Александр
Винокур

* * *

Апрельский снег на склонах Цахкадзора.

Здесь, на границе лета и зимы

На высоте всемирного обзора

Мы взяли день у вечности взаймы.

Прозрачный воздух, солнце, небо сине

И чувств незнанных мысленный эскиз.

Напоминал о жизни на равнине

Подъёмник, опускающийся вниз.

Давно вернулся к собственным пенатам.

Мне хорошо. Но к прошлому приник,

Неведомым привязанный канатом,

И всё держусь за тот счастливый миг.

* * *

Без излишних реверансов

И похвальных голосов –

Дробный цокот «Риверданса»

Многословней тысяч слов.

Нескончаемое эхо

Света, музыки и тел.

Я не мог представить это,

Даже если бы хотел.

Неразгаданная тайна

С нами рядом и навек,

Словно встреченный случайно

Очень близкий человек.

* * *

Беспризорный кустарник цветёт

В стороне от внимательных взоров.

Никого. И тропинка идёт

Для раздумий и для разговоров.

Поднимаешься. Снова стоишь

На пригорке, немного осевшем.

Видишь дворик, мозаику крыш,

Стайку шпилей – извечных, неспешных.

Дальше – в точках-тире горизонт,

Солнца проблески, низкие тучи.

Этот сладостный призрачный сон

Достоверной реальности лучше.

Ты как будто чего-нибудь ждёшь?

Скоро сумерки. Стало прохладно.

Вот и всё. Начинается дождь.

На мгновение счастлив – и ладно.

* * *

Брожу по городу продрогшему,

Ломая выбранный маршрут.

Воспоминания подросшие

Теперь уже не подведут.

Когда-то, в молодости-юности,

Послушный правилам игры,

Я обходил и эти улицы,

И близлежащие дворы.

Потом, случалось, и обласканный,

Другими тропами ходил.

Искал обещанное сказками,

Себя терял и находил.

Науку самоотречения

Постиг в начале всех начал.

Плыл, как обычно, по течению,

Мечтая выйти на причал.

И вот, вернувшийся из прошлого,

Как кем-то брошенный пятак,

Кружу, блуждаю, гость непрошенный,

Без ясной цели. Просто так.

* * *

В зазеркалье залива

Небо ярче огня.

Это слишком красиво,

Не для каждого дня.

Нам бы счастье попроще,

Мы немногого ждём.

Вечер. Гулкая площадь

С моросящим дождём.

И мечтать терпеливо,

Никого не виня, –

Зазеркалье залива,

Небо ярче огня.

* * *

В исторической ретроспективе

Всё, что было и произошло,

Сортируется неторопливо.

То – отсеялось, это – дошло.

Что отсеялось, кануло в Лету.

Остальное, осколки и пыль,

Снова клеим и красим. И это

Называется коротко – быль.

* * *

В минуту подлинного выбора,

Когда решается судьба,

Когда забыто слово «выгода»

И ждёшь всевышнего суда,

Когда боишься быть неискренним,

Не знаешь, что там впереди,

Тогда и выяснится истина.

Нет-нет. Господь не приведи.

* * *

В один из моросящих дней

На повороте разговора

Остановились у камней

Доминиканского собора,

От высших сил невдалеке.

Задумчив всяк сюда входящий –

Прохожий с зонтиком в руке

И пилигрим с душой болящей.

Как часто древний ритуал

Неотличим от истой веры.

Наш мир, наверно, слишком мал –

Для всех одни и те же двери.

Фронтон высок, но мы прочли.

Латынь. Конечно, «SOLI DEO...».

Все от Него произошли,

Душа свята. Бунтует тело.

* * *

В памятках прожитых лет

Перебираю наклейки.

Там запорошенный след

Брошенной узкоколейки.

Изредка, если не льёт,

По-молодому подвижный,

В маревой дымке идёт

Поезд, отставший от жизни.

Тянет положенный груз,

Словно старательный пони.

Несколько стареньких муз

Это лелеют и помнят.

* * *

В поэзии, в стихах, в литературе

Важны не мысли (это для бумаг),

А страсти человеческий натуры.

