Алексей
Курганов

Кофий в постелию

Саня с Валюшкой – обычная семейная пара. Детишек пока нет, но это их не особенно и печалит: успеем ещё, отвечают любопытным, этот хомут на себя повесить. Куда торопиться-то?

Валюшка – замечательная хозяйка и вообще достойная женщина, но есть у неё одно не то, чтобы отрицательное качество – скорее странная (хотя опять же почему странная? Нормальная!) особенность: очень уж любит трепаться со своими многочисленными подружками, а после этих трёпов устраивать Сане не то чтобы сцены, а так… разные поучительно-познавательные экскурсы по чужим судьбам, на которые Сане, честно говоря, глубоко плевать.

Вот, например, приходит она с очередного такого «девичника» и начинает: какая-нибудь Машка, Дашка или Парашка замуж вышла, и такого мужика себе оторвала – упасть не встать, пером не описать, топором не вырубить! Не пьёт, не курит, высшее образование, красавец писаный, спортсмен известнейший, а уж деньжищ – прямо олигарх! Каждый день цветы дарит, приносит кофе в постель и постоянно говорит разные и до того чувствительные слова, что прямо удивительно как это Машка-Дашка-Парашка до сих пор не забеременела.

– Значит, бросит её скоро этот спортивный олигахер, – отвечает супруге Саня.

– Почему? – удивляется Валюшка.

– Потому что кофий в постелию. Очень подозрительный приёмчик. С глубоким намёком.

– Дурак ты, Саня! – огорчается Валюшка. Чувствуется: ей тоже хочется, чтобы супруг приносил кофе в постель. Только у Сани, как говорится, сладко не слопаешь. Он такой постельный кафетерий устраивать никогда не будет, потому что в квартире кухня есть. Вот там их, этих кофиев, вся хоть испейся.

– Нет, ну сам рассуди: повод вроде бы совершенно ерундовый, а она потом дуется целый день, – пожаловался мне Саня, когда мы в очередной раз в очередной четверг встретились с ним в нашей городской бане и после помывки-пропарки уселись за стол в предбаннике, чтобы выпить-закусить.

– Я одного не пойму, – признался он. – Для чего она сочиняет все эти сказки?

– Какие сказки?

– Да такие? Вот как, например, про этого… олигахера! Знаю я эту Машку, Дашку и Парашку. Голос как из бочки, глазищи навыкате, нижняя челюсть – только боксом заниматься, усы… К тому же дура дурой. Так что не олигахера – обычного-то мужика у неё нет и не предвидится. И знаешь, ещё что я заметил: после таких вот разговоров она с этой Машкой-Дашкой-Парашкой разругивается вдрызг и месяцами не разговаривает. Почему, зачем? Чёрт её знает… Может, действительно завидует – хотя опять же чему, если мужика-то, ну, этого выдуманного олигахера-кофеварщика всё равно нету? Я же говорю: дурость, дурость! Кофию ей в постель, видите ли, хочется! Мне, может, в постель водки хочется, но чего толку-то? Разве она когда-нибудь принесёт?

– Да, Сань, это называется женская психология, – вынужден согласится я. – Без бутылки в ней уж точно не разберёшься…

– Вот за это давай нашего кофейку и вмажем! – хохочет Саня, легкомысленный, в общем-то, человек, и разливает по пластиковым стаканчикам то самое зелье, за которое наши супруги нам регулярно «мылят головы» и без всякой бани…

На сарае написано…

Иван Степанович Угрюмов, всегда хмурый, немногословный старик с мощными «брежневскими» бровями, подошёл к прилавку и поставил на него большую пластиковую бутыль с яркой наклейкой, на которой такими же яркими буквами было что-то написано совершенно не по-нашему.

– Вот, – хмуро сказал он продавцу, молодому розовощёкому парню с физиономией прожжённого нахала. – Не мылится.

– Ну и чего? – хмыкнул парень.

– Вертайте деньги.

– Какие деньги? – развеселился парень. Он, несмотря на молодость, был уже опытным торгашом, но старик этого, конечно, не знал.

– Какие уплочены, - сказал Угрюмов и кивнул на бутыль. – У вас брал.

– Ну, брал – и чего? – продолжал ломать комедию парень. – Чего с этого-то?

– А вон, у вас написано! – и старик кивнул на висевшую справа рекламу: «Если моющее средство «Хурды-бурды» не ответит вашим требованиям, мы обязательно вернём вам ваши деньги!».

