступленья,

И может ласковая мать

Терпеть побои, униженья

От сына, пьяного подчас…

Но если вдруг, не ровен час,

Пусть даже брат, пусть лучший друг

Дела твои осудит вдруг,

То отношения порушит –

К тебе ожесточенье в душу

Вползёт и, впившись, словно кость,

Лишат покоя гнев и злость.

Не жди резонов –

                       и тогда

Случится страшная беда:

Прольются слёзы, хлынет кровь –

Так было встарь, так будет вновь!

Сырой земли седая прядь

Покроет головы опять,

И будут корчиться в гробу

Нашедшие свою судьбу.

Силуэты настроения

Глотаю грусть из кубка прошлых лет…
В вечернем небе – красок переборы.
И кипарисов стройные уборы
Тёмно-зелёный низвергают свет.

Под саваном забытого вчера
День торопливый скроется привычно,
И всё живое мелодраматично
Замрет на миг – до самого утра.

Безропотно недремлющая тень
Ласкает силуэты настроенья;
Преодолев оковы сновиденья,
Взлетит лучом последующий день.

Синие ирисы
 

...мир ещё не знает, кто такой Ван Гог...

Вадим Берлин

То зловещий, то солнечный блик на губах,
И подсолнух как символ желтеет впотьмах,
Краски юга в пейзажах, гармония, страх,
И душа изболелась от стигм.

А в созвучиях света, в контрастах его,
И в безумстве мазка на зловещих панно
Гениальность являет своё торжество,
Только мир это позже постиг.

В провансальском кувшине теснятся цветы,
Проступает пятном серый лик нищеты,
Распустившихся ирисов синие рты
Предвещают терзаний итог.

Над полями кричит вороньё неспроста...
В небе, вихрем кружащем по пряже холста,
Рассыпая мазки, угасает звезда...
Истекающий жизнью Ван Гог.

Скрипка

Светлой памяти Семёна Конвисера

Берлин сорок пятого страшного –
Победы жестокий маршрут.
Три дня с разрешения Маршала
Грабёж и насилья идут.

И надо ж случиться везению,
Что в мае, седьмого числа,
Еврейского мальчика Сеню
Слепая судьба занесла
В заросший высоким бурьяном
Старинный пустой особняк –
В гостиной стоит фортепьяно,
Повсюду царит полумрак.

Плеча неуклюжим движением
Тяжёлый задев канделябр,
Он больше чутьём, а не зрением
Заметил скрипичный футляр.

И фидлер застыл на мгновенье...
Исчезли невзгоды войны,
Послышались, как откровение,
Негромкие звуки весны.

К груди автомат прижимая,
Коснулся он грифа рукой...
Пред ним, тёмной декой играя,
Лежал Страдивари...
Какой
Здесь жил знаменитый маэстро,
Великий храня инструмент?
Усталый, в глубокое кресло
Семён опустился...
В момент
Пред взором солдата промчалась
Недолгая жизнь...
Паренёк
Сидел неподвижно, казалось,
Лаская изящный смычок.

Но вдруг, неизвестно откуда,
Красавица девственных лет,
Как ветер, как дерзкое чудо,
Из тьмы ворвалась в кабинет,
И ртом перекошенным, липким,
Издала воинственный крик,
Потом потянулась за скрипкой,
Рискуя нарваться на штык,
На пулю,
            на смерть от побоев...
…………………………………
Той девушке в душу запал
Взгляд мальчика, юден – героя,
Который в неё не стрелял.

Следом за другом

Как поддержать нам неделя к неделе

Жизни огонь в этом маленьком теле?

Лёгкие плачут от трудной работы,

Только беде не сломить Дон Кихота.

Рыцарский дух его щедрой души

Нашему горю на помощь спешит.

Чаплинский очерк в манере веселья,

Каждая встреча с ним – праздник общенья.

Культ оптимизма, собранье талантов —

Сжалься, Всевышний, над этим гигантом…

Следом за другом, особым и нежным,

Тянется очередь за неизбежным.

Снова о львах

Санкт Петербург – моё наследство –

Вошёл в мой быт убогим детством,

Вошёл с войной, сирены воем,

С фабричной грязною трубою.

Вбирал глазами малолетства

Державность форм, оград кокетство,

Мостов синдром бракоразводный,

Лёд на Неве, канал Обводный…

Всё оживало предо мною

Не вдруг сложившейся строкою,

И лёгкость пушкинского ямба

Была достойна дифирамба.