Но есть и исключение ‒ Маршак.

Он ничего не говорит о чувствах,

Спокоен, как мудрец со стороны,

Скорей нравоученье, чем искусство,

Красоты стиля несколько бледны.

И вместе с тем я истину открою

Не новую, из старых новостей.

Беседа с ним, как разговор с собою, ‒

Одна из тихих, радостных страстей.

* * *

Военный городок, затерянный в степи.

Вода за двадцать вёрст. Зелёнка по рецепту.

И много разных чувств, сорвавшихся с цепи,

Сбежавших от меня. Но это держит цепко.

Сверхсрочник-интендант несёт сухой паёк,

Галеты и хлебцы, консервы в узких банках.

Он нам недодаёт и вдоль, и поперёк.

Пытаюсь бунтовать. Рассказывает байки.

В планшет – кило бумаг, на пояс – пистолет,

Не просто лейтенант – начальник караула.

Мы едем в город X, везём больший секрет,

Буржуйка, стопка дров. И ни стола, ни стула.

Потом на инструктаж: когда, и что, и как.

Без инициатив. Всё только по уставу.

«Диспетчер, как дела?» Он подаёт нам знак,

И нас цепляют в хвост товарного состава.

Ещё чего-то ждём. Уже почти в пути.

Солдаты ловят кайф – на воле, не в казарме,

Далёко старшина, в наряды не идти.

А я теперь для них, ну, вроде командарма.

Тащились по стране недели две подряд,

Но эта маета для долгого рассказа.

Когда вернулись в часть, я был, конечно, рад.

О том, что пережил, не пожалел ни разу.

Пошёл сдавать наган, потом рапортовать.

И с чувством до конца исполненного долга

Забрался в свой ковчег, свалился на кровать,

Забыл о всех делах. И спал легко и долго.

* * *

Воскресный день. Душа неосторожна.

Тревога спит, а страхи далеки.

Всё хорошо. И счастье так возможно,

Оно ‒ на расстоянии руки.

На небесах парад аэропланов,

В полях цветы. Безлюдье, забытьё.

Она фотографирует тюльпаны,

А он фотографирует её.

* * *

Вспомнилась снова Аскания-Нова.

...Есть заповедник Искания Слова,

Там первобытные бродят слова,

Без одеяний. Узнаешь едва.

Трудно сначала, сперва, с непривычки.

Но приглядишься и снимешь кавычки,

Станет прозрачнее будущий текст,

Это занятие не надоест.

Только одно не даёт мне покоя.

Как же я чувства и мысли прикрою,

Если придётся их точно назвать,

Ведь невозможно же всё рассказать.

Слово буквальное вспыхнет и канет.

Это как диких коней заарканить.

Только зачем? Не объездить потом

В месте, захламленном и обжитом.

* * *

«Высокий Замок» Станислава Лема.

Как посвящённый в некий высший сан,

Хожу по мостовым разноплеменным,

По городу на стыке стольких стран.

Но, кажется, эпохи разомкнулись.

Я к перекрёстку вышел и стою,

Читаю список из названий улиц,

Догадываюсь, но не узнаю.

И не спросить. Ведь молчаливы камни,

А опыт жизни одухотворён.

Храню как тайну за семью замками

Молитву из оставшихся имён.

* * *

Вышли в прихожую. Вспомнили Австрию

И императора Франца Иосифа.

Всё, что осталось от вечной династии, –

Имя для незаселённого острова.

Так для чего же страдаешь, терзаешься,

Думая о предстоящем забвении?

Что бы ни делал – в итоге сверстаешься

Строчкой, ну может быть, стихотворением.

* * *

Давным-давно, тогда ещё, вначале,

По-детски и стараясь, и корпя,

Мы школьные науки изучали,

Предмет один – познание себя.

Потом пришла большая перемена,

Большая очень – лет на пятьдесят.

Тянулась долго, пронеслась мгновенно,

И вот опять к себе прикован взгляд.

Уже не книги – жизнь свою листаем

И ищем смысл, сокрытый между строк,

И до сих пор простой ответ не знаем

На заданный Создателем урок.

