Александра Юнко

Александра Юнко

Все стихи Александры Юнко

* * *

 

В старом корпусе филфака

прогибается паркет.

Поменять пора, однако

древесины больше нет.

 

В эту женскую обитель

пол давно разумный вхож,

и физмат случалось видеть,

и химфак, бывало, тож.

 

Важно льётся свет из окон,

изгоняя суету.

Словно в терем свой высокой,

входят девушки в цвету

и скользят по залам бальным…

 

До развала той страны

здесь, в училище реальном,

занимались пацаны.

На подбор, в мундирах чистых

и фуражках – жёлтый кант,

славно жили реалисты,

и технический талант

не один отсюда вышел

строить башни и мосты…

 

Лишь балбес Котовский Гриша

был отчислен за хвосты.

 

Волчье вымя

 

Стеснило грудь

морозное предзимье,

едва дышу

и видеть не хочу

кровавый млечный путь,

где волчье вымя

по снегу волочу.

 

Глотаю ночь,

как чёрную отраву,

не помню,

что творили надо мной.

 

Охотники, флажки, облава,

погоня за спиной…

 

Чужие запахи

чутьё сбивают,

и невозможно повернуть назад.

 

Огонь и гром,

расстрелянная стая

и пятеро щенят.

 

Вперёд,

вперёд

ползу по редколесью

на тот утёс.

где, голову воздев,

провою небу

гибельную песню

и рухну меж дерев.

 

 

Гипс

 

Недолговечный мрамор

социализма,

местами уцелел, но искрошился, сер,

как будто всё ещё нам носят письма

из СССР.

 

И пионер трубит в обломок горна,

и сталевар даёт возле уборной

стране металл,

и молдаванка виноград

несёт в корзине,

Горький хмурит взгляд

поверх усов, покрытых серебрянкой,

и вождь зовёт куда-то

спозаранку.

Да вот куда? Поди его пойми.

 

Но всех милей

медведиха с детьми

или олень, пугливо

отступающий

прочь

от аллеи с публикой гуляющей.

 

И серой глыбой небо надо мною

крошится на куски в раскатах грома.

Душа моя под этим гипсом ноет,

вся в переломах.

 

Дактилограмма
 

                   Прости, Гораций.

 

Как птеродактиль в пирамиду,
навек впечатана в клавиатуру
моя дактилограмма.

И после генеральной чистки
поверхностей,
напомню о себе
одним касаньем.

И, если 
как Геркуланум и Помпеи, 
похороню клавиатуру
под пеплом сигарет,
мои глаголы
уже оставили следы
на жестком диске.

Пусть
пьяница-сосед
утащит комп,
я всё равно
останусь в интернете,
пока последний юзер
будет жив.

 

                  Пардон, А. С.


И даже если
смертоносный вирус
сожрёт
всю информацию на свете,
в астрале от меня
останется строка,
трепещущая на ветру времён.

 

                  Привет, Олег Панфил…

 

...@mail.ru

отправлено.

 


Поэтическая викторина

Жанры

 

Кого сейчас волнуют утописты
и весь наивный их материал, 
когда вокруг бесплатные статисты, 
кто этот опыт жизнью проверял, 
кто на себе прочухал, как провальны 
мечты, когда они материальны.


 

Куда забавней жанр антиутопий! 
Крадут, так миллиард,
географ глобус пропил, 
вольготно голубым, 
нельзя помочь больным, 
в борьбе с аборигенами в Европе 
победу засчитали остальным.


Оплетены разумной паутиной, 
мы стали зомби, 
облачились в страх, 
лишь несколько браминов и раввинов 
с адептами скрываются в горах. 
Воюют сверхдержавы (обе правы)…
Что далее? Прочтёте в новостях.


Нам этот мир знаком, как дважды два, 
как пьяная соседка во дворе.
Но умная б свалилась голова 
С какого-нибудь бедного Фурье.

