Александр
Товберг

11.11.11.11.11

Время распределяется в единицы –

В толпы выстреливает градом стрел.

Настоящее с прошлым соединится

В точках соприкосновения тел.

Соприкосновения ведут к разрывам

Мягких тканей и крепких лбов.

Незаметно, без льгот и без перерывов

Единицы времени рвутся в бой.

Не уворачивайся – попадание

Расписано для каждой из верных стрел.

Неопровержимы секретные данные

С мест разворачивающихся стрельб.

Так и поляжем на поле брани –

Утыканные стрелками от часов,

Минут и секунд. И не будет раненых,

Но будут – кости, вода, песок…

11.11.11

Бормотание

Твой голос невнятен, мой голос глух –

Бормочем бредни не в тон, не в лад.

Бутон пиона росой набух – 

Венозной, чёрной, как шоколад.

Услышишь каплю – и замолчишь.

И об Элладе проскочит мышьль.

А знаешь, как виноград звучит,

Когда он вином в декалитр влит?.. 

Наивно думать, что нас поймут,

Но даже если прозреют, то –                           

Неверен репер, сбит а-зимут,

И много чёрствых вокруг цветов.

Мы, в общем, тоже плоды земли,

Затравлены ересью городской,

Настолько крепко в асфальт вросли,

Что переврали свой гороскоп.

Впади же в кому, – ни в то, ни в сё,

И задыхаясь, поведай мне,

Что только теперь (от чего?) спасён, –

Со своей ойкуменой наедине.

Бытовая импровизация

(Одноактная повесть)

Маргарите хотелось читать дальше,

но дальше ничего не было,

кроме неровной угольной бахромы.

Михаил Булгаков,«Мастер и Маргарита»

Империи падают, а быт остаётся.

Дон Аминадо

І

– Вот опять ты импровизируешь, –

Говорит жена.

За окном – стена.

На стене – картина Рене Магрита

«Несколько дней из чужого быта».

1.

…На подоконнике – высохшие цветы.

Когда-то жёлтые, в рифму сказать – желты.

Хотя, какие рифмы в чёрно-белом кино?

Раньше цветы тревожили, теперь уже всё равно –

Ни цвета, ни запаха, ни мечты.

Но пока ещё –

Сладко потягивается она.

Её позвоночниковая спина

В этот момент похожа на рыбу

Ценных сортов, например, горбушу.

Он некрасив. У него – горб, уши

Оттопыренные, как две тарелки

Параболические, третьего сорта,

Глаза – как щелки,

И всё остальное, увы, не лучше.

Вместе их свёл не могучий случай,

А драматургический акт их случки.

Из подбородков его небритых

Лезет щетиной убогий быт их.

Вино кровавое в битой кружке,

Пятно вина на сбитой подушке –

Красное, как пощёчина, которой не было.

Под кроватью –

Старые тапки, стоптанные, как мысли.

На спинке стула –

Старое платье, изношенное, как мысли.

Мысли,.. мухи,.. мухи и мысли,..

Мыслей тягучее варево…

С кем, и о чём, и зачем разговаривать?..

ΙΙ

– Послушай, ты не брюзжи, пожалуйста, –

Она согласилась почти из жалости.

В импровизации нет иронии.

Они даже больше, чем посторонние.

2.

Жалость – странное проявление

Соучастия в чьём-то желании.

Мозгом оплывшим почти что понял он…

А впрочем, зачем, если нету повода?

Или может, обет или слово дал

Он кому-то? Своей ли совести?

Прозябающей на правах служанки

Где-то в тёмных подвалах сознания?

Да ладно, чего там.

Бесцеремонно

Заглядывает в окошко

За ночь выцветшая луна,

Пятичасовая, как это утро.

Её пятачок провоцирует хрюканье.

И он смеётся, ему тоскливо

Смотреть, как она одевается.

Ощущать её совершенство,

Ощущать её превосходство,

Ощущать её первородство.

– Знаешь, а всё-таки ты красива, –

Выговаривает сквозь сжатый хохот, -

И с тобою не так уж плохо

Укрощать мою плоть и похоть.

Он понимает. Ему тоскливо.

