По спирали
Творец – теоретик скорее, чем практик.
Венец арифметик – скопленье галактик.
Но график развития космоса в точки
по мере прогресса подтянет виточки:
Земля – не звезда же! Пустыни и горы
за место в пейзаже не кончат раздоры,
пока не покажутся – как в окуляре –
двуногие злые смышлёные твари.
Под ними скребутся невинные мышки,
беседуют буквицы с буквами в книжке,
которые молча строчит авторучка
(такая писучая тонкая штучка).
Ползёт паучок по седой паутинке,
качается пчёлка на тощей былинке,
красивая бабочка крыльями машет,
полезный микроб создаёт простоквашу.
Урчит протоплазма в невидимой клетке,
молекула страстно прильнула к соседке,
и вирус становится собственным братом,
и непредсказуемо крутится атом.
Протоны вращаемы (судя по спинам!)
и неисчерпаемо антинейтрино...
Но даже ему не прорваться на волю —
за рамки единой теории поля!
* * *
Январский вечер, но – почти весна.
Не 90-х, нет! 80-х.
И молодость ещё почти видна,
она как звёзды: светит, да не взять их.
Но молодость ещё почти слышна,
почти что ощутима, точно запах,
который во флакон надёжный заперт
и рвётся в щелку. Но почти – весна.
Вершись, игра, пиши моя контора!
Ещё провала не видать почти,
где пагубные ящики Пандоры
распилят надо мною скрипачи.
Но жуток перечень грядущих дел и бед.
Гляжу: копеечка. А это белый свет.
* * *
Нежностью книжника тронута книга чудес.
Благоухают страницы корицей и сдобой.
Но перечтём не о хлебе, насушенном днесь,
не о текущих лепёшках, отравленных содой.
Нет! О рокфоре, светящемся сизой слезой,
об уставном соответствии специй посолу.
Празднично брызнет рассыпчатой пеной Праздрой,
и кордамон, салютуя, зависнет над Псоу.
Срам осетрам, прозябающим в сонном садке!
Жги им глаза, отражённая жуть мельхиора!
И трюфелям: не являются ни перед кем
из-под земли, а уже угождают обжорам.
Странно совку в непредвиденном мире сластей,
трудно жевать сочетания букв – постигая
силу филея, полезность травы сельдерей,
возгласы устриц, ранимую плоть расстегая.
Проще усвоить: от сердца поможет коньяк,
чем приготовить уроки: как жрать артишоки.
Вот кон-соме, про-фит-роли... А вот, на полях
почерком ржавым проставлены цены эпохи.
Славлю поваренный текст за его прямоту,
за лапидарность советов хозяйкам нездешним.
Хочется печь и варить. И дарить животу
сладкую жизнь. Но в разумных пределах, конечно.
Стансы Робинзону
По следам людоедского полдника, мистер Крузо,
поступает закат в Ваше веденье до восхода.
Нимфу можете выбрать, а если неймётся – музу
и плодить соответственно – гимн, серенаду, оду.
Мне ведь тоже дано – хоть в автобусе – уединенье
Или в кухне безмолвной, один на один с минтаем.
Что – Свобода? Она – одиночество, или – деньги?
– Нет ответа. Поскольку мир – не обитаем.
Дорогой Робинзон! Позвольте представиться. С Вами
говорит одиночка, к сему не причастный миру.
Я витаю, как Вы, в треугольном моём вигваме,
собираю крушений нетленные сувениры.
Простота воровства, звуковой набор деклараций.
Кособокою рифмой намазан сюжет на образ –
и на клетчатый фон нанесён мой стишок дурацкий,
и какой Аполлон внушил его мне, раздобрясь!
А каков Аполлон, такова и его Эвтерпа.
Таковы и иные – дриады, друиды, духи...
Мне бы только успеть проорать, не сбивая темпа,
что-нибудь посмешней из кромешной моей чернухи.
Мне бы только покрыться пупырышками озноба,
мне бы в гавани спрятаться, не поднимая флагов.
А лавровые веники пусть разбирают снобы
на каких-нибудь их коллективных архипелагах.
Лирический старик
Когда мутный дождичек загоняет в подъезды
редких, как из Красной книги, могикан,
остаётся на улице один – облезлый,
никудышний, дурно пахнущий старикан.
Ему свищет милиция, а он, как заяц:
чмокнет полуботинками и – наутёк.
Чего ему неймётся? Одолела к парочкам зависть?
Так ведь они же смылись, или он не усёк?..
Нет, старикова пара с ним пролетает рядом
В штапельной мини-юбке с клёвым таким бантом.
Памятный Шестигранник реет над бедным садом,
архитектурный призрак, молодости фантом.
