Алексей Штрыков

Алексей Штрыков

Сим-Сим № 35 (239) от 11 декабря 2012 года

На север – лес, на юг – кабак, на запад – Ференберг

 

* * *

 

Я открываю книжный шкаф

и с нижних, ненужных полок

выгребаю тела завершённых глав

и трупики зарисовок,

гербарий из старых сюжетов

в толстой общей тетради,

потёкшую оперетту,

свёрстанную в самиздате,

черновики, заготовки,

ненаписанной книги абрис -

и перехватываю бечёвкой.

Крест-накрест.

А на верхнем листе пишу не спеша,

буквы пляшут, как тени:

«Совершенно секретно. Моя душа.

Сжечь по прочтении».

 

Тьма за окном

 

Снова один, никого посторонних.

Не с кем и выпить, хотя я не прочь.

Молча стою, упершись в подоконник,

И изучаю безликую ночь.

Тьма за окном обретает лицо моё,

Мечет улыбку в открытые ставни.

Словно ища и не видя искомое,

Взглядом пустующим смотрит в глаза мне.

Тьма за окном – это вечность мгновения,

Точка с потерянной координатой.

Пьяные стрелки сбивают деления

С матово-чёрной души циферблата.

Я наливаю коньяк из графина,

Чокаюсь рюмкой с оконным стеклом.

Пью её залпом. И створки раздвинув,

Я превращаюсь во тьму за окном.

 

Die Mentalität

 

Два немца на развале

Приобрели буклет

И Пушкина читали:

«На свете счастья нет,

Но есть покой и воля…»

– Позволь-ка, Ганс, позволь!

Здесь опечатка, что ли?

Не «воля», а «Ja wohl»!

 

Из «Песен Вандервельта»

 

Песня о бронзе и холсте

 

Снова утро заплетает небу кудри,

Алой лентой украшая тишину.

Снова утро – и, купаясь в этом утре,

Юный Генрих уезжает на войну.

 

Оживает мостовая под подошвами,

Раскрываясь неоконченной игрой.

Я опять иду в грядущее сквозь прошлое,

Как и мой отважный бронзовый король.

 

Но, Ваше Величество, долго ли нужно

Под сетью кольчужной надежду хранить,

Когда перед прошлым Вы так безоружны,

Когда Вы не в силах его изменить?

Но медное сердце стучит сегидилью,

И хочется сердцем душе ограничиться,

И хочется думать, что Вы победили,

Надеяться, верить... но, Ваше Величество...

 

День проходит пляской тени по карнизам,

День, проходит, собирая к ночи сны.

В Белом Замке беспокойная Алиса,

Как и прежде, ждёт любимого с войны.

 

И лампада, белым пламенем горящая

Перед кротким нарисованным лицом,

Освещает в тихом прошлом настоящее.

Настоящее, похожее на сон.

 

Но, Ваше Высочество, долго ли можно

Непрошенных дней не пускать на порог

И тщетно разыскивать строки о прошлом

На серых страницах столичных дорог?

Но теплится пламя сердечной молитвой,

И хочется верить, и слышать не хочется,

Не хочется знать, что кольчуга пробита,

Что пуля – не шпага… но, Ваше Высочество…

 

Если б только замолчал столичный улей,

Он услышал бы в листве дворцовых лип:

«Ты прости, я снова выехал под пули

И, наверное… наверное, погиб».

 

Если б город прекратил привычный топот

И склонился над застывшею рекой,

Он услышал бы над ней счастливый шёпот:

«Слава Богу, ты вернулся, дорогой…»

 

Песня ловца надежд

 

Александре

 

Сестрица достала сентябрьский веер,

И снова мечты горят.

Мне трудно привыкнуть, что рано темнеет –

Которую жизнь подряд.

Я мог бы ей сниться. Я спорил бы с нею –

Но много ли пользы в том?

Сестрица достала сентябрьский веер –

Наверное, мыслям в тон.

