Александра
Самсонова

Белые дни

Наверно, когда, как французский аристократ,

Петербург всю ночь напролёт глаз не может сомкнуть,

Это белые ночи. А если весь день невозможно уснуть,

Это белые дни над Невой снегопадом летят.

В белый день такой, в мокрой, как брызги, шальной пурге

Были линии, дождь без названий и тротуар.

Тихо сумерки вышли на крыши, и в свете зажжённых фар

Город был так уютен, как туфельки на ноге.

И настольною лампой качались, ловя свежий снег, фонари

Цвета розы коралловой. Скользкий ковёр мостовой,

Как паркет, отражал звук шагов, и ночной синевой,

Как в фонарике фетровом, небо стояло над ним.

А на площади каменной чистый нехоженый снег,

И гравюрою вырезан многоколонный собор.

И проспекты шептали про тот неоконченный спор,

Что с суровой природой решился вести человек.

Снег, проспекты, летят очертанья теней и фигур.

Лёд, крахмаленный ветром, в спокойной и тёмной реке...

И когда луч прожектора кистью скользнул по руке,

Мне тогда словно что-то шепнуло: «Вот мой Петербург!»…

* * *

В воздухе пахнет сгоревшими милями,

Днями и снегом, растаявшим засветло.

В улицах, первою засухой застланных,

В тени помятой, горячей и заспанной

Волнами треплется зеленокрылыми

Облачный голос, ветвями обветренный

В сахарной пудре и пыли асфальтовой,

Тянущий руки, забывшись и веруя,

К тени сеченью за синею смальтою,

Сложенной строфами и поверьями.

Тонут глаза в отражении жемчуга.

В мире колышется рябью бездонною

В вымокшем вечере, вечно изменчива,

Музыка. Годы сомкнулись бутонами.

Свет тяжелей, чем котомка заплечная.

И между ветвями, ветрами ветхими

Есть лишь бумага, от почерка чистая,

Глубже, чем озеро. Солнце монеткою

Бросилось в очи. Круги бегут искрами,

Гонят раздумья осенними листьями

До берегов незабытого светлого.

Встреча

Спросила бы: «Кто здесь?» – но ей неважен

Хозяин этих низких берегов.

Чтоб вбить здесь цепи каменных оков,

Придётся быть бессмертным иль отважным.

Какие флаги? Важен ей лишь ливень.

Чей край здесь? Интересен ей лишь шторм,

Когда залив, пылая, возмущён,

Взметает ворох горькой белой пыли.

Но как-то в вечер лета иль весны,

Шаги услышав на пустынной суше,

Она глаза открыла. Было душно.

И перед ней лицо – как две волны,

Похожее на – кажется, его –

Она когда-то видела. Когда-то,

Там, где начало брали дни и даты.

Какая-то трава под сапогом

Точила мёд, по-северному пряный.

Его же отраженье в берегах

Не поместилось. Серая вода

Качнулась вдаль, над лунною поляной

Окинув его взглядом во весь рост.

Дождь мелкий гладил кудри. Побережье

Шуршало под ногой, и ветер свежий

Рябил в глазах речных осколки звёзд.

«Здесь город будет», – губы шевельнулись.

Так просто, словно музыка, как дождь.

Её забилось сердце: «Как похож…» –

И, фразу не закончив, улыбнулась.

А он смотрел на пыль на сапогах,

Прошедших мили по воде и снегу,

На серый дождь, на медленную реку,

Закутанную зябко в берегах.

Подуло скудной северной весною,

И так хотелось дома, тишины…

Его глаза, как будто две волны,

В ладонях ветра встретились с рекою…

Затмение

Взгляд останавливался на какой-то материальной точке,

От духоты не хотелось думать.

Отложила книгу – пальцы проскальзывали строчки.

В воздухе плавали туманные луны

И кружились на зеркале полденной ночи.

Звонко стучала маятника стрелка,

И на минуту я забыла время,

Оказавшись в той стране,

Где Пространство вечно…

Я поняла, почему философия

Так близка геометрии,

Я поняла, отчего

Пересекаются параллельные,

Почувствовала, сколько гармонии

В бушующем ветре,

Увидела, что скорости

Не бывают предельными.

Мне открылись забытые

Письмена на колоннах,

Я услышала голос

Улетевших столетий

И коснулась истории

Каменных склонов,

На мгновенье увидела

Солнечный ветер…

А за стёклами

Тихо наплывал воздух,

На улице люди давно растворились,

Купались вощёные листья в солнечных волнах,

Секунды на тонкую палочку вились,

Штампуя чернила, шипела бумага,

Задыхаясь, о чём-то писали газеты,

Восхищались за деньги и за шкуру пугались

На темы, что «кто-то, когда-то и где-то»…

Примостился котёнок возле универмага,

На гигантском конвейере двигалось лето.