* * *

Два Арарата, как два брата.

Печальны оба. День за днём

С утра до самого заката

Они стоят у входа в дом.

Печально мне. Седые братья,

Седые оба без вины,

Стоят и слушают проклятья

Чужой, жестокой стороны.

И Араратская долина,

Как вся Армения, как мать,

Что родила их и растила,

Не может двух сынов обнять.

* * *

Двадцать третий трамвай до Святошино.

Тот почти кругосветный маршрут

Шёл сквозь заросли мыслей нескошенных.

Люди прошлого века поймут.

Хорошо быть себе же хозяином,

Жить в пределах черты городской,

Зная, что существует окраина,

Где возможен душевный покой.

И туда (но не будем загадывать),

Словно заматеревший аскет,

Ехать в поисках жизни закадровой

Через весь Брест-Литовский проспект.

Чтобы самыми важными фактами

Оказались сегодня в былом

И вагон, подпоясанный фартуком

Тёмно-синим, и мир за стеклом.

* * *

Дни осени неповторимы,

Леса в убранстве золотом,

Прозрачный воздух. Змейка дыма

Над затухающим костром.

Едва видны тропинки сада,

Идём, шагая наугад.

И в наступающей прохладе

Нас греет этот листопад.

А солнце путь свой завершает

И на желтеющий ковёр

Лучи последние бросает,

Как ветки в гаснущий костёр.

* * *

Дождь за окном. Мне четырнадцать лет.

Школа. Вечерняя смена.

Тусклый, тоскливый, мигающий свет

С молнией попеременно.

Здание австро-венгерских времён,

До потолка, как до неба.

Холодно. Я безнадёжно влюблён.

Очередь. Это за хлебом.

День бесконечен, и дни без конца,

И никакого просвета.

Хочется скрыть выраженье лица.

...Многое было. И это.

* * *

За деревом пылает луч заката,

Сквозь дымку пыли светится земля.

Уходит день – как будто виновато,

Но всё-таки ко мне благоволя.

Что из того, что был порой ненастен,

Что не спешил к себе приворожить?

Он дал мне то, над чем и я не властен, –

Желание и право просто жить.

* * *

За пределами знания,

Там, где вера одна,

Появляется странная,

Как чужая, струна.

Не всегда различаема,

Для незваных молчит.

Меж иными нечаянно

Возникая, звучит.

Дирижёра не слушая,

Согласует сама

С каждым встреченным случаем

Ритмы яви и сна.

Резонанс непредвиденный –

Как запретная связь.

Жить в молчании избранном

И признаться боясь

В том, что неизъяснимое

Чистых истин верней

От начала незримого

До скончания дней.

* * *

Затерялся в просторах вселенной

Звёзд остывших оставленный след,

Предназначенный вечности тленной

И кому-то, кого ещё нет.

Дар небес, не нашедший пророка,

Дух без тела, блуждающий дух

В ожидании крайнего срока

Репетирует сцены разрух.

И когда в предвкушении пира

На итоговой встрече миров

Отрекутся былые кумиры,

Согреваясь у новых костров,

Приоткроются жизни архивы,

И в любой подходящий момент

Он исчезнет бесшумно, красиво,

Исчерпавший себя рудимент.

* * *

Захлопнется последняя глава,

Другим страстям освобождая место.

Останутся не смыслы, не слова,

А интонация услышанного текста.

Она, а не сложившийся сюжет,

Не результат свершившихся событий,

Тревожит нас. Её как будто нет,

Но это то, чему не быть забытым.

* * *

И день спешит, и вечер тороплив,

Всё некогда. Но мы уже созрели,

Возьмём отгул, поедем в Тель-Авив,

Поднимемся на башни Азриели.

Там отряхнёмся от земных забот

И постоим, как на вершине мира.

За горизонтом новый поворот,

Пора и нам сменить ориентиры.

О важном помолчим, о мелочах,

О том, что в нашей жизни непреложно.

Как в детстве на родительских плечах –

Столь многое желанно и возможно.

Потом на землю спустимся с небес,

Зайдём в кафе, возьмём кусочек торта.