Небо зазря шуршало, корчилось и ловчило:
что старичку циклона ватная карусель!
всё перед ним кружится – гипсовая пловчиха,
пёстрые фейерверки, мятная карамель!
Здесь, за горбом эстрады, дед младым шалопаем
лихо шастал кустами, будя ошалелых ворон,
и пыл его в молодости был так же неисчерпаем,
как в известном атоме – электрон.
Это он после сдал, хотя в нём и дремлет
прошлое, просыпаясь иногда на беду.
– Дедушка! Обождите меня! Я – Ваш преемник.
Можно – до остановки с Вами дойду?
Музыка
Дело, кажется, швах, лопнет кожица в швах барабана,
Do удавит валторну, органом взревёт клавикорд,
и басовым ключом отомкнёт багинеты охрана,
и маэстро рванёт из оркестра и скроется, чёрт!
И сиятельный Бах развернёт оскорблённые брови,
и смахнёт незаметно на лацкан скупую бемоль,
и кровавый взорвётся аккорд у сопрано в утробе.
Рухнет замертво мир, поражён глухотой, как бельмом.
И умрут контрапункты, навязшая в клавишах жвачка.
Изумрудом и охрой мазнёт нас огня помело.
Мы летим под уклон, нас летально нуклон перепачкал,
и летает не клёвый пришелец, а чёрт в НЛО.
Вот он реет над нами, флюидами праха пропитан,
мастер магии мрачной и злой виртуоз похорон.
Выстриг фрачные фалды, хвостом опрокинул пюпитр
и, летя, улюлюкает в переносной какофон!
Мы уплатим налог на молитвы и сладкие звуки:дискжокей, гогоча, заколотит нам в лоб децибел.вивисекция лебедя – благо для гитик науки:как сулил постулат – он не сдох, пока не досипел.К пароксизму прогресса поспели смертельные споры.С ними споры безумны: они уже тут, на губах.В темноте вместо нас расцветают рябые узоры –сглазил чёрный маэстро, и дело действительно швах.
* * *
Бог создал глаз. Нечистый – телевизор.
Бог дал любовь. А Сатана – стриптиз.
Бог – земли и моря. Лукавый – визу.
Бог дал дорогу. Вельзевул – ГАИ.
Бог дух явил. А бес придумал букву.
Бог – мирный труд. Чёрт – смертные бои.
Бог – сладкий сон. Враг – раннюю побудку.
Бог дал коня. Нечистый — мерседес.
Бог – сердца жар. А дьявол – мысли пламень.
Бог – небосвод. А самолёты – бес.
Бог дал царя. А бес ему — Парламент.
Бог – виноград. А чёрт – аперитив.
Бог дал гортань. Лукавый – матюгальник.
Бог – рай зачатья. Чёрт – презерватив.
Бог дал жену. Шайтан – гарем стоспальный.
Бог – звуки сфер. Нечистый – звон монет.
Бог – сто языков – бес со словарями.
Бог – Откровенье. Дьявол — Интернет.
Бог весь – Добро.
– А чёрт?
– судите сами...
Отладка
…из грехов своей родины вечной
не сотворить бы кумира себе.
Булат Окуджава
Когда я надену тапочки и дню подведу итог,
мой дом обратится в капище, где витает в обоях бог.
Но не светлый, от века благостный, влюблённый в меня и в вас,
а босс, безжалостный к слабостям, закованный в «Адидас».
Прогрессивен божеский промысел: не кудесник, но – программист.
по последнему слову Кроноса оборудовал Парадиз.
Над клавиатурой скрючившись, диодами посветив,
он выведет яркость ручками и выйдет в интерактив.
Но ничуть не запахнет жареным и почти не станет светлей,
когда полыхнёт скрижалями неопалимый дисплей.
И рубя, как ракеткой погнутой – вверх и вправо, влево и вниз –
бог разделит на файлы комнату и загрузит на чистый диск.
Он введёт подправленный радиус пространственной кривизны
и засвищет, сангвиник, радуясь, предвкушая конец возни.
За квартирой – квартал, республика и Вселенная вся, легка,
и хлопочет небесная публика под мотивчик из ХТК*
Ты прости-прощай, коммуналочка, универсум родной, адью!..
Демиург мановением пальчика всю материю свёл к нулю.
Вот сейчас он натянет тапочки и дням подведёт черту,
и не жалко ему ни чуточки Вселенную нашу, ту...
Юзер будущей генерации протестирует интерфейс,
к райским яблочкам просто-напросто игнорируя интерес.
Райский сад разделил на секторы и, как будто играя блиц,
он уходит от вивисекторов: до ребра бы не добрались!..
Всё в итоге опять по полочкам: мрак на нижней, на верхней свет,
только нам в этом всём с иголочки, кроме ящика, места нет.
