Александр Царикаев

Александр Царикаев

Александр ЦарикаевРодился 7 апреля 1960-го.

На сегодня самой значительной своей работой считает книгу «Богоутрата. “Смерть бога” и европейская история», писавшуюся с 1992-го по 2000-й и опубликованную в 2004-м.

Стихи и статьи публиковались также в журналах «Дарьял», «Литературная Кабардино-Балкария», в «Литературной газете» и другой периодике.

 

О поэзии Александра Царикаева

 

Развивая положения своей «Богоутраты», Александр Царикаев приходит к выводу, что поэзия как таковая есть своего рода Церковь Бунта, которая решает высокую задачу – удовлетворить потребность в стержневых миросозерцательных устоях. Коль скоро угас божественный светоч, источник всех на свете смыслов, то отныне есть только везде и всегда присутствующее отсутствие бытийной непреложности – пустота – в россыпи случайных вещей.

У Церкви Бунта, считает Царикаев, есть своя благая весть, гласящая о том, что «бог умер», есть свои молитвы – стихи, есть свои служения – и эти служения различны, ибо «звезда от звезды разнствует во славе» и, по слову апостола Павла, «дары различны... и служения различны» (Кор., 11: 4). Это различие даров порождает ту мало продуманную ещё ситуацию соотношения поэта и поэзии, а главное – поэта и поэта внутри одинаково понимаемой религиозной сущности поэзии. Дело в том, что поэт, в силу «различности даров», сознательно или бессознательно выбирает себе поэтическую роль, на которой лежит отблеск религиозного призвания, в редуцированном виде сохраняющий аналогию с миром Христовой Церкви – настоящей религиозной жизни. В Церкви Бунта есть свои юродивые, святые, пророки, святители и страстотерпцы. Реальный деятель поэзии вольно или невольно моделирует своё творчество по наиболее близкому себе религиозному типу. И Царикаев считает возможным обозначить, вполне условно, религиозный тип Пастернака – «блаженный», Мандельштама – «юродивый», Вяч. Иванова – «святитель», Гумилёва – «миссионер».

Религиозный типа самого Царикаева в такой Церкви – «столпник». Самоограничение в смысле не только поэтических тропов, но и реалий как таковых – вот мета, отличающая его от подчёркнуто метафорической поэзии.

В век тотального актёрства и всеобщего господства иронии стихи Александра Царикаева опрометчиво серьёзны. Эта серьёзность берёт исток в серьёзности и бесповоротности того события, из которого рождается его поэзия – из переживания смерти бога: богоутрата есть потрясение, не приемлющее иронию, она порождает серьёзность, требующую особой настоятельности сказанного, безусловности, нешуточности, прямого значения речи.

Царикаев артикулирует трагическую изнанку мира не через произвольное привнесение «своего» смысла, а сквозь пред-заданный смысл самого языка. Его поэзия одновременно и антигерметична, и антиромантична, ибо не преследует целей самовыражения. Отторжение романтизма предопределено изначальной метафизической установкой – ему важно, чтобы сказалась правда трагизма самого бытия и правда человека внутри обезбоженного  бытия так, чтобы на первый план выступил онтологический смысл богоутраты. Своеобразие поэзии Александра Царикаева определено тем, что у него «смерть бога» из темы потаённой, только лишь символизируемой плотью стиха,  выходит на поверхность текста: его стихи передают не последствия переживания «смерти бога», а само это переживание. Все версификационные, образные, интонационные особенности его поэзии берут исток в той непосредственной временной близости только что произошедшей богоутраты, заслоняющей собой все остальные прошлые и будущие события. У него только одна тема, его сердце знает только одно переживание, его рассудок знает только одну правду – «бог мёртв». В его поэзии богоставленность из полубессознательного истока лиризма становится темой.

К поэзии Царикаева приложимо такое понятие как «головная поэзия», только без того отрицательного смысла, который привычно вкладывается  в это словосочетание. Да, это головная поэзия, но что остаётся делать поэту, если вместе со смертью бога умерло и человеческое сердце, вместилище чувств, и всё, что чувствует поэт, – это непривычная бесчувственность, окоченелость там, где раньше гнездились эмоции. Царикаев описывает мир, где опустели небеса, исчезло сакральное, мир, для которого отсутствие бога есть непреложный факт. Это поэзия факта – документальная регистрация состояний мира и человека под пустыми небесами, факта, который стал судьбой.

В истинном смысле это стихи на случай, и то, что здесь мы имеем дело не с рядовым эмпирическим случаем, а с метафизическим, не изменяет самого «позитивистского» характера поэзии Александра Царикаева, возводя поэтическую рефлексию в ранг документального свидетельства, бесстрастного фиксирования, репортёрской констатации.

 

Георгий Яропольский

Подборки стихотворений