– Мало ли чего там написано, – хмыкнул парень. Покупателей в это раннее время не было, он скучал за своим прилавком, так что Угрюмов подвернулся очень даже вовремя, как объект для бесплатного развлечения.

– На сарае «х…й» написано – а там дрова хранятся, – напомнил он старинную народную мудрость, пришедшую к нам из глубины веков. – Слышал такую поговорку?

Угрюмов насупил брови и призадумался.

– Значит, деньги не возвернёшь? – наконец, догадался он.

– Ни ва фто! – торжественно-громко согласился парень и неприлично заржал.

– И чего ж мне теперь делать? – задал старик философский вопрос.

– А вон, в соседнем отделе бутылку купи, – посоветовал торговый весельчак. – Придёшь домой, откроешь, и с солёным огурчиком – и-ех! Хорошо пойдёт!

– Да? – опять задумался Угрюмов. Предложение было дельным, чего и говорить.

– Конечно! – радостно кивнул парень, глядя на него, как на самого родного и совершенно близкого.

– Ну, я пойду, что ль, тогда? – предложил старик.

– И даже не сомневаюсь, – согласился продавец. – И тару свою тоже забери! – и придвинул Угрюмову бутыль. – У нас здесь и без неё всякого г..вна хватает!

Да, это был очень весёлый молодой человек! Настоящая молодость мира! Как же приятно с таким пообщаться! Рядом с таким сам молодеешь!

– Ну, чего? – спросил супруга Прасковья, когда Угрюмов появился на пороге. – Отнёс?

– Отнёс, – ответил тот и поставил на стол бутылку с водкой.

– Эт с какой же радости? – нахмурилась Прасковья.

– С такой, - ответил Угрюмов и  повернулся к буфету, чтобы взять стакан.

– Деньги вернули?

– Вернули, – согласился он. После чего налил полстакана, выпил, довольно крякнул и так же довольно захрустел малосольным огурцом.

– А деньги-то где? – опять спросила супруга, эта удивительная в своих наивности и детской непосредственности женщина.

Угрюмов посмотрел на неё тяжёлым немигающим взглядом.

– Какие тебе деньги?

– А за средство-то это! Ну, которое назад отнёс! Там же, в рекламе написано!

– Написано… – иронично хмыкнул старик. – На сарае знаешь чего написано? А там дрова хранятся. И вообще, цыц у меня! Разбаловалась!

Плашки обетованные

Мишку Пахомова похоронили. Ему на Пасху шестьдесят три исполнилось, внук уже в четвёртом классе, уже курить начал, а он всё Мишка и Мишка… У них на улице все так. Все мишки, петьки и васьки. Ни одного Михаила Ивановича или Василия Робертовича. Все вечно молодые…

Поминали в кафе с немудрёным названием «Василёк». Иван Сергеев сидел за поминальным столом и привычно хмурил брови.

– Ты чего не пьёшь? – толкнул его в бок Васька Красильников. Иван поморщился. До водки он был не большой любитель, но сегодня, здесь, надо было соответствовать. Он подставил рюмку, Васька налил. Не чокаясь, выпили.

– Ну, чего? – поднялся из-за стола Петька, мишкин сын.– Давайте ещё скажите чего-нибудь! Иван Тимофеич!

Иван поднялся. Действительно, надо сказать.

– Значит, так..., – начал он – Знал я покойного много лет. Ещё в пацанах по лопухам в прятки играли. Да..., – и он постарался придать лицу какое-то умилительное  вместе с тем значимое выражение. – В армию в один год пошли. Вместе и вернулись. Во так всю жизнь и... Хороший был мужик. Да…

Нужно было ещё что-нибудь сказать – а чего? Ну, соседствовали – и что с этого? Дружить? Нет, особенно-то и не дружили. Здоровались, конечно, а чтобы дружить… Да и с какой радости? Чего говорить-то? Что за дурацкая обязанность? Жил и жил. Помер и помер. Все там будем. Чего особенного-то?

– Плашки мне трёхчетвертные однажды принёс, – вдруг вспомнил он. – Да… Mы как раз затеялись воду проводить, резьбу надо было на трубах нарезать, а трёхчетвертные – дефицит… Вот, значит, и выручил. Сейчас, слава богу, с водой… Помог, значит… Светлая, как говорится, память.