III

– Это сплошная импровизация, –

Талдычит снова своё жена, –

Ты где-то опять нализался и –

Снова перед тобой стена.

А эти двое уже вдали,

В картине некоего Дали.

3.

– Как зовут-то тебя? – Не помню,

Автор два года назад как помер.

По сценарию, кажется, Маргарита.

Смолкла. – Ну что же ты, говори ты.

Она говорит, что в этом сезоне,

Согласно последним журналам моды,

Будет прекрасно смотреться бледность.

Бледность расцветок, неяркость тонов,

Размытость, стушёванность вкусов и взглядов,

И поскольку нет у неё нарядов,

Старое платье будет смотреться

Вполне прилично, и в рамках моды.

– Маргарита?..

Где-то я слышал подобное имя, но

Не припомню – где именно…

Он сглотнул оставшееся вино,

Сигареты выудил из штанов

И ушёл, не прощаясь с одноразовым телом.

Буркнул, будто бы, «надоело!»

А она перед зеркалом всё сидела.

А-она-перед-зеркалом-всё-сидела.

Аонапередзеркаломвсёсидела –

Холодела.

Вспоминала Воланда, Азазелло,

Крем которого потеряла.

Остывала.

Вспоминала Мастера и Булгакова.

Плакала.

IV

– Не надо, не проводи параллели.

За стеной – стена без окна.

Спросишь – как они смели? Смели –

Сюрреалистическая весна –

Это она.

Согласен, я просто импровизирую,

Я путь в бессмертье им провизирую,

И будет навечно тогда забыта –

«Несколько дней из чужого быта» –

Картина Рене Магрита.

Вопреки

Расслабьте волю, к чёрту споры,

Мне спорить с вами не с руки.

Есть аксиома, по которой

Мир существует вопреки.

К чему слова, когда не могут

Они преодолеть вражду?

Когда слепой поймёт немого –

Тогда безногие пойдут.

Пусть каждый строит башню в небо,

И стены башни той крепки,

Но Вавилон – он был иль не был,

А мир остался – вопреки.

Когда кретины поумнеют,

И правда одолеет ложь,

И принесёт победу мне ямб

Над серой кабалой святош, –

Тогда угаснет интифада,

Объявленная потому,

Что так нельзя, так жить не надо –

Противно чувству и уму.

Не нужно суетиться всуе, –

Когда-то рухнут потолки,

И мы поймём, что – существуем,

Но существуем – вопреки.

* * *

Вот отрывок из речи, которой нет

Натекают мысли на дно души

И невнятен почерк, и глуп рецепт

И тюльпанов глохнут карандаши

Вот отрывок из речи, аппендицит –

Воспалённым оловом по листве

Аз есмь память – сиреневый гиацинт

Распустившийся вдруг поверх –

Вдруг поверх всех окон, поверх картин –

Так нахлынет – кажется – не жилец

Наша речь – только то, что мы все едим –

Отмирание клеток, запас солей

Скажешь тоже – не может быть, чтобы так

Было просто и ясно движенье вниз –

Над землёй склониться и тень достать

Превратившуюся в нарцисс

Говоришь – не может быть, не затем

Ты сирени утренней пил росу

Чтоб закрыть глаза среди рыхлых тел

Растеряв, стерев ножевую суть

Соглашусь, наверное, не таясь –

Я – заложник звука, живущий вне

И чем дальше голос – тем крепче связь

С тем нарывом речи, которой нет

Дверь

Для чего ты дышишь чужим песком?

Для чего ты ищешь чужую дверь?

Рыбка, рыбка, лови свой корм,

Птичка, птичка в напев поверь.

Хочешь чаю сладкого – потерпи –

Скоро море высохнет, и тогда

Будешь рыб клевать, будешь кофе пить,

Причитать будешь куд-кудда.

Для чего живёшь, почему дрожишь,

Для кого собираешь зерно к зерну?

Посади «Майн кампф» – прорастёт фашизм,

Потеряешь цель, а найдёшь жену.

Посмотри – как хитр композитор слов,

Он умён, как кит, он вертляв как клоп,

Сбей с себя стекло, поумерь апломб,

Дай Бог, чтоб так же всем везло.

