Александр Коган

Александр Коган

Четвёртое измерение № 34 (418) от 1 декабря 2017 года

Американский крокодил, или 120 водки

* * *

 

В жизни должен быть праздник.

Поэтому

каждый вечер несколько мавров,

несколько чувственных трактористов

душат столько же Дездемон,

несмотря на плохую посещаемость театров,

поэтому тысячами

умирают и смеются киногерои

на глазах у миллионов,

поэтому наступает ночь

для каждого в отдельности

и для некоторых вместе взятых,

поэтому в жизни должен быть праздник,

иначе не наступит ничего,

кроме того, что уже наступает.

 

* * *

 

Лене Сапрыкиной

 

С утра никогда – всё же лучше чем рано,

когда в темноте будет капать из крана

фонарь пустыря и оконная рама,

пока поголовно

                         кромсает казарма

три грёзы маразма

                              в размере плацдарма,

чья форма – уже воплощённая норма,

                           и мозг мой равняется,

хоть и разорван,

                           на рёбра четвёртого сбоку.

Усталость

                простила просящих.

Нас мало осталось,

в халатах стоящих в приёмном покое,

и кофе морковный, прозрачный как морфий

в ночное окно улетает...

 

* * *

 

У времени в руках такие спицы,

что нам ночами круглыми не спится,

клубок, разматываясь, как бы снится,

как снимки в темноте всплывают лица

на третьи сутки; время не водица,

а кровь людская и способно длиться

смертельно долго – нитью из клубка,

распутицей, письмом издалека,

синицей, издыхающей в руках,

бессонницей, распяленой на спицах.

 

* * *

 

Впотьмах, почти не существуя,

очнувшись в бруклинской ночи,

какой-то отблеск, алиллуйя

на латах звёздной саранчи –

ни звук, ни свет, но запах слова

сочится через кирпичи,

и полнолуния обнова

сама выходит от портного

не погасив свечи,

лишь мысль в больничной тоге, в Торе,

торчит соседом в коридоре,

взыскуя кочергой в печи,

и мир в себя приходит снова

за неимением иного...

 

* * *

 

Поведение шёпота

тихий час

простыни молочной любви

губы ангела

поедем на море этим летом

отстань

любовь моя

отстань отстань дурак

 

Подразделение кентавров,

вооружённых до зубов,

разбило в полдень лагерь в лаврах

вечнозелёных берегов.

 

Афродита не знала любви когда выходила на берег

махровое полотенце и глоток водки были её первыми впечатлениями

она захотела есть смеялась трогала меня за рукав

задавала смешные вопросы была умница

мы пошли в кафе там началась заваруха

прибежал какой-то фотограф вызвали полицию разняли

я отсидел пятнадцать суток и когда вышел

мир изменился настолько что меня никто не узнаёт

живу за городом в просторной тесной палате

об Афродите ничего неизвестно уже осень

пью при первой возможности по ночам сочиняю стихи

говорят получается впрочем откуда им знать

я и сам всё забыл я стал другим человеком

теперь я всё понимаю иногда читаю книги

меня интересует совершенство в чистом виде

без медитаций и постороннего смысла

кончается век я добираюсь до сути Афродита

 

Дзэн

 

Сон Ламы через негатив зрачка

засвечивает в собственном сюжете

первотолчок вселенского волчка

и выкидыш в вокзальном туалете.

 

* * *

 

С той стороны кладбища за воскресной школой,

где эстакада, электрички и пустырь,

бейсбольная площадка и дома прихожан

ближайшей синагоги, шёл рослый сумасшедший.

Несмотря на ливень, я узнал в нём тебя –

таким, каким ты вышел из психушки, хуже,

чем когда тебя забрали, могли бы и не выпускать.

 

Ты всегда спорил до хрипоты

и всегда проигрывал, но оставался при своём,

каким-нибудь многозначительным жестом

давая понять, что моральная победа на твоей стороне.

В заблуждениях ты был несгибаем. Зато чай

не исчезал с твоего стола, и свеча на подоконнике

была знаком для ежевечерних гостей.

Однажды я пришёл днём, и дверь не была заперта.

Ты сидел в своей комнате на окровавленной постели,

два разреза чернели выше локтевых сгибов.

