«45»: 6 июня, в большой юбилей Александра Пушкина, в Санкт-Петербурге отпразднует свой немалый 70-летний юбилей поэт Анатолий Берлин, уже давно живущий в Лос-Анджелесе.
Вопреки теории Лобачевского параллельные иногда пересекаются: в альманахе-45 размещены эссе, воспоминания, связанные с творчеством Петра Вегина. Эти публикации и привели к виртуальному знакомству – Анатолий, давний друг Петра, заинтересовался нашими материалами, а «45-я параллель» – стихами Берлина и конкурсом «Серебряный стрелец». Анатолий – учредитель премии «Серебряный стрелец», один из основателей одноимённого проекта, к которому также напрямую причастны София Берлина, Пётр Солодкий и Светлана Осеева.
Искренне поздравляем русского американца с грядущим торжеством в надежде на годы и годы дружбы: на Кавказе и 100 лет – не возраст!
...мир ещё не знает, кто такой Ван Гог...
Вадим Берлин
То зловещий, то солнечный блик на губах,
И подсолнух как символ желтеет впотьмах,
Краски юга в пейзажах, гармония, страх,
И душа изболелась от стигм.
А в созвучиях света, в контрастах его,
И в безумстве мазка на зловещих панно
Гениальность являет своё торжество,
Только мир это позже постиг.
В провансальском кувшине теснятся цветы,
Проступает пятном серый лик нищеты,
Распустившихся ирисов синие рты
Предвещают терзаний итог.
Над полями кричит вороньё неспроста...
В небе, вихрем кружащем по пряже холста,
Рассыпая мазки, угасает звезда...
Истекающий жизнью Ван Гог.
не удивишь,
Не утолишь
восторженностью
жажды,
В счастливом детстве
я любил Париж,
Его галантный стиль многоэтажный.
Ему я посвящал свои стихи,
лиризмом наполняя их строенья,
И рифмы,
упоительно легки,
Вдыхали шарм
в мои стихотворенья.
Уже давно во снах
не вижу крыш,
И не сижу в бистро,
когда мне грустно;
А потому,
не надо про Париж –
Любви не возвратить
приливом чувства.
Два милых ангела в кафе
Щебечут дружелюбно.
Таких на аутодафе
Палач казнил прилюдно.
Сжигали на кострах блудниц,
Поверив в святость кары,
За красоту их тонких лиц
И колдовские чары.
Средневековья грозен быт:
Огонь, мечи и плети.
Но наказанье не грозит
Сквозь тьму тысячелетий
Двум ангелам, что кофе пьют,
Касаясь ртом блаженства.
И эти несколько минут
Являли совершенство,
Отдохновения момент
За разговором праздным.
Но дожидался их клиент
В автомобиле красном.
Музыка Любви
Памяти Эдит Пиаф
Трепетная девочка Парижа
Про любовь и про печаль поёт.
Изумлённый воздух песней дышит‚
Россыпью трагичных чистых нот.
Шансонетки с неподдельным шармом
Повторяют жизни естество:
Звуки поцелуев над Монмартром‚
Музыку соседнего бистро.
Страсти и наитию послушна,
Женщина рыдает… Се-ля-ви!!!
И никто не может равнодушно
Слушать эту исповедь любви.
И подобно ящерицам‚ руки
Мечутся среди развалин душ‚
Над толпой разбрызгивая звуки
Яркие‚ как танцы в Мулен Руж…
Голос над проснувшейся столицей
Стаи песен выпустил в полёт‚
И печальный ангел‚ словно птица‚
Маленькую грудь страданьем рвёт.
Волшебство и непрерывность чуда‚
Крик Любви в неистовых глазах‚
Праздник околдованного люда –
Королева песни – Мом Пиаф.
Спился художник,
поэт и безбожник,
бабник и друг.
Спился, родимый,
рифмой гонимый
в замкнутый круг.
Здесь, на чужбине,
славное имя –
выстрел пустой.
Спился от горя,
мыслей и боли,
спился, родной.
Взрослая дочка –
последняя точка.
Что её ждёт?
Беды-печали…
Нервы устали –
вот он и пьёт.
Сколько осталось?
Много ли, малость?
Загнанный зверь
жив, пока пьяный,
чувствуя раной
близость потерь.
2001
Уходя оставить свет –
Это больше, чем остаться.
Пётр Вегин
Я надломился от его строки...
До боли, до изнеможенья
Я жажду этой мысли продолженья
И трепета руки.