Для чего пришла, для чего не спишь,

Для чего кроишь алый парус лжи?

Это твой Берлин, это мой Париж,

Это новых навыков миражи.

Птичка, птичка, поверишь ли

В рыбку, в рыбку, которой нет?

Полдороги мы не с тобой прошли,

Дверь открыта в то, что не в нас, а – вне.

Заходи в меня, выходи – не плачь,

Кляп во рту держи, а под мышкой – флаг,

Для чего нашёл ты меня, палач?

Нынче так неплох выбор рвов и плах.

Закрути-ка шарф да вокруг оси,

Да на газ нажми, да рывком – вперёд.

Бедный ангел мой воет в небеси,

Дверь – с петель, и вот – совершён исход.

* * *

Долги наши долги и тяжки,

И решкой ложатся грехи,

Орешком лесным ли, фисташкой

Не пахнут ни сны, ни стихи.

Поверь мне, я гонор забуду,

И что с меня вычесть ли, взять? –

Я просто упрячусь за букву –

За ижицу или за ять.

Ты лишнего выпив, поверишь

Лишь в то, чем я с виду кажусь,

По-жабьи ли, по-латимерьи

В свою уходя миражуть.

Не плачь, моё солнце, не надо

Лиловую ересь растить, –

Уж слишком до сладкого падок

Кириллицей писаный стих.

Дорога к воскресенью

А в будни борешься с нервным срывом –

До воскресенья длинна дорога.

Тут будет уместно сравненье с рыбой –

Безликим, безмолвным тотемом Бога.

На сушу выброшен, ищешь воду –

Зрачком расширенным ли, губами –

Но острый, рваный, стеклянный воздух

Путь к отступлению отрубает.

И Демиург наш, то бишь Конструктор,

Не знаю – кто он – Дагон ли, даун? –

Нас собирает из субпродуктов,

Из вспомогательных флор и фаун.

Запротестуешь – и станешь клоном,

Точнее – клоуном, заперечишь –

И закатают тебя в условность

Несостоявшейся рыбьей речи.

Если ж в субботу вползёшь по краю –

Хотя б чешуйчатой светотенью, –

Значит, в негласных боях без правил

Обрёл дорогу ты к воскресенью.

Из праха в –

И – выйти, и – не возвращаться –

Среди зеркал и двойников

Найти рассчитанное счастье –

Престранный рай для дураков.

Вплести себя в орнамент места,

В котором ты, бесспорно, свой,

В ландшафт введённый без протестов

Во всём многообразьи свойств.

Среди себе подобных аур

В среде расплёсканных пространств,

Где в каждом отраженьи – траур,

И где в героях – Герострат.

И где наверняка возможно

Найти прибежище кликуш –

Безгласных – никаких – бескожных

И окунающихся в чушь.

Согласных на любую пакость

Ради заочных сточных лжей.

Я буду расчленяться, плакать

И капать лавою, свежеть

И застывать, как амальгама

На плоскости стеклянных плах, –

И отразится пламя – пламя

В моих глазах, как в зеркалах,

И я вернусь – из праха – в прах.

Капля за каплей

Капля за каплей ночь стекает

За шиворот суткам. Звезда глядится

В отполированный мокрый камень

И отражается светом в лицах

Луна стекает обмылком ярким

На палисады – дома – проулки

И ветер плывёт по садам и паркам

Старинной мелодией из шкатулки

Стекает влага на главы храмов

И размываются перекрёстки

И пропадают в оконных рамах

И наполняют объёмом плоскость

Ты (если сможешь) войди в теченье –

Так переменчив и зыбок город –

Плыви отражением светотенью

Сквозь полумрак сквозь мигрень и морок

Плыви – и выплывешь ранней ранью

С потоком света воды и ветра

За горизонтом всплывёшь – за гранью

Отсюда за тысячи километров

Карлу Иерониму фон…

Однажды утром я возвращаюсь к себе домой,

Дрожа от холода, тревожим предчувствием, что время идёт назад,

Сажусь за комп, лихорадочно настрачиваю письмо

На имя того, чьё существование не доказать.