Домой вернёмся в пробках – нет чудес,

В огнях, в сопровождении эскорта.

* * *

И снова Бунина открою,

Найду зачитанный рассказ,

В котором грешные герои

Тайком сбегают на Кавказ.

Они всё там же, тот же вечер.

И я взволнован вслед за ним

Почти срывающейся встречей

И притяженьем неземным.

Нет никого, есть только люди.

Но вот сквозь страх и пустоту

Идёт она. И будь, что будет,

Пока Всевышний на посту.

Свисток последний, но не поздний,

Нет сил забыться и обнять.

Сто лет уходит этот поезд

И возвращается опять.

* * *

Интересны детали

И подробности тоже...

Цвет тончайшей вуали

И морозец по коже.

Взгляд скучающий мимо,

Остывающий кофе.

В параллельном режиме –

Беспризорные строфы.

Разговор не по делу –

О погоде, о счастье.

Всё вокруг запотело,

Вероятно, к ненастью.

И нелепы портреты

Королевы в тиаре

На обрывках газеты

На сыром тротуаре.

«Ну, пока. Созвонимся».

Голос даже не дрогнул.

Мы ещё повинимся,

Но, пожалуй, не долго.

Приоткрылись, закрылись.

Как умели, пытались...

Основное забылось,

А детали остались.

* * *

Искусство отражает жизнь

В двух смыслах книжных –

Как зеркало и лет, и зим

И щит от них же.

Оно волнует тем сильней –

Здесь нет секрета, –

Чем переплетены тесней

И то, и это.

* * *

Как фрески старые, фрагменты

Несостоявшейся судьбы.

Здесь не слышны аплодисменты,

А лишь усталость от борьбы.

И наблюдатель безучастный,

Листая даты и места,

Отметит репликой напрасной

Две-три фигуры у холста.

Но в связке краткой отвлечённо

Соединяются на миг –

Фрагмент судьбы запечатлённой

В их отражении горит.

* * *

Какие имена ‒ Хуан Рамон Хименес,

Мачадо, Лорка. И Эрнандес, и Альберти.

Оглянешься вокруг ‒ окрестный мир приземист,

Он служит им и нам лишь в качестве мольберта.

Когда поднимешь взгляд, увидишь сквозь убранство,

Как наша жизнь спешит за словом отражённым,

Осмелишься дышать в разреженном пространстве,

Почувствуешь себя от них не отчуждённым.

Ничьё молчание не может вечно длиться.

Единственность свою переживая зримо,

Не ждёшь ‒ пришёл и твой черёд освободиться

И выразить всё то, что так невыразимо.

* * *

Какой-то там районный фестиваль,

Бесхитростный, без умственного грима.

Потраченного времени не жаль,

Оно для нас и так необратимо.

Наверное, возможен ренессанс,

Когда, одной надежды совладельцы,

В который раз испытывают шанс

Зеваки и народные умельцы.

На выставке – работы разных лет.

Здесь полумрак. И зрителей негусто.

Но есть душа, и в ней оставит след

Шедевр провинциального искусства.

* * *

Когда философ Ханна Арендт

Впервые вслух произнесла,

Что многосильней тысяч армий

Безликая «банальность зла»,

И что на всё способны люди ‒

Нет битвы Света против Тьмы,

А те, кого сегодня судят,

По сути дела, это ‒ мы,

Тем самым нас освободила

От чувства собственной вины.

На всё, что в жизни сотворили,

Заранее обречены.

Теперь уже спокойней спится,

Смиренье ‒ многих славный путь...

С ней можно и не согласиться,

Но мы такие. В этом суть.

* * *

Когда, бывает, счастья нет

И в мыслях пусто,

Я выключаю верхний свет,

Читаю Пруста.

Там, в лабиринтах языка,

В тылу инстинктов,

Смотрю на мир издалека,

Сменив пластинку.

И понимаю, что спешить,

Похоже, рано.

Меняют всё, что может быть,

Законы жанра.

* * *

Косынка, болоньевый плащ налегке

И очень красивая блузка.

Но шёл разговор на чужом языке,

Хотя говорили по-русски.