Ты заплакал и сказал: «Я не смог». Самодельный нож,

отказавшийся взламывать дверь на тот свет,

валялся под табуреткой, с трудом отражаясь

в обшарпанном паркете. В комнате пахло

вскрытой горячей плотью.

Ты замахнулся на большее, чем мог сделать,

и там, где никто не способен помочь, не справился сам.

 

В нашу последнюю встречу ты сказал:

«Ты должен был умереть.

Вместо тебя умер другой человек».

«Кто?» – спросил я. «Я» – ответил ты.

Если время ещё действует тебе на нервы,

постарайся представить себе нечто,

что не могло бы быть ничем чревато,

и ты ощутишь все восемь часовых поясов,

отдаляющие тебя от этой галлюцинации

пока новый день убегает от дождя

по дощатому настилу набережной, как собака,

напряжённого бруклинского миропорядка,

не узнающая себя в мокром отражении.

 

* * *

 

Американский крокодил

есть женщина. Она незлая,

но держит наших за мудил

и говорит плюясь и лая.

Глаза – полозья от саней,

да и душа того не краше,

но в нашем сердце даже ей

найдётся место у параши.

 

* * *

 

Юле Беломлинской

 

120 водки. Параллельный мир.

И телефон в четвёртом измереньи.

Парад планет транслируют с семи,

но мне уже хватает впечатлений.

В эфире запах денег; денег нет,

соседка Юля пьёт вторые сутки,

толкует, что раввин Талмуд, «минет»,

когда она трезвеет в промежутке,

мы говорим о дружбе и любви.

За окнами мороз согласно сводке.

Осталось побрататься на крови.

Весна. Январь. Ещё 120 водки.

 

55312

 

Ты будешь Буддой в Элисте,

я буду буквой на листе,

я буду водкой на войне,

ты будешь истиной в вине.

 

* * *

 

И. Тёмкину

 

Молилась ли ты на ночь, Дрозофила,

и есть ли для тебя такая ночь,

когда подъезд и чёрные перила

тебе уже не кажутся точь-в-точь

такими же, какими ты их знала

с рождения, и как до Рождества

ты дожила, дочь влаги и подвала,

два миллиграмма зуда естества?

Мохнатое жабо у подбородка,

три пары стройных женских ног, походка

Марии Магдалины околотка,

шершавая частица божества.

 

* * *

 

ты спи

я сплю

терпи

люблю

беду

одну

иду

ко дну

кричал

петух

причал

Господь

плот мал

на двух

на дух

и плоть

 

Желание быть хассидом

 

Женюсь и буду ждать Мессию

в теснинах Кингстон Авеню,

но к смерти жить вернусь в Россию,

изгой хасид-фотограф ню:

– перенести столицу духа

из Бруклина в Йошкар-Олу,

чтоб повседневности порнуха

ножом корысти по стеклу

отчаянья скрести не смела

вплоть до пришествия Его.

А там – кому какое тело?

Всех воскресят. Или никого.

 

* * *

 

Прекрасна городская жизнь,

прекрасны перспективы,

великолепны виражи,

все женщины красивы.

 

Нам всем ужасно повезло

родиться в этом веке.

Лет через пять исчезнет зло

любое в человеке.

 

Так с Новым Годом, с Рождеством!

Все будет как ты скажешь.

Ягнёнок ляжет спать со львом,

а ты со мной возляжешь.

 

* * *

 

пал на колена
пал и секам
здравствуй Елена
по усикам

- - - - - - -

зимние игры
заснеженные тополя
твои икры
Земля

 

* * *

 

Хочу полярной ночи,
полярного же дня,
но только чтоб не очень
морозило коня.

 

* * *

 

вы пишете хокку
а я сеппуку
как Карл Хаусхофер

 

* * *

 

Не Пандав и не Курав,
однова Укроп и Сепар.
Поле Куру делит Днепр.
В небе левый берег прав.

 

* * *

 

Бык вышел победителем корриды,
а мог бы – похитителем Европы,
но то – уж слишком солнечные виды
для из заросшей паутиной жопы.
Погиб тореро, в скотобойне торо.
А иногда так хочется террора.

 

* * *

 

В день репетиции победного парада
почту за честь попасть под новый танк «Армата»!