Народ расценил последние слова как сигнал, дружно выпил.

– Значит, провёл воду-то? – спросил Васька. Он тоже выпил и сразу же ещё налил. Боится, что не достанется? Или жаба горит на халяву-то?

– А чего же, – нехотя подтвердил Иван. – Такое дело. Не баловство какое. Теперь не к колонке бегать.

– А я так и не провёл, – вздохнул Васька. – Денег не было.

Иван  неприязненно покосился на него, хотел сказать, что жрать надо было поменьше, тогда бы и деньги появились. Но ничего не сказал (а чего толку-то!), привычно засопел и потянулся вилкой к селёдочному хвосту. Была у него с детства такая сладость – селёдочные хвосты. Кому пряники, кому – конфетки, а ему эти самые хвосты были в самую сладость. Витаминов, что ли, каких в организьме не хватало?

Разошлись с поминок часа через два. Иван шёл по проспекту и продолжал недовольно хмуриться. Зачем он там, в «Васильке», про те плашки вспомнил? Главное, что никаких плашек ему Мишка тогда так и не принёс. Пришлось  в «Сельхозтехнику» к слесарям идти. Целый литр с него слупили да плюс закуска… А Мишка обещал, обещал – и всё «мимо кассы»… Говорил, что на строгом учёте, что мастер, падла, за ними так и зырит… Врал, наверное… Кругом одни трепачи…

Плодовито-показательный

У меня есть знакомый писатель, зовут его Жорка Коклетов. Очень плодовитый творец! Пишет исключительно прозу, причём все действующие лица его сочинений – герои труда, они же – примерные семьянины, законопослушные граждане и образцовые патриоты. В общем, полнейшее средоточие всевозможных достоинств, но живётся всем им почему-то сложно и трудно, я бы даже сказал – совершенно кисло и беспросветно уныло (может быть, именно из-за того, что все они такие вот образцово-показательные?). Все они постоянно борются со страшными в своих неотвратимости и обречённости, бесчисленными невзгодами, с неимоверным напряжением всех своих духовных и физических сил эти невзгоды преодолевают – и не успевают вытереть со своих натруженных лбов горячий пот и обмыть разгорячённые борьбой тела, как накатывают новые напасти, не менее страшные и не менее горестные… Правда, в конце каждого рассказа Жорка всё-таки позволяет им немного расслабиться, в результате чего все эти героические свистопляски заканчиваются, как говорят американцы, хэппи-эндом. О, наш Жьорж - тонкий психологист! Большой знаток жизни во всех её многообразных, особенно шкурных, проявлениях!

В местных литературных кругах Коклетов пользуется если не безоговорочным авторитетом, то определённым вниманием, и даже время от времени приглашается на разные литературные собрания, что очень льстит его самолюбию и поднимает в собственных сочинительских глазах.

В свободное же от литературного творчества время Жорка работает заведующим топливным складом железнодорожного депо. Зарабатывает неплохо, плюс ворует на продажу солярку. Выпивает не так, чтобы очень, всё больше не по насущной потребности, а по привычке, поэтому деньги у него всегда имеются, а значит, имеются и возможности для выпуска своих литературных сочинений в бумажном варианте, если проще – книжек. В нашей местной типографии он уже давно всем знаком, поскольку раз в год, а то и чаще типография штампует его очередной сборник, что делает с превеликим удовольствием, поскольку Жорка расплачивается «живыми» деньгами, а  это – конкретный заработок для тамошних работников.

На днях встречаю его на рынке.

– Жьорж! – говорю ему. – Собака такая! Здорово! У тебя – новая книжка! Поздравляю, чёрт плодовитый! Ты прям как Ги де Мопассан, едрёна вошь, растудыть тебя в качель и в едрёну балалайку!

В ответ он довольно побурел лицом и довольно запыхтел. А что удивительного?  Рад человек! Имеет полное конституционное право побуреть и запыхтеть!

– Это какая ж уже по счёту-то?

– Девятая.

– О, девятая! – и я делаю откровенно уважительное лицо. – Нет, Жьорж, ты не Мопассан! Ты прямо граф, твою творческую душу мать, Лев Николаевич Толстой! – продолжаю я, сметая этой неприкрытой лестью все сомнения и подозрения в коварстве и тайных умыслах. – Тот тоже был неслыханно плодовитый, тоже всё чего-то строчил-кропал… Пора собрание сочинений выпускать! А, Жьорж? Не слабо?