Я думал о том, что затянут наш спор,

Что всё до крупинки известно,

Что этот годами неубранный двор –

Не самое лучшее место.

Потом попрощались. Спросил ни о чём,

Бездумно. Сказалась усталость.

Ответила молча, чуть двинув плечом,

Я понял. На том и расстались.

Простая история: было – прошло,

И вечные чувства не вечны.

А, в общем, закончилось всё хорошо,

Без боли. Пост-фактум, конечно.

* * *

Кто помнит Вячеслава Сомова?

От слова точного, весомого

И до сих пор во мне звучащего

Я счастлив в мире настоящего.

Погашен свет, дела окончены,

Все двери, окна заколочены.

А голос слышится, доносится

И в душу мёрзнущую просится.

* * *

Курагин из «Войны и мира» ‒

Мерзавец, негодяй, а свой.

У Достоевского в трактире

Хороший человек ‒ чужой.

И никакие инвективы

От чувств не смогут отвратить,

Как всеблагие лейтмотивы

Нас не заставят полюбить.

* * *

Листаю памяти архивы.

Нашёл... Начало декабря.

Снег порывается. Красиво.

Но сыро, честно говоря.

Промокли ноги. Жду трамвая.

Стемнело. Фонари горят.

Об этом вспомню – точно знаю –

Лет через сорок-пятьдесят.

Забылось столько и такого,

Но это не отдам, держу.

Какой-то день. Опять и снова

Стою один. Трамвая жду.

* * *

Музыка физики, для посвящённых звучащая,

Физика музыки ‒ взмах дирижёрского жезла.

Нет ничего ‒ ни былого, ни происходящего,

Только сплетение точного слова и жеста.

Сладостно чувство хоть к чему-нибудь сопричастности.

И поэтому так переживаема тайна,

Проступающая через завесу прозрачности

Ричарда Фейнмана и Леонардо Бернстайна.

* * *

На Горького, стылой морозной зимой,

Где небо без лика и холодно нёбу,

За хлебом зайди, отогрейся и стой,

Пока не оттают сердца и сугробы.

Горбушка хрустит, и уютно в углу.

Теперь понимаешь – в теснинах ковчега

Пронзительно всё, даже грязь на полу,

Ещё до недавнего бывшая снегом.

Орудует швабра. Былое не в счёт.

Второе рождение здесь отмечая,

Ты выпей за счастье, которое ждёт,

Стакан обжигающе-вкусного чая.

Чуть дует. Скрипит незакрытая дверь.

Заблудшей душе органичны невзгоды.

Тому, что с тобой происходит, не верь,

Судьба – настоятель чужого прихода.

* * *

Мы спокойно, классически просто идём

Георгий Иванов

На Кайзервальде листья жгут.

И дымка сизой поволокой

Витает там, где нас не ждут,

В той жизни – давней и далёкой.

Целебен времени настой.

Но помнишь, избегая мщений,

И запах затхлый и густой

Полуподвальных помещений.

Здесь эстафету передай,

Постой на повороте плавном.

Ты слышишь? Дребезжит трамвай

За церковью Петра и Павла.

Знакомый цокот каблучков

От остановки по брусчатке.

Стоп-кадр на тысячи веков –

Она разглаживает прядки,

Она сегодня влюблена.

И мы пройдёмся парком Стрыйским

Пока танцуют времена

На камне польском и австрийском.

* * *

На озере по имени Севан

Седой турист и прошлого искатель

Сквозь времени оптический обман

Увидит удаляющийся катер.

Фигурки на носу и на корме,

Вершины гор, и солнце, брызги с ветром.

И, кажется, они плывут ко мне

Маршрутом бесконечно-кругосветным.

Они хранят меня и берегут.

Пусть дует холод из крутых ущелий,

Но всё-таки ещё не замкнут круг

И до сих пор желанно возвращенье.

Отдельной жизни выхваченный миг,

Обычный день, но не обыкновенный.

Господь к иллюминатору приник

И плачет, пролетая над Вселенной.