Не каждому дано – впечатать след.
Поэтов много – мало драматургов,
Способных дорасти до демиургов
За миг бегущих лет.
Мне горя не избыть – ушёл поэт,
Оставивший навеки строки эти...
Пусть грешником прожил на этом свете,
Но он оставил свет.
Как много, представьте себе, доброты...
Булат Окуджава
Последний троллейбус по улице мчит...
Щемящая нежность уснула в ночи.
Ты боль мою песней прощальной залей,
Троллейбус последний, последний троллей...
Арбат, мой Арбат земляка потерял.
Здесь Моцарт на старенькой скрипке играл,
Здесь Прошлое стало ясней и ясней...
Троллейбус последний, последний троллей...
Всю ночь до рассвета кричат петухи
О том, что сиротами стали стихи,
Земля ещё вертится – в сговоре с ней
Троллейбус последний, последний троллей...
Надежды оркестрик и Лёнька Король...
У лирика в сердце булатная боль.
...оборванной жизни апрельский ручей...
Троллейбус последний, последний троллей...
Грохочет сапог... И жене всё простит...
И девочка плачет, и шарик летит...
И молодость наша – театр теней...
Троллейбус последний, последний троллей...
Среди бардов великой России...
Но парус! Порвали парус!
Каюсь, каюсь, каюсь...
Владимир Высоцкий
Где талант‚ как колосья, косили,
Жил актёр – он же русский поэт,
Прохрипевший свой сольный концерт.
Его правда, словами взорвавшись,
О живых, о безвременно павших,
Застревала в сердцах и умах,
Во дворах, на подмостках, в горах.
Своим песням он душу доверил,
Он метался подстреленным зверем,
Гнал по краю упрямых коней
До конца своих жертвенных дней.
Гневный, дерзкой музою движим,
Он парил над Москвой, над Парижем,
Над строкою, пропитанной болью,
До конца не доигранной ролью.
В гости к Богу, мятежный, он рвался,
И любил, и страдал, и смеялся,
Высотой и опасностью болен,
Пил и пел, зарифмованный горем.
Захлестнувшие яростью ритмы
Полоснули, как лезвием бритвы,
Зацепились струною за парус,
Прохрипели прощальное «каюсь»...
Среди бардов великой России...
Роза алая застыла на ладони‚
Зацепив шипом за боль руки;
Понесли безудержные кони
Страсть поэта
к омуту реки‚
Где ни переправы‚ и ни брода‚
Где слова значенья не сулят…
Высекали ритмы из породы
Резвые копыта жеребят.
Тщетность мук и терпкость наслаждений
Он познал – рифмующий творец‚
Спрятав груз терзаний и сомнений
В свой заветный черновой ларец.
Но однажды‚ вдруг сорвав одежды
С лиры целомудренной своей‚
Обнажил он тайные надежды‚
Боль ночей и несусветность дней.
И‚ достигнув полного блаженства‚
Дописал строфы последний слог‚
По дороге к Музе Совершенства‚
На излёте прожитых тревог.
Звучит лирическим бельканто,
Рыдает скрипка Страдивари,
Мольберт в неистовом угаре.
Колдуют руки, бронза тает
И форму мысль приобретает,
Поэзия уносит в дали,
Где раньше люди не бывали.
Пишу в стихах не сны, а жизнь.
Вячеслав Дымов
Их Некто вдруг прочёл
И сделал свой неторопливый вывод,
Что Бродскому я вырос по плечо,
Хотя мы барды одного призыва.
Двадцатый век меня не целовал –
Я продирался тропами витыми
Сквозь дебри тропов,* ямбов снежный вал,
Валежник слов, колючки с запятыми.
В себе таланта выдумать нельзя –
В нём золотая россыпь, грань алмаза,
Недюжинный потенциал ферзя,
Источник сплина, счастья и экстаза.
Но выпал час...
Пленив улыбкой поздней,
Принц щедрый и блестящий – Жан Кокто**
По веткам снов стихов развесил грозди,
А я сорвал их поутру.
Легко...
* Тропы – явление художественной образности, переносные значения слов или оборотов речи.
** Знаменитый французский поэт первой половины прошлого века, удостоенный своеобразного и редкого титула «принц поэтов».
И чувство ритмики и рифмы
Свернулись в жизненный итог,
Который стал острее бритвы.
Могу природу описать,
Пофилософствовать, играя,
Слова лениво подбирая,
Картины жизни рисовать,
О чувствах с Музой говорить,
Перебивая рифмой мысли...