Доктору теософии, Карлу Иерониму фон

Господу, которому через неделю исполняется тридцать три,

Спешу напомнить, что дело совсем не в том

Безверии, о котором не стоит и говорить.

Дело совсем не в этом, и я не скажу вам – в чём,

Но, поверьте, зря в запредельность вышел старик Эйнштейн,

На его никому не нужный псевдоучёный чёс,

Однозначно советую ответить вам «Нихт ферштейн!»

Вам осталось недолго, вы знаете это, но,

Именно поэтому, теорию относительности не принимайте всерьёз,

Посоветуйтесь с тёщей или с родной женой,

Не порите горячку, Иероним Христос!

Коматозность

Я существую, но – как будто.

Во мне плоится и плывёт,

И разбухает, как карбункул,

Убийственный переворот.

Я деформируюсь, распят на

Сто тысяч рассечённых хорд,

Свивающихся в кольца, в пятна

И в кляксы безобразных форм.

Я сам не свой среди деталей,

Конфигураций и тонов –

Я вневремёнен, нереален –

Захлёбываюсь и тону.

Галлюцинациями схвачен –

Разъединён, разорван на

Истерики и полуплачи,

Фактуры и полутона.

И тошно быть ошмётком мяса,

Законсервированным в страх –

Я препарирован, распластан

И погружён в махровый мрак.

Я забываюсь, нераспознан,

И ссыпан ромбиками смальт

В существованья коматозность,

Где сходят медленно с ума

Все-все – и люди, и предметы.

Красный конь, или Фаллические символы тоски

Фаллические символы тоски

И одиночества, зовущиеся скукой,

Являются, как лезвия узки,

Обычно ночью и всегда без стука.

Ложатся тени на рассыпавшийся хлам

Одежды, поразбросанной небрежно,

И я вхожу и освящаю храм,

Не освещённый символом надежды.

В сосудах разливается огонь,

Под горло катит кровяным напалмом…

Купающийся красный-красный конь,

Не ты ли перспективу эту дал нам?..

Не разорвать, не расчленить, о нет...

Мир искажён и опрокинут в бездну,

Горячечный срывающийся бред

Не кажется таким уж бесполезным.

Инстинкты подавили разум воль,

И в ужасе забившись в дальний угол,

Стоически он переносит боль,

До полусмерти жизнью перепуган.

Вдруг – тишина... дыханье в потолок…

И новой жизни ждущее пространство…

И в окна к нам вливается восток

Рассветом дня с обычным постоянством.

Прекрасно успокаивает нас

Прохлада, убаюканная страстью…

И Красный конь пучит кровавый глаз,

Растущему подмигивает счастью.

Как в зеркала, друг в друга мы глядим

И с полуслова понимаем всё мы:

Мир – это дым, колышущийся дым,

И только мы даём ему весомость.

Лето–1917

Памяти Б.Л. Пастернака

1.

То, что иными за год не сделано, –

Вот оно, здесь оно – «Памяти Демона».

Памяти лета, дождей и трав.

Скорее, скорее, – глаза продрав, –

С клочьями снов ещё за спиною,

В логово сада, как в нечто родное, –

Безмозглым зародышем в лоно матери, –

И вспомнить, и стать первооткрывателем.

Ткнуться горячим от счастья взглядом,

Шептать, бормотать, наполняться ядом,

Терпкой отравой стеблей и веток,

Соком земли, живизной планеты.

Стать странником странным, любимцем птиц,

Язычником стать, и валиться ниц,

Молиться льющимся ливням света,

Предощущая, что это лето –

Будет последним, и позже – первым,

Его разрушат и опровергнут,

И слёзы дождей превратятся в кровь и –

Смоют в болота своих героев.

2.

И переполнив себя грядущим,

Ты возвращаешься, – бьёт озноб.

Пишешь, вздыхаешь, пальцами плющишь,

Лепишь нервно высокий лоб.

Трепещет тревога, бьётся в тебе она,

Сознанье удерживая едва.

Памяти лета, памяти Демона, –

Оставить в живых бы слова, слова.

Не расплескать бы всего, что видел,

Сферы миров нанизать на нерв.

А время грезит о суициде,

Грозящем бредущей во тьме стране.