И каждый тоскливо искал в мире мага,

Измученный сплетнями о том и об этом…

Я же закрою газетами столик,

Достану акварель и пачку бумаги

И буду рисовать неумелую сказку

О шёпоте розы и глянцевом флаге…

Зелень

Пение птичье чиркает спичкой

О коробок загустевшей дубравы.

Тени оврага пустеют оправой.

Высь

Хрустка, что пустошь, бумажный свежий

Салатный ломоть, и всё, что между

Веждами прежнего и надеждой –

Мыс

Тонких букетов из рос, просветов

В гуще, глуши листового ветра,

Между заросших кустов тенет и

Лет

В ласке ладони. Топлёной льдинкой

Тают века, и налились реки,

Сферы пиона подняли веки.

Мне

Шепчет сознание о привычном,

Но ни в одном из его обличий

Не узнаю. Веет ворох птичий.

Подле пьёт чашечку дня до дна

Наливной комар.

Лорке

Луч занавески открыл столетья.

Льются альянсы листвы лиловой.

Имя твоё – в перелеске ветер,

Память – оливы старинной слово.

Озеро – омут очей зелёных.

Отблески лодки омыты мглою.

Тонет ограда под опалённым

Оловом города и гобоя.

Розы раскинули риз румяных

Радость и трепет, и треск стрекозий,

И розмарин орошает пряным

Рокотом рома обрывки прозы.

Кипень калины колышет кисти

Краски кромешной в канве каменьев,

Капель росы в паутине листьев,

Крошечных нитей и дуновений.

А в анемоновом сне аллеи

Армии астр, аметисты арий

Арфы Эола во сне качая,

Аплодисментами манят стаи.

И, вырываясь из пут словесных,

Свет, чистый свет ослепил ладони...

О, твоё солнце ночей беззвездных,

Сила звезды в соловьиной кроне!

* * *

Мысли кусают огрызок карандаша.

Вкус на губах – словно дерево, грифель.

Нет же, Вам надо писать не тая, не спеша,

Словно солнечный блик на коралловом рифе.

Вы мне встречались на лестнице рядом, лицом к лицу.

Звуки шагов так легко узнавались в толпе.

Жизнь Вам – метро. Там Вы движетесь по кольцу,

Круг бесконечный смыкая лишь на себе.

Вам интересны дела городов и стран,

Нравится фото на память – который дубль?

В окна Вы смотрите, словно в большой экран.

Чёрный квадрат? Нет, наверное, чёрный куб.

Вы – не портрет, а гравюра, следы, печать.

Вы – только повод, и голос уже не Ваш.

Сумерки синие спят у домов на плечах.

И в полудрёме скрипит по листу карандаш.

* * *

Не стой на холоде. Вот шарф

Шотландской шерсти. Помнишь, ты

Крутил руками жёлтый шар

Висевшей в воздухе луны

И называл наперечёт

Созвездья в небе под дождём.

С плаща ручьём вода течёт,

Глаза, как будто водоём.

Ты говорил о тех цветах,

Что распускаются в тени,

И зажигал на лепестках

Тяжёлым пламенем огни.

А я устала от тоски,

Мне так хотелось красоты.

Я вдоль бегущей вдаль реки

Срывала жёлтые цветы.

И я твой плащ сожгла в печи,

Он сразу вспыхнул, как письмо,

Что на краю твоей руки

Мгновенно будет сожжено.

Цветы – не радость для тебя.

Закутай руки в тёмный шарф.

Иди, куда глаза глядят.

Земля и Солнце – тоже шар...

Окна

…я пытаюсь найти окна. Окно

Было бы для меня утешением.

Константинос Кавафис

Окно в окно – как глаза в глаза.

Если кто-то забывает задёрнуть шторы,

Чей-то взгляд, как в осень вползает оса,

В отсутствие хозяев ведёт разговоры

С крошкою красного кирпича,

Хрусткими досками оконной рамы

И, если окно находится выше плеча, –

С воображаемым скрипом дивана,

Цветами, водой и большим стеклом.

Если насквозь – то в другую створку

Взгляд ваш отыщет, пожалуй, то

Самое, что вам видно до

Увеличенной стёклами замочной щёлки.

И если в пролёте такого окна

Видна погода и чей-то профиль,

Пора бы вспомнить: окно – стена,

Что взгляды, как ваш, не пуская, ловит…

Орфей

– Какие ступени вели тебя, дерзкий гость,

В безрадостный сумрак, сокрытый в земной груди?

– Вам выпала роком гранатовых зёрен горсть,

И взял Вас в супруги Аида властитель Дит.

За плечи он обнял кифару и поднял взгляд

К очам господина мрачных земных глубин.