Могу Поэзию творить.
Я без поэзии немыслим.
Меня пьянят твои дары,
Девчонка – юное созданье.
На небесах предрешены
Нам и разлука, и свиданье.
Ребёнок падает со стула,
Чтоб чувство меры в нём проснулось,
Для осознания вины,
Что ему крылья не даны.
Ему же суждено влюбиться
И заново взглянуть на лица,
Потом напиться в первый раз,
Забыв родителей наказ.
Залезть в долги неосторожно
И дать взаймы, кому не должно,
Терять и находить друзей,
Чтобы на йоту стать мудрей.
И после прожитых фиаско
Определится зримо, ясно,
Что, как водица из колодца,
Великий опыт достаётся
Ведро к ведру...
Скрипи криница,
Дай вдоволь страждущим напиться.
Путь в философию
Мне для собственной воли не выдалось дня,
Надоело бывать, где не ценят меня.
Всем обязан, ни разу не взявши взаймы,
Я в долгу у друзей, у родных, у жены.
Вечно занят, как будто мне нечего есть,
Я мечтаю без спешки за книги засесть,
Отпустите грехи обязательств – оков –
Завалю вас томами хороших стихов.
Поворотов судьбы изучая следы,
Одолею озноб ожиданья беды,
Отрешусь от соблазна взглянуть на итог,
Сбросив истины боль на измученный лоб.
На излёте дороги – протяжной, прямой,
Возвращаясь из жизни далёкой домой,
Встречу мудрость, с которой судить о житье
Я смогу, балансируя на острие;
И философом стану незаметно для всех...
И Омара Хайяма мне приснится успех.
ладонями закрыв своё лицо.
Не осушить бездонного колодца,
как ни крути упрямо колесо.
Не усмирить эмоций, что однажды
прорвались, словно луч сквозь облака.
Не утолить мужам великой жажды
Запретного –
...цена лишь высока.
Не жертва насильственной смерти,
Я, выиграв жизнь в лотерею,
Захвачен её круговертью.
Мне так повезло насладиться
Простым старомодным уютом,
Годами ушедших традиций,
Что вытеснил бойкий компьютер.
Писать, не изведав репрессий,
Любить, не познавши измены,
Печататься изредка в прессе,
Здоровьем хвалиться отменным,
Развиться в различных системах,
Друзей обрести настоящих,
Узнать, что такое «богема», –
Всё это мне выпало, к счастью.
Я так благодарен восходам,
Несущим меня к долголетью.
С оглядкою радуюсь всходам
Великих грядущих столетий.
Как пледом, окутанный чувством,
Сижу, размышляя о мире...
При свете мерцающей люстры
Мой разум витает в эфире.
Морщинки у глаз, потускневшие волосы,
Зеркалу дарят вниманье с намереньем
Выйти из дома, как прежде, уверенно.
Любимые женщины, чувства познавшие,
Добрые, нежные, перестрадавшие,
Вслух размышляя над бывшими бедами,
Нашими втайне гордятся победами.
Любимые женщины... Очень красивые,
Ставшие мудрыми, значит – счастливыми:
Дети и внуки, и мы ещё в стремени,
И разговоры о прожитом времени.
Любимые женщины. Мы им обязаны
Честью, успехами, живостью разума,
Всплеском желаний и трепетом голоса...
Любимые женщины…
Нет у них возраста.
Фея
Ты прошла по жизненной дороге
Доброй феей. И не всё ль равно
Одного любила или многих –
Всё ушло в минувшее давно.
Ты слыла хорошею хозяйкой,
Собеседницей, охочей до забав,
И слетались воробьиной стайкой
Те, кого обидела судьба.
Приходили робко или смело,
Уходили, лаской одарив,
Только ты задерживать не смела,
Поцелуй прощальный уронив.
Ни одной слезинки, ни упрёка...
Теплоту ладоней ты несла
Сквозь немые ночи одиноко,
И всегда ждала, ждала, ждала...
Рук твоих теперь никто не гладит,
Не целует губы и глаза,
И свои седеющие пряди
Скромно зачесала ты назад.
Всё проходит – женщины стареют,
И тебя при встрече не узнать.
Тот, кто грелся добротой твоею,
О тебе не станет вспоминать.
Вот и всё. Растеряны надежды.
Только ты верна судьбе своей:
Руки, что мужчин ласкали прежде,
У собора кормят голубей.
Но исполинские невидимые крылья
В толпе ему ходить мешают по земле.