Что ж нас гонит дрожать над безднами, кейфовать, потупясь в надир,
*ХТК — Хорошо Темперированный Клавир, И.-С. Бах (1685—1750)
Уроки Музы
Репетиторша Муза всё учит меня: «Полиричней!
Душу, душу раскрой! Да пошире, чтоб видели все.
Что за рифмы, старик! Так вообще рифмовать неприлично!..
Тут – любимую вспомни в её ненаглядной красе.
Тут – уместен пейзаж, непременно с дорожкою лунной.
Там – обсценно приправь нашу русскую удаль тоской.
А в четвёртой строфе намекни, что созданием юным
увлечён твой герой, ровно сдвоенный Гумберт какой...»
......................................................................................
И – корявый балбес – неужели дождусь пересдачи?!
Наконец, оправдаю унылый безрадостный труд?
И каникул мираж промелькнёт сыроежкою с дачи.
И седой академик мне, брезгуя, выставит «уд».
И с условной зачёткой рвану в виртуальное небо.
Там молчит ураган и орудует ласковый бриз.
Что земное теперь! Я всё грезил: небесного мне бы!..
Ну, и вот она, Вечность – труду и усердию приз!
Цирк
Пора, пожалуй, в цирк, в программе наше время.
Приобретён билет по блату и в кредит.
И вот – угар фанфар клокочет по арене,
гремит мотоциклет и из вольер смердит.
Ещё летит манеж по замкнутой спирали,
сливаясь сам с собой и взлёт в зенит суля,
ещё медведи жмут на нужные педали
и празднично ревут, балдея у руля.
Но вот – уж не смешно от липкой оплеухи,
осточертел атлет с гирляндой ватных гирь,
и в ложу царскую уже слетелись мухи –
там, репетируя, кровоточит упырь.
Коня! Скорей коня! Полцирка – за Пегаса!
Сперва – хоть пару слов, а там – да будет свет!
Притихнет бенуар, и зрительская масса
шталмейстера сметёт и сменит худсовет.
Займут свои места патриции трапеций,
распределит жонглёр в пространстве семь шаров,
исчезнет вурдалак, оркестры грянут скерцо.
–Виват, прекрасный цирк в прекрасном из миров!..
Но как коварен маг! придурковат коверный!
Как публика мудра, где следует – смеясь!..
А мы – под куполом. В дверях торчит дозорный.
Он вырубает свет, и – кончен наш сеанс.
* * *
В понедельник каждый-всякий,
ежедневный, ежегодный
старичок шестидесятник
то в метро, а то пешком
всё лелеет плешь седую
под беретиком немодным
(хорошо б его не сдуло
мимолётным ветерком).
Он был свойственник по духу
диссидентам бородатым.
Где ни глянет – всё чернуха,
всяко лыко в общий счёт.
И теперь, совсем как прежде,
как патологоанатом,
он всё правду-матку режет,
т.е., так сказать, сечёт.
Он выходит из трамвая
и из метрополитена.
Он, как пешка проходная,
переходит переход.
Веку атома и спида
новый век идёт на смену,
а тому до суицида
остаётся, может, год.
Старичок, держи беретку,
нос по ветру (револьвером)
да присядь на табуретку,
дорогой интеллигент.
Нет в ногах (и выше!) правды,
в голове (и ниже!) – веры...
Нэ журыся, всюду прав ты.
Наступает хэппи-энд.
Дела
угрожал ножом нанёс побои // след зафиксирован справкой
врача // врезалась в пень пострадали двое // вывихнула
ключицу плеча // окопался с бабой в проданном доме //
дверь на замке телефон отключён // отлучился на год в
пустыню гоби // она уже с ветеринарным врачом //
ворвался в комнату ругался матом // махал кулаками
дразнил собак // соседа-ветерана обозвал «приматом» //
научила ребёнка «папа дурак» // заявился пьяный крушил
посуду // пианино деку разбил топором // не спускает воду
гадит повсюду // жилая квартира беспредел погром // ехала
на красный // вырвали мобилу // потерял расписку чемодан
вокзал // отобрал бумажник прямо у могилы // справка об
отцовстве нанёс угрожал
Зверушка-66
Он крадётся, кренясь, на нестёртых шестёрках кривых.
Краевые дефекты эффектны, как те фейерверки.
Он упруго привстал, он увидел, наверное, львих.
На грядущие ритмы надеясь, и веря, и ждя,
он в преддверии бури бравурную гриву развесил.
Даже ночью, и в дождь сокрушителен жар куража.
Не жалей. Не залей! Он поэт, он поэтому светел.
Шесть столетий, спустя рукава, просвистят, как пустяк.
Аксакал, с высоты своих всех, он оскалится: классик!..