Но обветшал, судьбой скудея,

Мой город Русского музея,

И, сравнивая чёт и нечет,

Взвалил отъезд себе на плечи.

Соборов блеск и хмурость зданий

Забыл за множеством свиданий,

А львы стоят сторожевые,

Оскалив пасти, как живые.

Сострадание

Стихов о пьянстве не пишу –

Не нравится сюжет…

Я своим кредо дорожу,

А Вы, похоже, нет.

У Вас семья, полно друзей

И трезвенник супруг,

Собака голубых кровей,

А вскоре будет внук.

Оставьте пить! Я Вас прошу:

Ну, дайте нам обет…

Стихов о пьянстве не пишу –           

Сторонний мне предмет.

Среди бардов великой России...
 

Но парус! Порвали парус!

Каюсь, каюсь, каюсь...

Владимир Высоцкий

Среди бардов великой России,
Где талант‚ как колосья, косили,
Жил актёр – он же русский поэт,
Прохрипевший свой сольный концерт.

Его правда, словами взорвавшись,
О живых, о безвременно павших,
Застревала в сердцах и умах,
Во дворах, на подмостках, в горах.

Своим песням он душу доверил,
Он метался подстреленным зверем,
Гнал по краю упрямых коней
До конца своих жертвенных дней.

Гневный, дерзкой музою движим,
Он парил над Москвой, над Парижем,
Над строкою, пропитанной болью,
До конца не доигранной ролью.

В гости к Богу, мятежный, он рвался,
И любил, и страдал, и смеялся,
Высотой и опасностью болен,
Пил и пел, зарифмованный горем.

Захлестнувшие яростью ритмы
Полоснули, как лезвием бритвы,
Зацепились струною за парус,
Прохрипели прощальное «каюсь»...

Среди бардов великой России...

Суламифь

Песнь всех песней поёт лишь о Ней...

                                                  «Песнь Песней»

I

Любил своих наложниц Соломон,

Любил рабынь, семьсот прелестных жён,

Экзотику египетского платья

,царицы Савской страстные объятья,

И музыкальных дочерей Седона,

Что лирой услаждали Соломона.

Но вот в обитель пышную царя,

Который жил, судьбу благодаря,

Душистые ветра спустились с гор.

Росою напоён был их напор,

И виноградников цветущих аромат

Своею свежестью ласкал прелестный сад,

Прервав владыки неглубокий сон...

Поднялся в горы мудрый Соломон,

В зарю шагнул и первая слеза

Там опустилась, где нежна лоза.

Он спрятался за зеленью густой,

Пленённый песней девичьей простой.

Пред ним за низкой каменной стеной –

Смуглянка с тёмно-рыжею копной

Искрящихся бесчисленных кудрей,

Пронзённых солнцем.

                        Смотрит царь царей –

Глаза его, как стрелы из бойниц,

На тени от трепещущих ресниц,

На дивный стан, упругие сосцы,

На жадность губ, блестящие резцы...

И речь ведёт, желанье надломив,

Чтобы услышать имя – Суламифь.

II 

Настала ночь, безмолвье сторожа.

А Суламифь не спит и, чуть дыша,

Робея перед будущим прекрасным,

Себя лелеет благовонным маслом,

Неторопливой занята игрою,

Изгибы тела обводя рукою.

Освещены луною плечи, грудь,

Круг бёдер, шеи долгий путь,

И мрамор стройных оголённых ног,

И прелести, что видел только Бог.

Хрустит песок, недвижна Суламифь,

А царь, тихонько двери отворив,

Губами припадает к её рту

И пьёт невинность, радость, красоту,

Дыханье частое и молодости жар.

И чувствует занявшийся пожар.

Безумные слова, смущенья миг,

Блаженная слезинка, сердца крик,

Восторженного тела аромат

И ласки, что касанием пьянят,

Соединились в таинство любви

И за собой две жизни увлекли.

III

Рабыни одевают Суламифь,

Её в царицу разом обратив,

В тунике цвета солнечных лучей

Она ещё изящней и милей.

А Соломон, поэт, мудрец и царь,

К коленям нежным, как златой янтарь,

Склонив главу, возлюбленной своей

Описывает таинства зверей,

Рассказ ведёт о звёздах, колдовстве,

Каменьев драгоценных естестве,

И пролетают быстро день за днём.

Уж семь ночей, как Суламифь с царём,

Предавшись неге, страстью неземною

Смущают высочайшие покои

На ложе в обрамлении фигур,

Ковром покрытым из тигровых шкур.