Не расплескать бы всего, что станется,

В зеркале теплится твой двойник –

Твой Демон – по просьбе души-скиталицы,

Как спелые сливы срывает дни.

Не расплескать бы всего, что случится,

Не растрясти б по ухабам бед.

К тебе этим летом пришла Отчизна

И тихо призналась: – Ты мой, Поэт.

Но ты позабудешь всё то, что сбудется.

Под пальцами жилка стучит в висок,

И тростью солнце стучит по улице

Слепого лета

                   семнадцатого,

                                      тысяча девятьсот.

Между

Я – призрак, тень, я остываю,

Но вздрагиваю и мечусь.

Распластанная мостовая,

Офонарев, лежит без чувств.

В листве – каракулей каракуль –

Автографы и вензеля

Пересыпающихся мраков –

Виньеток света перепляс.

И шлёпаются с ветром с веток

Лохмотья несуразных птиц,

И бредят улицы рассветом –

Пернатой россыпью зарниц.

Я – месяц, я брожу по крышам –

Сомнамбулой по проводам –

Карабкаюсь, взбираюсь выше,

Куда ещё не забредал.

Так высоко, что даже жутко,

И там внизу, среди темнот,

Забился город в промежутке

Между забвением и сном.

Меркнет

И вот –

Усталость гложет тело,

Мозг равнодушен, отключён,

И солнце пасмурное село

За горизонт,

И не резон, –

Как будто –

Жить и напрягаться,

Как будто –

Быть и тяготеть

К иному смыслу

И пространству…

Ложится тень,

И меркнет день…

Мимо

Равнодушно, бесстрастно, безóбразно,

И ни тучки – разóблачен день,

Облачён в синеву купоросную,

В неприметную медную тень.

Беспредметно и так бесприметно,

И, похоже, часы отстают,

И прохоже, и как-то неместно

Здесь становится. Я затаюсь –

И смотрю переменчивым глазом,

И страшусь, расширяя зрачок.

Этот день – как болезнь, как диагноз,

Он противен, противопоказан –

Невменяемо мимо течёт.

Он капризен, он марионетен,

Он расплывчат, забит и забыт,

Он и светел, он и несусветен,

От него перегаром разит.

Клочковат и всклокочен, как кочет,

Он и хочет чего-то, и нет,

И в угаре ночей и пророчеств

Он лопочет, стрекочет, клокочет

И – захлёбывается наконец.

Многоточия

Глаза привыкают к мраку

Всматриваешься – и видишь

Потусторонний ракурс –

Всё – майя, всё – тлен, всё – видимость

Всматриваешься всё глубже

В бессмысленность проникаешь –

Не быть, не смотреть, не слушать –

Каяться не раскаиваясь

Глаза привыкают к болям

Никак не остановиться –

Взгляды взывают к воле –

Летят остриями в лица

Во мраке уже освоясь

Распределяюсь клочьями

Покоя и непокоя –

Становлюсь многоточиями…

Мысли за утренней яичницей

Картина постным маслом

с добавлением маргарина по рецепту Дали.

Одинокие мысли – как одинокие мыши –

Пробежала одна – и разбилось яйцо –

Поджарю глазунью – смотрю, как дышит

Мёртвоподжаренного цыплёнка лицо.

Непохожая на себя луна – дыра в небе –

Впитывает душу, словно промокашка чернила,

Что же делать, чем занять себя, ребе,

Пока яишница не простыла?

(За время поисков чем занять себя, пока остынет яишница, --

глазунья остывает, и мне ничего не остаётся, как…)

Съем её, удовлетворя свою утробу –

Вон как урчит – жрать ей хочется.

Правильно советуешь, ребе, – подавлю робость –

И пошлю к чёрту совесть-склочницу.

Гори оно всё белым-белым пламенем…

Жаль, – потушили-таки энергоблок,

А так – лежал бы сейчас в земле камнем,

И под радиационным дождём не мок.

Наверное, Время терпит

Наверное, Время терпит

Нас, глупых его детей.

Готовит напиток терпкий

И говорит: – Отпей!

И пьём мы – не отвертеться.

Заполоняет страх.