 

Заглянем лет на… несколько вперёд 
(допустим, что Земля ещё живет).
И скажет правнук, сняв противогаз:
– Так вот чем, старина, пугали вас 
и от чего у вас тряслись поджилки?! – 
пальнёт, кольнётся, совершит намаз:
–  Да это просто 
детские 
страшилки!

 

Земфира

 

Остра, как нож, цыганская тоска,

Но спрятана под сумрачное веко.

Лепёшку рвёшь на равных два куска:

Придёт иль не придёт она, Алеко?

 

Цыганское колышется тряпье,

Кибитки уплывают из долины,

Косится и ушами конь прядёт,

Мотая чёлкой спутанной и длинной.

 

Ты пьёшь вино, но зелен виноград,

И терпкий привкус небо с нёбом сводит.

Она уходит – не глядит назад,

Плывут кибитки – и она уходит.

 

Не крикнуть! Жуй лепёшку, коль не люб!..

За ней – цыган потряхивает чубом.

В последний раз блеснут на солнце зубы –

Она монету пробует на зуб.

 

Из цикла «Вечные праздники»

 

Декабрь

 

Мы стали в декабре куда добрей.

Ещё темнеет сразу пополудни,

Но всё же дни становятся длинней,

Что отличает праздники от будней.

 

И детвора готова обивать

Пороги, рассыпая рис горстями,

И подавив желание зевать,

Хозяева прощаются с гостями.

 

Так хочется, по правде говоря,

Сегодня верить в маленькое чудо:

Что не растает снег до января,

Не разобьётся новая посуда.

 

Что не поникнет ёлка, и её

Не выкинут, как Золушку, с балкона.

Житьё счастливым будет и бытьё,

Без засухи, потопа и циклона.

 

Что ангел доживёт до Рождества

И пастухи с маршрута не собьются,

А для котят из нашего двора

Всегда найдутся молоко и блюдца.

 

Первое января

 

Всё вымерло,

как после катастрофы.

 

Обуглен снег

обстрелами петард.

 

Разбросаны тяжёлые гранаты

бутылок

от шампанского и пр.

 

Усыпаны сугробы

пороховою пылью

конфетти.

 

И медленно раскачивает

ветер

скрипучие качели с одинокой

и кем-то со вчера забытой

зелёной варежкой.

 

Целый год

 

Новый год растягивается на целый год,

ёлка

к нижним соседям

пустила корни.

Дед Мороз

мешками

подарки везёт

на железнодорожной платформе.

 

Малышня охрипла кричать: зажгись!

Родила Снегурочка.

Зайка ушёл в солдаты.

 

Как всегда,

продолжается жизнь.

 

Только успевай строгать салаты.

 

Кондрица

 

Уж ускользает по траве к болотцу,

но хуже на гадюку напороться,

глядите в оба.

Зайцы под ногами

порскают, ястреб кружится над нами.

 

Мы под ветвями спрячемся от зноя,

где скромно светят звёзды зверобоя

и под листочком затаилась тихо

душистой алой каплей земляника.

 

И ключевой водой в монастыре –

настой на бусуйке и серебре –

мы запылённые омоем лица,

пора обратно, солнышко садится.

 

Подобные соборной колоннаде,

звенят деревья струнами стволов.

И дух стоит грибной –

как на параде,

ряды моховиков, дождевиков...

 

И всё вокруг, как в первый день творенья,

вновь обретает смысл и объём.

 

Так, может быть, отложим возвращенье,

останемся

и в Кодрах заживём?

 

Попросим мы убежища в лесу,

всего здесь вдоволь, сутолоки кроме.

Не обижая пуганых косуль,

перезимуем на подножном корме.

 

Маленькие трагедии

 

Михаилу Дрейзлеру

 

Маленькие трагедии

свершаются ежечасно:

цунами, землетрясение,

Чернобыль, бои с огнём.

И потому, наверное,

тело моё несчастно,

что всё это происходит

вокруг него, с ним и в нём.