Вино несут им, яства и масла,

И украшения, которым несть числа.

IV

Красавица Астис, порочная царица,

Мужчинами не может насладиться,

Её сжигает ревности огонь,

И в сердце сладострастном гнев и боль.

Она отвергнута великим Соломоном,

Дворец её наполнен мукой, стоном,

Не утолить ни сказочным богатством,

Ни оргий бесконечных святотатством

Злой ненависти алчущей Астис

К той девочке, что с гор спустилась вниз.

Любовника зовёт в свои покои –

Является послушно смелый воин

И получает женщины приказ:

Убить двоих немедля, сей же час.

Ночь побеждает вечер догоревший,

А стражник, от коварства онемевший,

Желаньями снедаем и борьбой,

Свой меч блестящий грозною рукой,

Войдя бесшумно в спальню к Соломону,

Забыв закон повиновенья трону,

Ползучий страх на сердце победив,

Заносит над несчастной Суламифь.

Удар короткий, удивлённый крик,

Царя безумный побледневший лик

И стон его, пронзивший темноту...

Стоит мудрец, поверивший в мечту,

Над телом, остывающим в крови,

Над девочкой, познавшей миг любви.

…

Прошли века, остался древний миф

Об обожжённой солнцем Суламифь.

Та же Луна

Как раньше мечталось, чтоб «девка» и «хата»,
И пара увядших в кармане рублей…
A ночь так безжалостно коротковата,
Что ей не угнаться за страстью моей.

Всё было свежо, каждый раз, как впервые,
Состарился век, и состарился сам…
Всё та же Луна, да не те уж «гнедые»…
 

Укутавшись пледом, смотрю на экран,
Где сверстников лица ещё молодые…
 

И ластится кот мой к усталым ногам.

Так оно было
 

Задушен ветрами пожарищ,
С ухмылкой я звался «товарищ»,
Но, вырвавшись раз на пленэр,
Услышал с улыбкою: «Сэр».

Захлопнулась дверь за конвоем,
Стоял я счастливым изгоем,
Впервые за тысячу лет
Расправив согбенный хребет.

Окидывал взглядом и мыслью
Фривеи и пляжи, и листья
Взметнувшихся в небо дерев,
От счастья слегка одурев.

Так было, и вспомнишь не сразу…
Войдя в свою зрелую фазу,
Я понял (откуда невесть),
Что Ангел у каждого есть.

Талант

Волшебная струна Таланта
Звучит лирическим бельканто,
Рыдает скрипка Страдивари,
Мольберт в неистовом угаре.

Колдуют руки, бронза тает
И форму мысль приобретает,
Поэзия уносит в дали,
Где раньше люди не бывали.

Там Свет

_____

* Тело боли (по определению Э. Толле) — это некая энергетическая форма, сплетенная из эмоций, болезненная привязанность к состоянию несчастья, живущая внутри большинства людей

Творец рядом

циклон как циклоп – и страшён и силён
тактильным своим кулачищем,
проворен, как лань, деструктивен как слон,
вращает своё корневище…

всё в жизни нелепо – так кажется мне,
но где-то в зародыше действа
инкогнито, прячась в своей глубине,
таится Творец лиходейства.

не ведая сути, мы все – муравьи
на фоне вселенского чуда…

взгляни на себя, на меня посмотри:
недурственный шарж для этюда.

Творчество

Роза алая застыла на ладони‚
Зацепив шипом за боль руки;
Понесли безудержные кони
Страсть поэта
к омуту реки‚
Где ни переправы‚ и ни брода‚
Где слова значенья не сулят…

Высекали ритмы из породы
Резвые копыта жеребят.

Тщетность мук и терпкость наслаждений
Он познал – рифмующий творец‚
Спрятав груз терзаний и сомнений
В свой заветный черновой ларец.

Но однажды‚ вдруг сорвав одежды
С лиры целомудренной своей‚
Обнажил он тайные надежды‚
Боль ночей и несусветность дней.

И‚ достигнув полного блаженства‚
Дописал строфы последний слог‚
По дороге к Музе Совершенства‚
На излёте прожитых тревог.

Третья мировая

Одна атомная бомба может испортить вам весь день.

Наклейка на бампере

Критическое месиво урана
Уже сформировалось в форму шара*,
Стремительно порывы урагана
Взрывают плоть всемирного пожара.