 

* * *

 

Американский разведчик
в день Первомая летал
и над Аралом, и над Уралом,
20 км. высота.
Янки снимал и смеялся.
На серебристом У-2
он до Москвы бы добрался
за полтора-два часа.
Что, если б сбросил он бомбу
прямо на наш Мавзолей,
с американским апломбом
похоронив всех вождей?

Пауэрс был славный парень.
В баре механик ему
выдал ужасную тайну,
хоть и попасть мог в тюрьму:
– Гарри, твоя катапульта
если сработает – смерть!
Взрыв – и заплаканной маме
не на что будет смотреть!
В милитаристском угаре,
чтоб не достался чужим,
нечеловеки и твари
гибель готовят своим!
Пауэрс лишь улыбнулся,
пиво спокойно допил,
только в дверях обернулся:
– Завтра учения, Билл!

Наши радары не спали,
им не положено спать.
Американцы не знали
комплекс С-75.
На боевое дежурство
он заступил в ПВО,
и боевое искусство
часа ждало своего.

Севернее Оренбурга
МиГ-19 звено
с аэродрома к аэродрому
звёзды на крыльях несло.
Вдруг им приказ: к перехвату,
близко летит супостат,
все выдвигайтесь к квадрату,
а широта – 60.
Они летели с ремонта,
и амуниции –  ноль,
не было вооруженья,
только – с приказом не спорь!
Взмыл на форсаже Сафронов,
наш камикадзе-старлей,
и на таран без вопросов
первым пошёл из друзей.

Первая наша ракета
сдуру подбила его,
ну а вторая, как полагалось –
американца того.
Так погибает Сафронов.
Пауэрс цел, но У-2,
с воем уже похоронным,
слушает Гарри едва.
Помня о предупрежденьи,
Пауэрс влез на крыло,
и вот земным притяженьем
вниз самолёт понесло.

Десять км. он держался,
после открыл парашут.
Вот он на поле колхозном,
вот к нему люди бегут.
«Путь Ильича» под Свердловском.
Думали что космонавт.
Только – ни слова по-русски.
Что ж, проходи, оккупант.
Он и не сопротивлялся.
Снял гермошлем, кобуру,
и по ступенькам поднялся
в «Плодовощхоз» конуру.

С Абелем их обменяли.
Гарри вернулся домой.
Там его не привечали,
хотя и был он герой.
Вылетел он с Пешавара,
метил в норвежский Буде,
и, не предвидя кошмара,
двинул навстречу беде.
От Гиндукуша до фьордов
можно и ехать, и плыть,
только не надо рекордов
над нашей Родиной бить.

 

RIP  Бжезинский

 

Какой вместильник зависти исчах,
какая гнида ёрзать перестала!

 

* * *

 

завод высокоточных удовольствий
с непревзойдённой лёгкостью планирует парить
беконт в подзольстве на речном догосте
сволчили изволать две простодыры прозелить

а в какофорнии и дрождь и снегр и фьюги
а вроде буреались двести с маговых полей
но тело же дойдёддт до поциальной джентрифуги
в последний тень пномпеня над похоткой дефилей

раз вряд адмосферических навальных увлечений
блаженна рынка гребовательнихт даст недру мздить
где менее где более двух сил деловращений
и розы люкс ем бургер дабы дыбы бдить

 

* * *

 

Ольге Пархоменко

 

Детей крестить,
гусей пасти,
и нашу Родину спасти.

 

Чисто английское

 

Террор на родине террора
с застывшим взрывом триколора
над стадионом. Дым с огнём.
Дочеловека днём с огнём
разыскивает Скотланд-Ярд,
в «бульдоге» спит патрон «баярд».
Шотландца можно застрелить
в пределах рынка, если пукнет.
Манчестер мастер пули лить.
Инспектору под утро стукнет
в окно корявой веткой вяз.
Азбука Морзе, новояз
дредноутов и субмарин,
бросает в дрожь аквамарин
полуанглийского канала.
Но вера в нал без веронала
не действует. Проснулся Лейстред.
Льёт дождь, а дочь висит на люстре.

 

* * *

 

Я, приветствуя наше правительство,
поступив под его покровительство,
обязуюсь быть добрым и честным,
сильным, умным, красивым, известным,
сверхвнимательным к всяким нюансам,
архивежливым и к иностранцам
и к своим, и – учиться, учиться,
и – работать, работать. Не злиться.