Шарль Бодлер
С поэтом ты живёшь.
Барды, суть, не полностью нормальны:
Чувственны‚ крикливы‚ сексуальны‚
Дерзки до того‚ что дрожь…
Не ревнуй – с поэтом ты живёшь.
Не ищи нормальности во мне‚
Нет‚ я не такой‚ какой приснился.
Думаешь‚ что я оговорился‚
Сочиняя вирши при луне?…
Не ищи нормальности во мне.
Самовар на углях, крепкий чай,
Вдалеке цыганские кибитки,
Крики петухов, собачий лай.
Я люблю плетень, что у осины,
А ещё, когда свеча чадит,
И когда ухожена скотина,
И нетрезвый конюх не храпит.
Я люблю, когда снежок подталый
Долго помнит брички лёгкий след,
И ещё, чтоб странник чуть усталый
Робко постучался на ночлег.
Я люблю, когда в платочках новых
Девки песни дерзкие поют,
И хранят соломенные вдовы
Исходящий от печи уют.
Я люблю рубахи из поскони,
Крепостных пожизненную лень,
И когда прядут ушами кони,
И когда к закату клонит день.
Я люблю прозрачный, колокольный
Звон по выходным, озёр туман,
Дух деревни, малостью довольной,
И ворон, галдящих по утрам.
Я люблю до одури, до боли
Пряный запах вытопленных бань,
И когда судачат бабы в поле,
Мужиков ухабистую брань.
Я люблю, когда приходят роды,
Стоны и молитвы, детский плач,
По грибы и ягоды походы,
Лучший в целой волости первач.
…от смерти нас отделяет лишь
один-единственный несчастный случай.
Из философии Дзен
Сколько капель в сосуде ещё?
До моей преждевременной тризны
Дай уткнуться в родное плечо.
Если Бог начертал изначально
Долгим веком меня одарить,
На плечо твоё, будто случайно,
Слёзы счастья позволь уронить.
Смерть – это стрела, пущенная в тебя,
а жизнь – то мгновение, что она до тебя долетит.
Аль-Хусри
стерильность и уход,
лекарства, иглы, вата,
заведомый исход –
…так тают незаметно,
леченью вопреки,
любимые посмертно
старушки, старики.
подводятся итоги,
доигрывают роль –
роняют некрологи
естественную боль.
а то, что неизбежно
случится умереть, –
фатальная прилежность
природы – круговерть.
и нет пути обратно
от старца до юнца...
больничная палата –
предвестница конца.
Позёмка снегом медь волос
Засыплет позже.
Нынче озимь
Смиренно дремлет.
Стук колёс
И перекличку будней дальних
Покоит память...
Звон печальный
Буравит остриём гвоздя.
А солнце низкое и злое
Следит и тащится за мною,
Теней проклятье громоздя.
Ты, опостылевший дневальный,
Владыка, золотой шаман,
Метни холодный луч прощальный
На мой нательный талисман.
Потянул верёвочку за кольцо.
И за вспышкой яркою – к горлу ком,
Мне наплывом вспомнился отчий дом.
Где нехитрых радостей чудеса
Подкупали круглостью колеса,
Где тянул затейливый «C’est si bon»
Чей-то старенький аккордеон,
Где, забросив чижика и лапту,
Обсуждали девочек красоту,
Где, наивной силою наделён,
Каждый молод был и умён.
Подражали классикам – мудрецам
И злодеям верили, как отцам,
А среди бесчисленных новых нужд
Нам язык поэзии был не чужд.
Где слезой закапанный парапет,
Расставанья долгие и рассвет,
Где на стыке ветреном всех стихий
Положил эмоции на стихи.
Мерная прелесть осенней поры.
Полузабытым радушием хутора
Пахнут старинных деревьев стволы.
Им, янтарём золотистым одаренным,
Не осознать электронных времён.
Свежими красками, утренним маревом
В грусть утомлённую сад погружён.
Неторопливо проходят видения,
Пятнами память приносит слова,
И смоляной аромат вдохновения
Увековечен движеньем пера...
Словно дожди, в этот мир, зачарованный
Шелестом ветра и пением птиц,
Кружевом неба и снега покровами,
Льются из космоса сонмы частиц.
Им не постигнуть согласия странного
Медленно машущих крыльями стай,
Ветхой скамьи естества деревянного,
Трости, забытой на ней невзначай.
© Анатолий Берлин, 1971–2009.
© 45-я параллель, 2009.