* * *

На тропинках Владимирской горки,

На подъёмах Высокого Замка,

Там, где рядом дворы и задворки,

Выступая за времени рамки,

Я ищу, но в ускоренном темпе,

Даже можно сказать, что экстерном,

Налегке, с посторонним акцентом,

Без тогдашних метаний и терний

Не давно облетевшие листья,

Не просветы в застенчивых кронах,

А схороны ненайденных истин,

Эти годы я жил без которых.

Вот стою я теперь на вершине,

Незнакомы ни время, ни место.

Оказалось, что здесь и поныне,

До сих пор ничего неизвестно.

Имена остаются и только,

Возвращаюсь к ним снова и снова.

Только прошлого запах нестойкий,

Сохранившийся в сказанном слове.

* * *

Недоскажи чуть-чуть. Оставь возможность

Быть понятым не так, как ты хотел.

Пусть говорят, что это слишком сложно,

Что выразить себя ты не сумел.

Что стих, как жизнь, нельзя слагать не целясь...

Но ты ведь знаешь: дело просто в том,

Что истина рождается как ересь,

А истиной становится потом.

* * *

Ну, что тебе сказать про интроверта?

Письмо в нераспечатанном конверте,

Которое ни вскрыть, ни прочитать.

Не сострадай. Он всё берёт от жизни,

Предпочитая вечный опыт книжный.

С самим собой ему не одичать.

Конечно, есть соблазны и снаружи,

В соседнем мире можно жить не хуже,

И люди вызывают интерес.

Но не надолго – до того похожи,

И каждый раз одно, одно и то же,

Вовек. И не предвидится чудес.

* * *

Оглянешься нечаянно назад ‒

Былое маскируется как думы,

При том, что абсолютно невдогад

Причины вспоминательного бума.

Не всё былое, только попурри.

Сканируя любимые мотивы,

Себя, того, попробуй повтори

И не ищи иной альтернативы.

На площади, где, словно рудимент,

Просторна и проста архитектура,

Звучит эпохи аккомпанемент ‒

Щемящий голос Шарля Азнавура.

Я, помню, бросил несколько монет...

Сойдя с миниатюрного экрана,

Как вспышка, возвращаются ко мне

Поющие фонтаны Еревана.

* * *

Они похожи были даже внешне,

Рахманинов и Бунин. Аз создам.

В обычной жизни оба небезгрешны,

Но это для святых. Судить не нам.

Нашли друг друга – и не в общем списке.

На поворотах жизненных стремнин

Так хочется забыться с кем-то близким,

Почувствовать – ты в мире не один.

Идти вдоль моря по вечерней Ялте,

И через годы – Петербург, Париж,

И подходить, как два фрагмента смальты,

Такие, что уже не повторишь.

Я рядом с ними только третий лишний.

...Законы мирозданья неверны,

И сквозь иной, но тот же опыт личный

На них смотрю я не со стороны.

* * *

Остаться незамеченным в толпе.

Знакомых лиц не ждать, но сторониться.

Искать себя, где опыт сотен лет

Одной строкой разбросан по странице.

Мечтами согреваться наперёд –

Пустынный дом своё тепло не держит.

Менять коней. И кто там разберёт,

Где смена вех, где сломанные стержни?

Вполне счастливым быть. Но иногда,

Перебирая время, словно чётки,

Узнать в себе былого холода

И отделить реальность от расчёта.

* * *

Открыт закон, который мы не знали.

Есть два различных образа мышления:

«Художник», добавляющий детали,

И «скульптор», отсекающий сомнения.

И пусть одни и те же результаты

В конечном счёте выданы обоими,

Но каждый, если спросят их когда-то,

Об этом нам поведает по-своему.

«Художник» перечислит все подробности,

Без устали вибрируя эмфазами.

Второй, скорей всего не из-за скромности,

Отделается несколькими фразами.

Ему и в самом деле нечем хвастаться –

Потерями скорее, чем находками.

И, чтобы лишний раз на нас не тратиться,

Он предпочтёт общение короткое.

* * *

Отражая направленный свет

И штудируя жизни уроки,

В кулуарах столпившихся лет

Эту тайну открыть ненароком.

