Белое дао
То не солнце нещадно палит,
И течёт сквозь судьбу не вода – о! –
Над растерянным миром парит
Бесконечное белое дао.
Кто ты, дао? Не даст нам ответ
И заоблачный гений Ландау.
И бесстрастно глядит нам вослед
Безмятежное белое дао.
Кто ты, дао? Чужой третий глаз?
Послепепельный сон Кракатау?
Ничего не попросит у нас
Бескорыстное белое дао.
Высоко забираясь в зенит,
Отправляя живущих в нокдаун,
Все народы в себе растворит
Бессердечное белое дао.
Растворяюсь и я в белизне,
Весь растраченный жизнью беспечной,
Чтобы плыть в голубой вышине
Белым дао любви бесконечной.
* * *
Ну что попишешь, Марк Аврелий, –
Пусть даже встану в полный рост,
Все чары слов и акварелей
Едва ль нарушат поступь звёзд.
И вспышки солнца и отваги
Сожмут в тисках мою шагрень;
Проснётся сонный лист бумаги –
И будет ночь, и будет день.
Но не дадут мне сгинуть крылья,
И я судьбу благодарю
За то, что даже и в бессилье
На равных с веком говорю.
Хвала мгновеньям сумасшедшим,
Ведь на миру и жизнь красна!
Я всем друзьям, к отцам ушедшим,
Назначил встречу – в царстве сна.
* * *
Я, актриса
Марина Неёлова,
Выхожу
на подмостки дворца,
Чтобы звуками
арфы
Эоловой
Перебрать,
словно струны,
сердца.
Зал и сцена! Мои
вдохновители!
Сердце сжалось,
на миг
замерев,
И
забился
в артериях
зрителей
Словом-птицею
пущенный
нерв.
Я сегодня –
на жизненном полюсе,
И за то
не люблю я
кино,
Что мятежную
жизнь мою
в образе
Разрывает
на части
оно.
Вот я новый наряд
примеряю,
И трещит
героиня
по шву.
Я живу –
это значит, страдаю.
Я играю –
и, значит,
живу!
Крестословица
Мир ловил меня, но не поймал.
Григорий Сковорода
У поэта, что миром не ловится,
Испытание есть – крестословица.
Он плывёт на плоту между рифами,
Осенён перекрёстными рифмами.
Не находит он мира – и мается:
Жизнь разбитым стеклом разлетается.
Лапой львиною бьёт она в лоб его –
И бессмертное требует топливо.
На церквах – купола позлащённые,
А стихи – вот беда – некрещёные!
Лишь душа – голосов страстотерпица –
В неизбывности музыки теплится,
И родная сестра – крестословица –
К потаённому небу готовится.
Последний философский пароход
Печальный философский пароход
Вдаль отплывал по воле негодяев.
Иван Ильин и Николай Бердяев,
Учёный и профессорский народ.
Холодным нетерпеньем сентября
Он покидал пределы Петрограда.
Чужбина — вот философу награда,
Вот любомудру алая заря.
И чайки в небе синем на беду
Чертили чутко огненные знаки
И провожали мысливших инако
В иную, чужеродную среду.
И мы грустим, заслышав позывные,
Секундных стрелок беспощадный бег.
Как бесприютен в мире человек!
Как быстротечны радости земные!
Припомнится иная подвенечность,
Иная незапамятность придёт,
И всех живых отправит морем в вечность
Последний философский пароход.
Достоевский
Игорю Волгину
Нам казалась судьба его ломкою,
А Россия плыла Божедомкою.
Но в судьбе, эшафотом расшатанной,
Он пророком восстал и глашатаем.
И, пока существует страдание,
Достоевский – моё достояние.
Он объездил отчизну с котомкою,
Обгоняемый славою громкою,
И управился с трудною ношею –
Князем Мышкиным, братом Алёшею.
Не посулами, не щедротами –
Русский гений растёт эшафотами.
Заворожены вьюгою синею,
Подружились мы с крестною силою.
Если выпадет мне испытание,
Достоевский – моё достояние.
И, пока не закончилось пение,
Я – молчание. Я – терпение.
* * *
Причастный тайнам, плакал ребёнок
– о том, что никто не придёт назад.
А. Блок
В печальных застенках былого.
В начале начал на земле,
Когда ещё не было Слова,
Ребёнок заплакал во мгле.
Рыдал он о краткости мига,
Непрожитой жизни трубач.
Тогда не пришла ещё книга.
Я знаю: в Начале был Плач.