И умирает детство

У Времени на руках.

Мы помним как будто что-то…

Воспоминанья – блажь,

Бегство для идиотов

Из миража в мираж.

Но лопнет терпенье. В темь ли,

В свет ли вернётся мысль, –

Время придёт за всеми.

Но будет ли в этом смысл?..

Ностальгия по…

Взять, да заплакать. Не знаешь – к чему бы?

Белая боль всколыхнулась во мне.

Звёзды – на прибыль, годы – на убыль.

Млечная ночь зарывается в снег.

Мимо проходишь – случайный свидетель,

Сосредоточен и замкнут в себе.

Ты непричастен, ты инопланетен,

Ты не из этих спустился небес.

Что тебя гложет? Опять ностальгия?

Окстись, приятель, откуда она?

Всё – не такое, деревья – другие,

Люди – другие, другая страна.

Сам-то откуда? Не знаешь? Не можешь

Сориентировать душу на тот

Предполагаемый и невозможный,

Но необходимый Вселенский исток.

Сердце сжимается, просит вернуться

В неопалимый далёкий предел, –

И возвращается. Здесь остаются

Только поступки и пугала тел.

Осеннее размышление

Мне нужно отойти от этой суеты,

Уединиться и – о Вечности подумать.

Ноябрь подберёт последние цветы

И снегом заметёт последний отзвук шума.

Мне надо осознать, увидеть в новом свете

Проблемы бытия и парадоксов суть.

А осени огонь всё так же будет светел,

Всё так же будет тих её предзимний путь.

Мне надо уберечь от плесени и пыли

Своё уменье быть с природою на «вы».

И листья потекут из рога изобилья,

Как золото с небес осенней синевы.

Мне нужно растворить в себе противоречья,

Тем самым получив неоценимый сплав

Из воли и мечты, которые, конечно,

Докажут людям то, что я всегда был прав.

А после я уйду из этой суеты,

По той причине, чтоб – о Вечности подумать.

Пусть осень подберёт последние цветы,

Зима пусть заметёт последний отзвук шума.

Осколок

Бог знает, что себе бормочешь,

Ища пенсне или ключи.

Вячеслав Ходасевич

Впотьмах искать себя на ощупь,

И невпопад забормотать

О чём-нибудь абстрактном, общем,

Настраивающем другой масштаб.

Услышать вскользь – себя – вполуха,

Бубнящим буквы изнутри,

И видоизменённым слухом

Осколок смысла заострить

До блеска, до слепящёй сути,

До выворота из костей,

Из дряблых нервов – натянуть их –

И лопнут мышцы старых стен.

И брызнет – врозь – глазами мозг мой,

И раздробит гранитный пол,

И тот, кто будет после возле –

Сбежится на затухший возглас,

Уже неслышимый: – Нашёл!..

* * *

Пакетик чаю – вот

сравнишь себя, когда

Дождь, распоров живот,

полымям полыхает.

Утопленник тоски –

в тебе живёт вода –

И копьям пузырей

прошепчется «Лехаим!»

Заваренный посредь

базарной толкотни,

Любимый не собой

и не женою тоже,

Поокунай себя,

туда-сюда толкни,

И хляби отхлебни –

не обожжёшься, может...

Пастушок (Михаэль)

…и нет никого, кто поддерживал бы

меня в том, кроме Михаила…

Дан. 10:13

Вот опять ты входишь в чужие сны –

Будто ищешь символ, а веры – ноль,

На разрытых голгофах твоей вины

Вызревает забвения алкоголь.

Но в поминках смысла, пожалуй, нет.

На погосте отрок пасёт стада.

Колокольцы звякают в вышине.

Это сын твой, слышишь, иди туда.

Пастушок небесный дудит в дуду.

Он пригож лицом и душой красив.

Поспеши за ним, лёгок он в ходу,

Догони его, как зовут – спроси.

Обернётся отрок на твой вопрос –

И в крови проснёшься, без слёз, без сил –       

И гвоздём вонзится в продрогший мозг

Иероглиф имени – Михаил.  

Позабыть

Вдышаться, вчувствоваться, влиться

В лиц лихорадящий налёт,

Рассеяться и раствориться в лицах,

И пламенем оплыть на лёд.