Посреди задушевных бесед

Осознать мимоходом, экспромтом:

Говорю и молчу – о себе.

О себе. Даже если о ком-то.

* * *

Переписанный начисто

Жизни чьей-то дневник.

Невысокого качества

Бытовой боевик.

Без погони и выстрелов

Изнурительный бой.

Не сломаться, а выстоять

В поединке с судьбой.

Стать звездою падучею

Не пришлось. Повезло.

Но от случая к случаю

Воспарялось зело.

Так, в побеге из бренности

Сотворялся отчёт.

Словно что-то изменится,

Если кто-то прочтёт.

* * *

Песни пел, которые любили,

Невозможно было их не знать.

А потом Высоцкого спросили:

Что хотели ими вы сказать?

Он, не отрываясь от гитары,

Словно недостаточно терзал,

Отвечал в своём репертуаре,

Резко: что хотел сказать – сказал.

Стало ясно – нет второго смысла,

Даже если первый не найдёшь.

...А ответ аплодисменты вызвал,

Так как был действительно хорош.

* * *

Поздно услышал я имя Газданова.

Жаль, не случилось раньше узнать,

Мог бы сейчас перечитывать заново,

Первые встречи с ним вспоминать.

Переживать, впечатления сравнивать

И заблуждаться, как, например,

Сам он, ходивший потом разговаривать

В чуждом Париже, вечером с Клэр.

* * *

Поэт второстепенный Рюрик Ивнев

Известен мало. Хочется польстить.

На классиков похож. Но те массивней,

Они везде. Их трудно пропустить.

А он в тени, и в нём немного страсти,

Сентиментален ‒ следует признать.

Читаю редко, вспоминаю часто,

И значит, было, что ему сказать.

* * *

Прагматик. По музеям не ходок.

Но старый дом, где Бунин встретил Лику,

Манит как неизведанный чертог

Любви неотвратимой и великой.

Здесь понимаешь: мир порой хорош,

И жизнь сильнее обстоятельств веских,

Когда невольно ощущаешь дрожь

Задёрнутой от счастья занавески.

Кто это сотворил и изобрёл?

Вопрос неразрешимей год от года.

Пора вернуться. Взять билет в Орёл,

И незаметно постоять у входа.

* * *

Приду домой. У ночника,

В тиши о прошлом помечтаю.

Перелистаю Маршака,

Твардовского перечитаю.

Спасибо, старые друзья,

Душе тепло и мыслям тесно.

Я знаю, что назад нельзя

И где-то тоже интересно.

Но дорог, близок этот круг,

Года идут, он только крепче.

Бегу от будущих разлук,

Спешу к себе на эти встречи.

* * *

Прилив. Плывём по синусоиде.

Не это интересно нам,

Все чуда мира – вы не стоите

Её, бегущей по волнам

Навстречу Посейдону юному,

На встречу с будущей судьбой,

Которая в миру, за дюнами.

Вот-вот закончится прибой,

Она вернётся, вытрет волосы,

Приляжет, бросит пару фраз.

А мы пойдём в кино, на «Молодость»,

Фильм, вероятно, и о нас.

* * *

Прости меня, Мирей Матьё.

Я разлюбил тебя и песни,

Теперь гораздо интересней

Перебирать житьё-бытьё.

Там – баснословные года.

А ты, наверное, забыла

Всё то, что между нами было,

Да и не знала никогда.

* * *

Рекурсия истории. Мы смотрим

На то, как молодые будапештцы

Году, наверно, в девятьсот двадцатом

С невыразимым изумленьем смотрят

На чуть ли не столетних ветеранов

Одной из знаменитых революций, 

Антиавстрийской, той, сорок восьмого 

Из тысяча, конечно, восьмисотых,

При этом даже не подозревая,

Что сами что-то вроде экспонатов 

Республики под флагом Коминтерна,

Которая тогда существовала 

И растворилась вскоре вместе с ними 

Во времени ко всем индифферентном.  

Продолжился потом парад событий,

Двадцатый век был не скупым на беды. 

Но это тема для другого раза. 

И для других, даст Б-г, ассоциаций.