 

Но плачет стекло и дрожит черепица.

Ах, как тебе шло твоё лето, сестрица!

Задёрнуты звёзды в вечернем окне,

И чувствую слёзы я в сладком вине.

 

Поют об ушедшем осенние стаи,

Направив свой клин на юг.

Мне трудно поверить, что поздно светает

В моём золотом раю.

Но даже и этого света хватает,

Чтоб выжечь над прошлым нимб.

Поют об ушедшем осенние стаи –

И я подпеваю им.

 

Возможно, смешно в старой памяти рыться,

Но как тебе шло твоё лето, сестрица!

И песня другая, играй – не играй.

И слёзы в бокале идут через край.

 

Сестрица достала сентябрьский веер,

И снова мечты горят.

Мне трудно привыкнуть, что рано темнеет –

Которую жизнь подряд,

Но я проявляюсь в сумбурных обрывках

Видений её лесных.

И снова сестрица мне дарит улыбку

И первый бутон весны.

 

Песня проводника

 

Есть у разумов услада,

И отрада у сердец:

У воителя – награда,

У правителя – дворец,

У ценителя – эклога,

У бретёра – пух и прах,

А у дьявола – дорога

В Герценгеймерских горах.

 

Золото червонное,

Дьявольская сеть,

Пешего ли, конного –

Путника приветь.

Конного ли, пешего –

Сказкою потешь его,

От судьбы отрежь его

И клеймом пометь.

 

Горожанин тратит время

В бесконечной суете.

Месит герцог окруженье

На седьмой своей воде.

В поученья дней минувших

Окунается монах.

Ну а дьявол копит души

В Герценгеймерских горах.

 

Знай себе помешивай

Тропы да пути.

Конного ли, пешего –

Трудно ли свести.

Пешего ли, конного –

В шею, да в загон его,

Где ему законною

Шерстью обрасти.

 

И по пастбищам зелёным,

Средь серебряной росы

Ходят тучные бароны,

Тонкорунные купцы,

Ходят юноша и старец,

Ходят книжник и дурак

В мирно блеющей отаре

В Герценгеймерских горах.

 

Песни, услышанные ветрами севера и юга

 

Наташе

 

Там, где солнце не помнит законной тропы,

Там, где зимы вплетаются в вёсны,

Небосвод подпирали плечами дубы

И могучие, стройные сосны –

И веками стояли и видели сны,

В океаны забвения канув,

Только гордый правитель, питомец войны,

Приказал порубить великанов.

 

Искромсать, изглодать, распластать на земле

И из плоти наделать больших кораблей.

Ради золота близких, чужих берегов –

Бесконечное племя драконьих голов.

Чтобы каждый высок и бронёю обшит,

Чтобы по морю шли так, что солнце дрожит,

Чтобы в землю входили, как в дерево клин.

Вот какие хотелось ему корабли.

 

И скулила пила, и вгрызался топор,

И на верфях работа кипела.

Только небо прогнулось, лишившись опор,

И сломалось над севером белым.

Сколько песен забылось, пробилось ростков,

Как почил коронованный грешник.

И его корабли спят на ложе морском.

Только небо не сделаешь прежним.

 

И в мантиях полярного сияния

По бархатным ступеням облаков

Спускаются небесные создания,

Чтоб сеять в мире правду и любовь,

И усмирять волнения и бедствия,

И души нам пропалывать от зла…

…Когда смотрю в глаза твои небесные,

Мне кажется, что ты из их числа.

 

Там, где море целует родившийся день,

Каждый лучик его отражая,

Там, где щедрое солнце так любит людей,

Что само им растит урожаи,

Там, где мир ароматов пленяет сердца,

Там, где роскошью сложно напиться, –

Там венец дополняет величье лица,

Зачастую уродуя лица.

 

Как у юного князя цветущих полей

Выхолащивал чувства подлец-суховей,

Как растил в нём гордыню насмешливый зной:

Только б выйти вперёд золотою казной.