Зарыться – с головой – укрыться

В кинотеатре дивных детств,

Где в домино играют крысы,

И рыщет карлик-лицедей.

Затушеваться, затеряться

В террариуме праздных дат,

Где полоумные паяцы

Справляют шумный маскарад.

Проваливаться в бессюжетность

И ссыпаться в калейдоскоп

Чертей, архангелов, божеств,

Где я не найден, но иском.

Выныривать, и не умея

Ни плавать, ни горланить sos,

Понять, что не в своём уме я,

Смириться и пойти вразнос.

Очнуться утром – полупьяным –

И сахарным цукатом быть,

И липким тестом марципанным,

И – виденное позабыть.

Природа здесь мертва

Природа здесь мертва,

А время скоротечно.

И вялые слова

Здесь заменяют речь нам.

Вдали – песок-шатун,

Вблизи – пейзажа скупость.

Здесь просветлённый ум

Нам заменяет глупость.

А в общем, ничего –

Нам, что мука – что мука,

Засыпала огонь

Неряшливая скука.

Здесь всё не так, и нет

Ни солнца, ни ненастья.

И дымный пьяный бред

Нам заменяет счастье.

Того, кто несведущ,

Благословят здесь княжить.

И казначеем душ

Он будет здесь, и даже

Издаст сухой закон

Для рек и для озёр нам,

Прикажет горизонт

Разметить краской чёрной.

Провозгласит он рай

Для лжи и лицемерья.

Промямлит он: – Ура.

И мы ему поверим.

Пришедший

А сегодня… сегодня мы будем грустить

Об ушедших вчера, об оставшихся жить.

А сегодня, – сегодня прекрасная ночь.

Повторяюсь – о ночи я столько сказал…

Но слова – это пыль... пыль, летящая прочь,

Вслед за взмахом, который ей путь указал.

А вчера говорили – Он выживет, Он

Вновь воскреснет и будет прекрасен собой…

Оказалось – Он смертен, и час предрешён,

Час, когда разрядят пустоту из обойм.

И никто не поймёт, что хотел Он сказать,

Для чего Он пришёл и нарушил покой…

Он нарушил покой. Он хотел доказать,

Что и мы отлетим, словно пыль за рукой.

А сегодня, – сегодня мы будем грустить

Об умерших вчера, об оставшихся жить…

Сон под Рождество

Вот Рождество… Ты спишь, младенец,

И тёплый сон тобой владеет.

Ты спишь, сопишь и не страдаешь,

И всей Вселенной обладаешь.

Вот вводят мудреца слепого,

Он ощущеньем счастья скован…

Звук каплет в омут тишины…

Тебе большие снятся сны.

Иосиф вот. Он наблюдает.

Глядит на странное свиданье:

Старик, дитя… Что между ними?..

Мир между ними – замер, вымер…

Вот вол вздыхает, вот ослица.

И сон младенца длится, длится…

Сиянье в полночь проникает,

Оно здесь незачем покамест…

Мария вот. Она устала,

Её баюкает усталость,

И шёпот мудреца слепого

Для забытья – хороший повод.

Ну вот и всё, уже светает,

Звезда над горизонтом тает…

Младенец спит, и тает чудо…

И где-то так же спит Иуда.

Старухи

Cмотреть, смотреть и гладить окна

Меланхолической рукой.

Сегодня не придёт никто к нам,

Никто не вторгнется в покой.

Упрятаться за старой шторой,

В полупотухшем студном дне –

В бесперспективном дне, в котором

Я пресловут, меня в нём нет.

Наедине с остывшей мыслью,

Раскаявшейся только в том,

Что я безбуквен и безчислен,

И будто выстрел – холостой.

И с каждым днём меня всё меньше –

Ссыхаюсь на виду у всех,

Припрятан некой костюмершей

В среде калек – среди коллег.

Я оцепеневаю, слышу

Чужие голоса вокруг.

Их слишком, их уже с излишком –

Старух, вгоняющих в испуг.

Рассматривают и бормочут,

И заклинают подождать,

Но стёкла треснуты, непрочны,..