По всей земле реакция деленья
Несётся с возрастающим успехом,
И пучит энтропией населенье,
Которое осталось без доспехов.

Нейтроны разлетаются по миру,
Дрожит от напряжения коллайдер,
Затягивая в мрак земную лиру
И в Чёрную дыру наш Ноев лайнер.

________

* Образец с минимальной критической массой имеет форму шара.

У Вечности в гостях

Мир развивается по написанному Богом сценарию,
и не берите на себя смелость утверждать,
что вы знаете лучший его вариант.

Анатолий Берлин

 
Пусть всё идёт, так, как задумал Бог,
А Он частицей обитает в каждом.
Наш мир един и выучить урок
Придётся всем, незрячим нам, однажды.

Уверен я, что добрый ангел мой
Живёт инкогнито в подвале подсознанья
И властвует над суетной судьбой,
Её меняя собственным стараньем.

Я повторяю снова: мир един,
И те дела, что совершают люди,
Определят, что ждёт их впереди,
Прибудет «манны», или же убудет.

И с новым воплощением душа,
Вдохнув в пришельца все земные страсти,
Взлетает снова, крыльями шурша,
Чтоб насладиться Вечностью и Счастьем.

Усилить контроль

Живёт поколенье евреев,

Прошедших сквозь счастье и зло,

Но ценим ли мы, что имеем,

И знаем ли, как повезло…

И впрямь, невзирая на войны,

Случалось ли, чтобы вот так,

Без гетто, погромов разбойных

Прожил и богач, и бедняк.

Мы пороты чуть, несомненно,

И был «гегемон» нам не рад,

Но призраки жертв убиенных,

Сожжённых, закопанных в ад,

Мы видели только с экранов…

Местечек еврейских кошмар,

И судьбы распятых марранов,

И Бельцы, Освенцим и Яр,

По счастью, не наш личный опыт,

Не наши кошмары и боль…

Но бдите, евреи Европы,

Израиль, усилить контроль!

Фея

Ты прошла по жизненной дороге
Доброй феей. И не всё ль равно
Одного любила или многих –
Всё ушло в минувшее давно.

Ты слыла хорошею хозяйкой,
Собеседницей, охочей до забав,
И слетались воробьиной стайкой
Те, кого обидела судьба.

Приходили робко или смело,
Уходили, лаской одарив,
Только ты задерживать не смела,
Поцелуй прощальный уронив.

Ни одной слезинки, ни упрёка...
Теплоту ладоней ты несла
Сквозь немые ночи одиноко,
И всегда ждала, ждала, ждала...

Рук твоих теперь никто не гладит,
Не целует губы и глаза,
И свои седеющие пряди
Скромно зачесала ты назад.

Всё проходит – женщины стареют,
И тебя при встрече не узнать.
Тот, кто грелся добротой твоею,
О тебе не станет вспоминать.

Вот и всё. Растеряны надежды.
Только ты верна судьбе своей:
Руки, что мужчин ласкали прежде,

У собора кормят голубей.

Форма Бога

Мудрость – это форма Бога.
Мыслю много – мысли строго
И спонтанно, и логично
Размножаются привычно.

Я пишу, и мне диктует
Кто-то Высший, как целует,
И протоптана дорога –
Мудрым словом славить Бога.

Цена

Не остудить полуденного солнца,
ладонями закрыв своё лицо.
Не осушить бездонного колодца,
как ни крути упрямо колесо.

Не усмирить эмоций, что однажды
прорвались, словно луч сквозь облака.
Не утолить мужам великой жажды
Запретного –
...цена лишь высока.

Юности нашей романс

Случайностей в нашей судьбе не бывает.

Минуя законы Ликурга,

По северной моде Нева замерзает

В студёный сезон Петербурга.

И наши дороги, ведущие к небу,

Присыпаны давнею болью,

И как мне дойти до тебя я не ведал,

А встретил на шумном застолье.

Мы в юность смешную вернуться решили,

Поддавшись былому азарту,

И вспомнили, как мы невинно грешили

За старою школьною партой.

Смотри, как вернувшись к губительной прозе,

Снежинки стремительно тают…

И также, как прежде, при сильном морозе

Коленки твои замерзают.

Мне вспомнились песни, прогулки, качели

И много отчаянных свадеб,

А дети и внуки уже повзрослели…

Давай, на скамейку присядем.

Мы выдохнем всё, что годами копилось,

Я трону тебя за запястье…

Вернём себя в чудо, что в детстве случилось,

Коснувшись сединами счастья.