О, как в этих смертных глазах уголья горят

Безудержной силой горящей земной любви!

Рукою коснулся послушной струны певец –

Так факел бросают в облитый смолою дом –

И дрогнул, что тающий воск, чёрных глаз свинец,

Расплавленным канул в объятый дыханьем гром.

И песня ударилась голубем в тёмный свод,

Струилась водою, живительней, чем нектар,

И сердце бессмертной сочилось в груди, как плод,

Пронзённый мелодией нерукотворных чар.

На память, сожжённую Летой, на уголья

Плеснула кифара аккордов кристальный ток –

И вытек слезами гранатовый алый яд,

Раскрывшись на струнах, играющих, как цветок.

Напев утешал угаснувшие сердца,

В нём жили мгновения, замерли в нём года…

Она, повернувшись, промолвила: «Сжалься, царь!»

И Дит, посмотрев на певца, ей ответил: «Да».

Римские песни

Возле скал разбивается вдребезги время,

Гладиатором мечется по арене

Заблудившийся луч.

Назову тебя Флавием или Луцием.

Отражение хочет луча коснуться.

Синий ветер колюч.

В золочёном столетье ты носишь лавры.

Эта встреча  родная сестра кентаврам.

Гул стучится в ноги.

В твоём мире гладь ласкова да искриста,

В нашем – дрогнет под гвалтом чужих туристов,

Вместо рощ – дороги.

Для меня оживишь ты lingua latina,

Я же на гиперборейской льдине

Твой портрет нарисую.

Не пойму в твоей речи, увы, ни слова.

Те каникулы – целая vita nova,

И секунды из улья

Вылетая, что пчёлы, осыплют мёдом

И цветами, из солнечной рощи родом,

И прольются в море.

Знаю, что никто omnia potest scire,

Только, наверное, в этом мире

Луч – что ключ в затворе.

Я тебе сто легенд расскажу стихами,

Будем слушать, как пена шуршит, стихая,

Где песчаный веер.

И, услышав о ком-то, кого я знаю,

Ты предскажешь мне, что непременно «amet»,

И тебе поверю.

Ты покинешь вагон на какой-то станции.

Tibi вслед брошу сотни сонетов и стансов.

Дождь в серебряной тоге

Сложит нам «Встречаиду», а вы не верьте,

Что такое возможно. Был правым ветер,

Что такое дано немногим.

Солнце в ладони

Цикл хокку

* * *

Солнце в ладони

Легче и холоднее,

Чем чьё-то сердце.

* * *

День принёс солнце

В пушистых тучках, словно

Кот в своей шубке.

* * *

Люблю апельсин:

В нём путь от дольки к дольке

Намного ближе.

* * *

Южные люди

Говорят: слёзы солнца –

Масло оливы.

* * *

За день подсолнух

Обходит Землю вокруг,

Не сходя с места.

* * *

Тёплые руки,

Когда не видно солнца, –

Это надежда.

* * *

Сердце – орешек,

Спрятанный под мякотью, –

Совсем как сердце.

Эдем

И в мире был день, и были они,

И дерзки мгновенья, и воздух мятен.

Одни в целом мире. Огни. Аминь...

Мир оплетён виноградной прядью;

Рассыпанный в тучной горсти долин,

Он сшит из лучей белоснежных пятен.

Свод неба горчил и был прян, что тмин,

И пел в каждом шаге и вдохе. Ни

Краёв, ни мишени – они одни,

Лишь ноты горели на солнце платьем

Из алого льна. В обнажённой глади

Сознания лился прозрачный свет.

Из корня единого да и нет

Бросали побеги, и мёдом камедь

Застыла на камне. И слово «память»

Не-было, бессмысленно, как и всё

Конечное в счастии безначальном.

Но палец на стрелке часов отчалил

От берега благости беспечальной,

И в доле далёкой стенали чайки.

Каплею уст припадая к току

Оси горючей у центра мира,

Коснулись кожицы. Расступилось

Сердце Вселенной – и занавес пал.

И мир залит светом был, словно соком,

И белые пятна не ближе скал,

Плодов Танталовых, синих льдин.

Свет сыпался зёрнами, словно тмин.

И в мире был день.

Этаж над Москвой

Окно и подоконник ниже уровня

Коленей и набросков горизонта.

Холодный круг двора вдали разомкнут,

Где небо вьётся проволокой хмурою.

Шурша шоссе, жонглируя сезонами,

Столица отдыхает на листах

Оставшегося неба. Духота

И высота здесь воедино собраны.

Шагнуть в пейзаж? Но стёкла многослойные

Напоминают линии метро,

Накатанные рельсами ветров,

Прямые, бесконечные, спокойные.

Но если бы здесь не было окон,

Казалось бы, что вечность – страшный сон,

Где дом и высота – единый уровень...