 

Так изнутри истерзана

нежная сердцевина,

что опустела клетка

рёберная в груди.

И любознательный школьник,

ткнув кулаком мне в спину,

немедленно обнаружит,

что вышёл он впереди.

 

Знаю, до окончания

задолго погибли многие,

но почему не падаю,

я не могу понять.

Так и стою в кабинете –

пособие по биологии,

с номером инвентарным

стоический экспонат.

 

 

Новые дворяне

 

Вышли дети кухаркины

Со сморканьем и харканьем.

Стали сытыми, пьяными,

Объявились дворянами

И толпе родословные,

Как листовки, рассовывают.

А крестьянскими предками,

Что чужими объедками,

Господа эти брезгуют.

 

Соболезную, нелюбезные.

 

* * *

 

Пацанчик с нашей окраины,

цепкий и деловитый.

Даже системой СОЭ

его не собьёшь с орбиты.

 

Родился в пыли и падали,

потом заполз в буераки,

там его воспитали

бродячие, блин, собаки.

 

Сначала яйца пасхальные

с могил таскал на погосте,

теперь он на том же месте

ногой зарывает кости.

 

В своём золотом портсигаре

лишь папироску тронет,

ему зажигалку подносит

оборотень в погоне.

 

Проводы макулатуры

 

Переворачивается в гробу

Бедная Лиза. Идёт

Немой Герасим топить Муму.

И прямиком в анекдот.

 

Спешит Раскольников с топором –

Старушку надо кончать.

И, что написано было пером,

То можно легко скачать.

 

И только безумный один букинист –

Горе и впрямь от ума,

Завороженно слюнявя лист,

Читает эти тома.

 

Прощай, моя радость,

Прощай, моя жизнь.

В ладу мы жили с тобой.

Теперь на весы потихоньку ложись.

А я потихоньку домой.

 

Но прежде… Взгляну на последний альков,

Где с миром прощаешься ты,

И брошу в могилу щепотку стихов,

Чтоб стрелка дошла до черты.

 

* * *

 

Спустившись вниз, застряли на Телецком…

До этого мы покоряли твердь –

И нас она на твёрдость проверяла:

Мы, сделав переход, на перевалах

Впадали в сон, глубокий, словно смерть,

Минут на пять. Потом – воды глоток,

Заслуженная долька шоколада.

Лежали, под собой не чуя ног,

Глазея в небо, и дыша прохладой.

 

И снова, с рюкзаками на горбу,

Ступали мы на горную тропу.

Не до красот, когда, к земле придвинут,

Ты видишь только согнутую спину

Идущего перед тобой. Зато

Мы к ночи выбирались на плато,

Огромный мир раскинут под ногами,

А спать ложишься рядом с облаками.

 

Был трудным спуск, вдобавок мы застряли

На берегу глубоких тёмных вод.

Потом пришёл исправный теплоход –

И всё, конец трехдневной пасторали.

 

Но сердце веселит мне до сих пор

Октябрьский холод и окрестных гор

Рисунок. Мы, в смолистых рукавицах –

Застывшая кедровая живица, –

И нас, всерьёз готовых зимовать,

Алтайский старый чёрт не мог побрать!

 

Эх ты, жизнь

 

Эх ты, жизнь моя – жестянка,

Тарахтящая в груди.

Нагадала, как цыганка,

Всё, что будет впереди.

 

Привязалась у вокзала,

Побрела она за мной,

Наболтала, набрехала,

Насулила рай земной.

 

Зря за эти за посулы

Золотила ручку ей –

Обдурила, обманула,

Да и выгнала взашей.

 

И стою, как с перепою,

Нет в кармане ни шиша.

Только небо, только поле,

Только голая душа.

 

Я есть

 

Вспышка

в темноте.

 

Вспышка в темноте

у губ

прикуривающего.

 

Вспышка

в темноте

у губ

прикуривающего

на ходу.

 

Я

вспышка

в темноте

у губ

прикуривающего

на ходу.

Б-га.