...Случается, в душе разбудит что-то 

Когда-то кем-то сделанное фото.

* * *

Со школьных незапамятных времён

Я был неплох в эпистолярном жанре,

К тому же был над миром воспарён,

Как пассажир в зависшем дирижабле.

Значения давно известных слов

В различных амплуа одновременно

Встречались, ложный стыд переборов,

На грани лингвистической измены.

Всего лишь письма. Но через года

Остался счастья вкус, слегка забытый –

Я всё могу, и будет так всегда.

...Как хорошо, что будущее скрыто.

* * *

Спокойный тихий день,

Дела идут на лад.

Искать причину лень.

К чему? Я просто рад.

Когда-нибудь потом –

Когда наступит час,

Я вспомню этот дом,

Оставшийся без нас.

И яблоню в серьгах,

В переднике до пят,

И известь на щеках

Разбойных пацанят.

Пойму, что если я

Чего-то и достиг,

То радость бытия –

И тот счастливый миг.

* * *

Страдать и мучиться словами,

Искать вопрос, а не ответ.

Найти. Украсить кружевами,

И осчастливить белый свет.

И стать в сторонке, словно лишний, –

Инстинкт, скорее чем расчёт.

И, избегая встречи личной,

Мечтать, что кто-нибудь прочтёт...

Мир на угольях. Небо красно.

Осанна медному грошу.

А ты – о вечном, о прекрасном.

Не страшно? – Страшно. Но пишу.

* * *

То, о чём сказал Мамардашвили,

Как всегда беря пример из Пруста:

Только юность – место, где мы жили,

Остальное комментарий. Грустно.

И читаем собственную книгу

Каждый раз как будто бы впервые,

Меньше факты ищем и интригу,

Больше впечатления любые.

То, что навсегда неповторимо

И прошло, и больше не вернётся,

Но настолько ощутимо, зримо,

Что навеки с нами остаётся.

* * *

Философ и психолог Виктор Франкл

Рекомендует поиск смысла жизни.

И если ты не нынешний креакл,

Попробуй, например, любовь к Отчизне,

Любовь к семье, к себе, в конце концов,

Служенье Б-гу, сопричастность делу.

Становишься мудрее мудрецов,

В гармонии твои душа и тело.

Но никогда не задавай вопрос,

Как, почему своё предназначенье,

То, без чего ты столько жил и рос,

Не получаешь сразу при рожденье,

Иначе натолкнёшься на ответ,

Который будет под расписку выдан,

Что изначально смысла, видно, нет,

И всё решает только личный выбор.

* * *

Фото. Похороны Слуцкого,

Горстка сбившихся людей.

На пороге мира лучшего

Очень русский иудей.

Выговаривался истово

От начала всех начал

Писарь слова клинописного.

Всё сказал. И замолчал.

На пиры эпохи званого

Мы читали сотни раз,

Каждый раз как будто заново

Стихотворный этот сказ.

Есть Отечество и отчество,

Пухом будет пусть земля.

Но такое одиночество

Недалёко от Кремля.

* * *

Фотография Газданова. Мне кажется,

Он похож на им написанные тексты.

Ни малейшего желания понравиться,

Отстранённость. Только факты, время, место.

Столько было и потеряно, и прожито,

Что теперь уже и не переживает.

Пусть волнуются, страдают и тревожатся

Те, кто это по случайности читают.

* * *

Человек он был не очень,

А писал, как бог,

В чувствах точен, слог отточен.

Я бы так не смог.

Не читать принципиально? –

Не хватило сил.

Всё решилось тривиально,

Я его простил.

* * *

Что там гоняют сегодня на Юниксе?

Как поживает теперь Си-плюс-плюс?

Други моей затянувшейся юности,

Время пришло, я без вас обхожусь.

Мог бы ещё алгоритмы оттачивать,

Тесты придумывать. Только зачем?

Старые радости переиначивать?

Всё состоялось. Уже насовсем.

После рекурсий за школьными партами

Вспомню М-20, Алгол-60,

Ящик с рассыпанными перфокартами

И однокурсницы вскинутый взгляд.