И вижу картинку спросонок:
Один на развилке дорог
Рыдает забытый ребёнок.
А люди подумали – Бог.
С Богом вдвоём
Я вернулся живой!
Здравствуй, дом мой родной!
Как же долго я ждал возвращенья!
Но, вернувшись назад,
Без вины виноват,
Вдруг я понял, что нет мне прощенья.
Полон дикой тоской
И стыдясь, что живой,
Шёл я к маме погибшего друга,
И печаль хороня,
Провожала меня
В путь далёкий голодная вьюга.
Уж не чуял я ног;
До костей я продрог
Посреди леденеющей стыни,
И, клянусь, видит Бог,
Я хотел, но не мог
Заменить ей погибшего сына.
Мне сдаётся порой,
Будто кто-то другой
За меня говорит мою повесть,
И когда, как струна,
В сердце взвоет вина –
Просыпается высшая совесть.
Мы былое храним,
Нам так пусто одним,
Всюду сердцу мерещатся драмы.
Бесприютен был дом –
Только с Богом вдвоём
Сыну было светло и без мамы.
* * *
Я своё писательство не брошу,
В молодости брошенный под пули.
Словно бы с меня содрали кожу –
И затем на место не вернули.
Всё же превозмог я смерти жатву,
И с тех пор свободою дышу я,
Словно бы на небе взяли клятву,
Что о самом главном расскажу я.
* * *
Даже в чистый четверг от войны невозможно отмыться:
Вижу в синем дыму опалённые пламенем лица.
Всех накрыла беда, всё сравняла с землёй катастрофа,
Точно кончилось время – и к людям спустилась Голгофа.
И, пока ещё меч безнаказанно вынут из ножен,
Даже чистый четверг – невозможен для нас, невозможен.
* * *
Хорошо быть мужчиной,
И в беде роковой
Вознестись над кручиной,
Подшутив над бедой.
И зажечься лучиной,
И кручину забыть.
Хорошо быть мужчиной.
Только надо им быть!
Панацея
Я живу, дыханьем пламенея,
Силой духа мыслим и творим.
Есть одна от смерти панацея –
Это жизнь, что отдана другим.
Я мечтаю нежным быть – и нужным,
И, когда сбывается мечта,
Прихожу я в родственные души,
Чтобы в них остаться навсегда.
Встречи с другом пылкие мгновенья –
И тоски развеется туман.
Есть одно лекарство от забвенья –
Это жизнь, что просится в роман.
Этот мир – твердыня катаклизмов,
Но, как всадник, что всегда в седле,
Я благоговею перед жизнью,
Как пред высшим благом на земле.
И ещё не раз, благоговея,
Повторю соратникам своим:
Есть одна от смерти панацея.
Это – жизнь, что отдана другим.
* * *
Борису Фабриканту
В раннем детстве я, рот разинув,
За свободой ходил в кино.
Память, бабочка Мнемозина,
Залетела в моё окно.
От девчонок не пряча взора,
Постигал я начало Инь,
Быть отважным мечтал, как Зорро,
На глазах молодых богинь.
И душа, пробуждаясь, пела
И куда-то меня звала,
Беспокойно росла и крепла,
И любовь проросла из пепла,
А иначе и не могла.
Есть высоты и есть низины –
Ты всего лишь себя дари!
Память, бабочка Мнемозина,
Мой волшебный театр внутри.
Август
Октавиан басы берёт октавами,
Он в это лето помыслами врос.
Природа шепчет стеблями и травами,
Что юный Цезарь в сердце не донёс.
И светом отзовётся в сердце родина.
Блаженный август не оставит нас.
Преображенье – праздник плодородия,
И наступает Яблочный наш Спас.
Такая тишина часами ранними,
Когда проснёшься, счастлив и един!
И ароматов запахами пряными
Дышу я, как блаженный Августин.
Фотоохота
Мир, которому нету края,
Мир, в котором кругом – чудеса,
Будь внимателен: я снимаю
Скрытой камерой марки «Глаза».
Всё, что слышал я, всё, что я видел,
Не уйдёт от меня как мираж,
Потому что душа – проявитель,
Ну а память – надёжный фиксаж!
И ещё показатель уменья –
Это выдержки диапазон.
Он от вечности до мгновенья –
Галерея эпох и времён.
Ну, а прежде всего – увлечённость.
Мастер, вечность в себе задержи!
Регулирую освещённость
Диафрагмой своей души.
© Александр Карпенко, 2018–2023.
© 45-я параллель, 2023.