Гибли люди в завалах, в дыму и в пыли,

Но вонзалась кирка в сердце чёрной земли,

Продвигаясь туда коридорами шахт,

Где у чёрной земли начиналась душа.

 

Пробудился в тюрьме потаённых глубин

Негасимый огонь преисподней

И всё то, что имел молодой властелин,

Вместе с жизнью и славою отнял.

Где держава его? И в чужих сундуках

Потерялись дороги сокровищ.

Его имя закрыли ладони песка.

Только раны земли не закроешь.

 

И сполохами пламени подземного

Забытыми дорогами в горах

Идут на землю страждущие демоны,

Чтоб раздувать смятение и страх

И оживлять страдания минувшие,

Покуда мир неопытен и слаб…

…Когда твои слова терзают душу мне,

Мне кажется, что ты из их числа.

 

Песня о мудром камне

 

Один философ удалой до соли на висках

Бродил с дорожною сумой и истину искал.

И стала истины полна суконная котомка.

Но вот задача – как она достанется потомкам?

Мудрец сидел, мудрец ворчал и бороду щипал –

В груди, коленях и плечах кончается запал.

И вот, пока хватало сил, могучими руками

На перекрёстке водрузил огромный серый камень

И написал на камне так великий человек:

«На север – лес, на юг – кабак, на запад – Ференберг».

 

Иные истины поди распробуй без подсказки.

Иные сколько ни крути – выходит по-дурацки.

Иные до того мутны, что вызывают смех.

И сводит зубы от иных. Но наша не из тех.

Она яснее долгих притч, рассказанных некстати.

Чтоб эту истину постичь, не нужен толкователь.

Её поймёт любой дурак, глаза задравши вверх:

«На север – лес, на юг – кабак, на запад – Ференберг».

 

Купец-барышник слово даст – и через день забудет.

Чиновник через день горазд на отговорки людям.

Молчит учёный человек, но скажет что-нибудь –

Слова, страшась его коллег, обратно лезут в грудь.

Куда ни кинь, куда ни глянь, одна и та же сцена:

Как подворотенная брань, слова теряют цену.

Но здесь – презревши общий мрак – и в среду, и в четверг,

«На север – лес, на юг – кабак, на запад – Ференберг».

 

И если сбились вы с пути и в мыслях одиноки,

Не поленитесь подойти к излучине дороги,

Туда, где коротает век, величествен и нем,

Суровый прародитель вех, спаситель от проблем.

И если сны лишают сил, и стыдно рассказать их,

Ты подойди и вопроси премудрый указатель.

И если где-то свет померк, сбежит от передряг

Кто в лес, кто в вольный Ференберг, но лично я – в кабак.

 

Баллада

 

Неправда, что муза в сраженье молчит,

Что в дымном застольном угаре уютней!

И волю давали мы голосу лютней,

Когда наши недруги брали мечи.

По звону струн шаги во тьму легки.

Мы шли вперёд, погибших не считая.

Земле дарили бренные тела их,

А ветру отдавали их стихи.

И знали: пробуждённая природа

Не видит кровь на бархате восхода.

 

Дорога являлась на первый наш зов,

Виляя лохматым хвостом поворотов.

То тёрлась у ног, то искала кого-то,

Теряясь за серой грядою холмов.

Радушием нас вечер привечал,

Уставших в бесконечных переходах.

А мы с улыбкой целовали воду

Из горного хрустального ключа.

И ударяли струнами по душам,

Чтоб выбить горечь мыслей о минувшем.

 

Мы видели сердце в бутоне цветка,

Мы слышали плачи тоскующей ивы,

Мы знали всё то, что другие могли бы,

Когда бы душа подсказала им как.

Нам лютня наполняла вечера

Прекрасными и яркими тонами,

И звонкой песней мы кормили пламя,

Усевшись у походного костра.

За каждый день судьбу благодарив, мы

Несли в чужие жизни наши рифмы.