И шестёрки расчистят тропинку, что стала – СТЕЗЯ,
здесь он пасся младенцем, под стулом, на лысом паласе...
Вот он точит резцы, ставит лапу, и всё впереди.
Он писать приспособится, писать притерпится в тазик…
– Что же делать, скажите?.. – Попробуйте аперитив.
А потом попытайтесь сомлеть в эксклюзивном экстазе.
2008
Атака
Сперва настроить ритм для завтрашнего марша:
подбор изящных фаз и нежных амплитуд.
Засаду осветить юпитером поярче.
Начистить сапоги (и это ратный труд!)
И, белый флаг подняв, пойти в парламентёры
и требовать ау!диенции с послом.
Внедрить надёжных глаз пронзительные взоры
туда, где уязвим предательский заслон.
Усилить блок-посты, и, чтобы не скучали:
лазутчиков – в наряд, а прочих – на губу.
Поджечь бикфордов бант бенгальскими свечами
и выйти – одному! – на бранную тропу.
И через тайный ход времён невинной дружбы
проникнуть в цитадель – тут надобен и ум:)) –
А после – применить секретное оружье,
оно и завершит ожиданный триумф.
Сказка
Слов в обрез. Мыслей тоже негусто, по правде сказать.
Образ жизни похож на какой-нибудь modus vivendi.
Я, как Ваня-дурак, шкандыбаю, плешив и пузат,
в лубяную избушку к косматой взъерошенной ведьме.
Уж не знаю, почует ли мой отвратительный дух
и пихать меня в печь поспешит ли, подставив лопату.
Я скажу ей: «Бабуля! Чего ты взъерошилась вдруг?
прямо жар у тебя. Не слетать ли сейчас к аллопату?»
И она расхохочется вдруг, словно фея, юна.
И воскликнет весёлым девчоночьим басом: «По мётлам!»
И уже мы летим! И вокруг расцветает весна!
И орлы поднебесны роняют на спины помёт нам.
В vitunovu летим, вроде Данта с Петраркой своей
или как мастерок с разбитною своей маргариткой.
Челюстями вставными напрасно не клацай, Кощей.
Хрен догонишь нас: ты, иммортель, недостаточно прыткий.
Я стал тоже иной – обольстителен, строен и юн.
И в любом направленье сумею обрушить удар свой
Кроме волка, со мной рыжий кот, между прочим, баюн.
И считай, что моё уже всё Тридевятое Царство.
Человек Мироздания
(людям действия – от людей говорения)
...от людей действия людям говорения.
Владимир Герцик
I
Я человек полнолуния, комнатного безумия.
Не прозябаю втуне я, но тороплюсь в полёт.
Утро ли, ночь ли лунная – ну-ка, возьми в игру меня,
я поступлю, не думая – весь, как автопилот.
Я человек. Во льду ли я – всё, как в жерле́ Везувия.
Тут не игра, в дыму моё – всё: и душа, и плоть.
Действие – наказуемо. Рухнет – лови внизу его.
Крайний-то – я! – Ату его!.. Вот – бытия оплот.
Я человек неумения.
Я человек потрясения.
Я человек увядания.
Я человек до свидания...
II
Я человек воскресения. Жизнь проскользнёт без трения.
Но – за крупицу времени, сорок каких-то лет –
не тормозя мгновения, сдвинет, отжав сцепление,
фокус стихосложения времени драндулет!
Я человек говорения – тусклого, но горения.
Не для меня гниение: мне не пристало – тлеть.
Я – человек хотения. Я не во тьме, но в теме я.
Вам ли сдержать в узде меня, пряники, петля, плеть!
Я человек разумения,
Я человек вдохновения.
Я человек созидания.
Я – Человек Мироздания!
Летая, ликуя, играя
Ц. это ц.
О.М.
Взлетал я в зенит и планировал вниз,
но я не участвовал в войнах.
Играл бессеребренно в бисер на бис,
как бес у небес неспокойных.
Клевал наклонений калёную суть,
ничуть не склоняя колено.
И лысого флага болтался лоскут
тоскливо – то клёво, то влево.
Болтун многоякий, глумливый глагол,
как гугол*, бездонен и гулок,
на руки, на крюки и просто – на пол
не лóжил охальных охулок.
Напротив: матроны, мужья и зятья,
Светланы, Ларисы и Вали
в восторг приходили, в мосторг заходя,
и 5 мне любезно совали.
Шестой – обглодает последнюю кость,
и вот я – журнально и книжно –
цикутой цикады от(п)равлен на пост,
на мост моего модернизма.
От берега А и до берега Б
он реет – от края до края.
Я – виден. Но главное: сам по себе.
---
*Гугол – самое большое число на свете...