Старухи – рассыпаю прочь их –

И выхожу – туда, туда — …

Субстанция

…а поезд на небо уходит всё дальше…

Nau

Мне кажется – это старость.

А ты утверждаешь – Вечность.

Составы хрустят местами –

Сцепленными конечностями. 

Суставы проходят станцией –

Дребезг на подоконнике –

Бесформенная субстанция

Подпрыгивает в подстаканнике.

Остывшим остатком чая,

Отчаявшись, не напиться.

Грани стекла играют       

Странствующими лицами.

Наверное, если это

Оформится в словоформу –

Опомнившись, вспомнишь лето,

Девочку на платформе.

В подушку упрячь удушье,

Поведай, как песню, повесть –

В тщедушное равнодушие,

В пейзаж уходящий поезд.

Соври мне о том, что пряник

Когда-нибудь станет сладким.

Падает подстаканник –

Дооолго и – без оглядки…

Третья сила

(Из цикла «Мисс Тика»)

Явился, ждёт, сидит и смотрит,

Не поздоровавшись, молчит, –

Собрат ли, друг ли, антипод ли?

Убить пришёл или почтить?..

Темнеет. Он снимает шляпу,

И тусклый свет включаю я,

Плотней запахиваюсь в запах

Чужого инобытия.

Он будто здесь, и в то же время

Он где-то там, Он не со мной,

Не с этими Он и не с теми,

Не с Богом, и не с Сатаной.

Неведомая Третья Сила,

Могущественное Ничто, –

Пришло и ждёт, сидит, застыло,

Наполненное пустотой.

И ногу на ногу закинув,

Он курит трубку и глядит.

И ночь бредёт за середину,

Мы этой ночи посреди.

Мы – в центре тьмы, мы – в сердце Мира,

Внутри реальности иной…

Нас нет, мы есть, мы оба – ирра-

циональное зерно

Другой Вселенной, для которой

Существованье смысла – бред,

Нас скрыли в ящике Пандоры,

Уже не выпустят на свет.

Но вот Он говорит: – Не бойся!

И голос отметает тьму,

Свивается в спирали, в кольца…

Я вправе доверять ему.

Он говорит: – Я – Третья Сила,

Тот самый серый кардинал,

Который управляет Миром.

Надеюсь, ты меня узнал?..

Конечно, но подходит утро,

Рассвет прорезался в стекло,

Сильнеет он ежеминутно

И падает в глазное дно.

Я просыпаюсь, я рассыпан,

Что посещал меня за дух?..

И мозг течёт, расплавлен, липок,

Что грезил он за ерунду?..

Я озираюсь – и немею,

Я в шоке – шокнутый встаю,

И вижу шляпу на столе я,

И трубки дымную шлею…

Юродивый

Глупый юродивый вопил истошно –

Пена сыпалась с круглых губ:

– Власти дали тебе на грош, но

Ты ею воспользовался на рупь!

И ветер был резок, как взгляд безумца.

Неверной походкой позёмка шла.

– Держава не строится наобум, царь –

На море крови, на почве зла!

Царь ухмыльнулся оскалом волчьим, –

И жест был краток, как будто вскрик…

А глупый юродивый, плача молча,

В снегу нашаривал свой язык.

…В крови нашаривал свой язык…

Январские письма

Эти свары не стоят твоих трудов.

Спит земля, укрытая январём.

Твой напев не слышен, твой голос вдов.

Не якшайся с ворьём.

А захочешь письмо написать – пиши.

Твой порыв услышат в десятке мест.

Будто ампула с ядом, твой голос вшит

В душный шумерский текст.

Расшифруют птицы корявый стиль.

Свет луны вколдован в стекло из льда.

И вмерзает в небо январский Стикс.

Опасайся подагр.

Этих писем блажь иногда прочтут.

Чаще будет так – адресата нет.

Снег брюзжит, скрипуч и на ухо туг.

Спать пора, туши свет.

* * *

…Кто-то бросил нас где-то

На разломе эпох –

Беспризорные дети –

Где наш Бес? где наш Бог?

Потерялись мы где-то

В круговерти немой –

Омрачённые Светом –

Осиянные Тьмой…