– Можно и собраний... – довольно пропыхтел он, убирая напряжённую маску с лица. – Вот денег поднаберу, тогда и собраний…

Мы абсолютно искренне пожимаем друг другу руки, и я иду в мясной отдел, за холодцом. Жорка задумчиво смотрит мне вслед и улыбается уже совершенно автоматически…. Хороший он всё-таки мужик! И производственник образцовый, и писатель плодовитый, и соляру умет аккуратно воровать, и баба у него – старший продавец гомеопатической аптеки! Не то, что я, дважды разведенный трепач и бездельник…

«У неё такая маленькая грудь…»

Это Федька Пряхин, мой сосед. Поёт свою любимую песню про «маленькую грудь», про японскую девушку и капитана из Марселя, который плывёт к ней тысячу миль, а когда, наконец, приплывает, то узнаёт, что «господин во фраке сегодня ночью, накурившись гашиша, зарезал девушку из Нагасаки». Хорошая песня! Да что там хорошая – великолепная! Молодец Федька! Знает чего петь!

А вот у него у самого грудь, наоборот, широкая и волосатая. Он тоже капитан, на барже-самоходке работает, таскает по Оке и её притокам песок и щебёнку. У Федьки этого добра на барже целые горы.

И баба у Федьки тоже хорошая. Елизаветой звать, Лизкой, то есть. Лизка-Лизавета трудится по торговой линии, женским бельём у нас в универсаме торгует: трусами, лифчиками, книжками по лечебному голоданию, привороту женихов и энергичному сексу во всём его удивительном и энергичном многообразии… Вот у неё-то как раз эта самая маленькая грудь – зато сиделка внушает уважение и священный трепет. В такую захочешь – не промажешь. Федька и не промахивается: двух детишек они с Лизкой настрогали, Вовку и Дуську. Вовка ещё школьник, но уже в каждые летние каникулы с отцом по нашим местным водным гладям рассекает. А Дуська не рассекает. Она на танцы ходит в Дом культуры. Жениха там себе приглядывает, потому что практически взрослая, и груди у неё заметно ширше мамкиных, да и сиделка мамкиной в габаритах ничуть не уступает. Дуська в нашем пединституте учится на третьем курсе, и в воскресенье её видели с одним брюнетом, долговязым и бородатым. Может, даже матросом, и может, даже из Нагасаки (хотя какие в наших краях нагасаки! Это даже смешно!)…

А вчера иду из магазина, прохожу мимо их забора, и вдруг из уборной (она у них прямо здесь, в палисаде стоит, впритык к штакетнику) слышу сначала довольные кряхтение и сопение (понимаю: блаженствует кто-то из благородного семейства) а потом вдруг кы-ы-к:

– Федька! – кричу. – Чёрт кудрявый! Ты нарочно, что ли? У меня селёдка из сумки чуть не выпрыгнула от твоего оглушительного исполнения!

– Не бэ, Николаич! – слышу из «скворечника» радостный голос. – Ничего твоей селёдке не сделается! И вообще, главное, чтобы в жизни был нормальный стул и видимость в фарватере под десять баллов! И чтобы девушка была из Нагасаки!

– Ага, – согласился я. – И чтобы жила страна родная, и не было других забот!

– Это само собой. Куда ж мы без Родины, нашей матери, твою мать!

Сказал и снова закряхтел. Это он так самоутверждается. Чего и говорить – удивительно цельная натура!

А зачем я вам про их семейство рассказал-то? Сам не знаю. Просто так. И про маленькую грудь просто так, для расширения кругозора. Чтобы знали. А то смотрите по телевизору всякую дребедень и думаете, что все вокруг – совершенно безликие, не внушающие никакого оптимизма унылые существа, к тому же не обладающие никакими  вторичными половичными признаками. Формируете внутри себя такое устойчиво ошибочное общественное мнение. А это не так. Иногда встречаются в нашей жизни и нормально развитые экземпляры. Нечасто, но попадаются. Такие, например, как мои выше представленные соседи. Чего и вам желаю. Вот.

Иллюстрации:

фотографии, рисунки, карикатуры –

из различных открытых интернет-источников.

© Алексей Курганов, 2011-2014.

© 45-я параллель, 2014.