Все стихи Александра Иванникова
7 ноября 1994 года
Люби, мой друг,
Неистовость Ван Гога,
Цени подруг
И уповай на Бога.
Истец придёт,
Лишь только позови,
Опишет сбережения любви.
Куда бредёшь дорогою промозглой,
Как мумия бессмертна и безмозгла,
Поэзия, поэзия моя,
Без слёз, без вдохновенья, без рубля.
И время, безучастное доселе,
Следит за нами в половые щели,
Копается в кладбищенской пыли
Тщедушный червь Божественной любви.
Что потерял ты, брат,
В моей копилке?
Тебе не режет свет
Моей коптилки?
Бери свой крест, герой,
Вперёд неси!
И свой дирол
Без сахара соси!
Пусть бесконечно
Путает дорога
Учение увечное
Ван Гога:
Тупым ножом
Поэзию предтечь –
Противоречие рождает речь.
Уж третьи петухи тебя отпели,
Душа лежит, юродствуя, в постели,
Не всё ль равно, живьём или жнивьём
Пред кротким Богом – Голым Королём.
Молись как Лир,
За этот мир устало:
Кумир –
Лишь продолженье пьедестала.
На то ты и поэт,
Чтоб жить, зверея,
Как людоед
В скульптурной галерее.
1994
* * *
А дождь всё накапливал силы,
Всё вспыхивал, немо горя.
Его на плечах выносили
В залитые солнцем поля,
Где он, как свихнувшийся ёрник,
Как пьяный собрат ворожей,
Рыдал, изорвав о репейник
Глаголы своих падежей.
Ковчегом безгрешного Ноя
Опорою собственных вод,
Своей ли, чужою виною,
Но он никого не вернёт.
И тщетны его притязанья
И молний изорванный свет, –
Кого он разбудит слезами,
Кому прогрохочет вослед?
* * *
Ад и рай одинаково мнимы,
Чёрный бархат шипит у лица,
Пролетает вселенная мимо,
Запахнув рыбий мех пальтеца.
Груз невыплаканных мистерий,
Принцев датских зажившийся рой.
Средь возвышенных праздных материй –
Головою поникший герой.
Не о нём ли тщеславили трубы?
Не ему ли сплетались венки?
Пересохли, потрескались губы,
Влагой грёз напитались пески.
Чьё призванье звучит в отдаленье? –
Он устал! – миражи, миражи…
Тьма безвидна в преддверье творенья.
И пустые стоят этажи.
Он любил эту грустную землю
До изгнанья за четверть часа.
Тайна тайн нерасчётливо дремлет,
И не скоро найдёт пришлеца.
* * *
Т. К.
Ах, Август! света крошево –
А сам совсем ослаб, –
Пока служил хорошему,
Он был «прекрасный раб», –
Но только всё отмерено –
Всё тише на ветру
Листвой играет дерево,
И холодно к утру.
Проходит жизнь беспечная
По кругу не впервой
И лету быстротечному
Кивает головой,
Мол – свидимся мы к ужину
Иль через год – пустяк…
А голова завьюжена –
И не заметил – как!
Баллада о тайном знании
учила рыба рыбака
плетению сетей
узнала рыба за века
секреты всех петель
тому не учатся из книг
где только тень имён
рыбак прилежный ученик
послушен и умён
рыбак усидчив как скала
настойчив как река
и не нужны ему слова
для счастья рыбака
казалось выучен урок
и можно преуспеть
но ментор строг как носорог
и рвёт за сетью сеть
за сетью сеть летят в камин
что делать рыбарю
ведь знанье тайное глубин
его равно нулю
и сколько рыбе ни мирволь
её не провести
а значит кончен разговор
и надо сеть плести
рыбак по многу дней без сна
невзвидя белый свет
вот-вот получится она
которой лучше нет
та пред которой все мрежи
ярыги невода
лишь ложь лежащая во лжи
лишь талая вода
и сети этой не прорвёт
никто и никогда
но рыба знает наперёд
что это ерунда
при свете утреней зари
вся из одних монет
пускает рыба пузыри
в которых смысла нет
всплывая с медленного дна
туда где брезжит свет
она-то знает есть одна
особенная сеть
но эта сеть на всех одна
одна на всех одна
она самой себе верна
никем не сплетена
* * *
Белые крылья, как ветхие руки, – прекрасны,
Брошенный дом, обречённый на слом поневоле.
Что ты стоишь на пороге в тревоге напрасной?
Гибкие тени уже заселили обои.
Древняя Эдда, а может быть, сага, былина?
Длится история, пачкая кровью страницы...
Всё переменится, были бы влага и глина –
Будет Валгалла, которая воинам снится.
Степью полынною – солнце, – как детское имя,
Брошено плотью полынной, как бешеный мячик.
Смерть – это то, что всегда происходит с другими,
Смерть – это то, что не может случиться иначе.
В выцветшем небе стоят комариные стоны,
Полные смысла, на нём проступают реченья,
Кто их читает, слагает стихи и законы,
Впрочем, они для него не имеют значенья.
* * *
Богоискатели и дураки,
Нищие духом пребудут блаженны!
Где вы, погасшие маяки,
Так освещавшие горькую землю?
Утро всплывает из ила реки.
Тихо волшбу сотворяют и пажить
Богом покинутые старики,
Не сохранившие бренную память.
Хлебом пропахли суставы руки.
Горек насущный, но горечь и благость
Путает сердце. О, как далеки
Мы и они от того, что осталось.
И, умереть ожидая к весне,
Тихо глядятся в себя, как в колодцы,
И, умирать начиная во сне,
Древний старик осторожно смеётся.
Посох зажатый не пустит руки,
И в продолжение собственной смерти –
Богоискатели и дураки –
Память и совесть в забытом конверте.
* * *
Будем жить как трава в апреле,
Ощущеньем вины полны,
Словно кто-то в неправом теле
Опознал волосок струны,
Обобрал суету гордыни,
Переплавил уста в печать,
Только это – вчера… а ныне
Я намерен опять начать!
Пусть приснится мне поцелуя
Предающий расправе вкус,
Только к боли своей ревную, –
Пуст ноябрь – отгоревший куст,
Как сильна благодать сиротства
В этой давке ночного льда…
Бесполезно уже бороться.
Всё равно я вернусь сюда.
1989
* * *
Будто генная память погромов,
По ночам просыпаясь, болит,
Здесь душа не находит законов,
По которым живёт неолит.
Проходящему стражу порядка
Показав шестиречие крыл,
Причащаясь вселенской облаткой
И летейским вином из могил,
Говоря молчаливые речи,
Колокольной бронёю шурша,
Опустилась вселенной на плечи
Моё бренное тело-душа.
Не снести мне такого урона,
Не подняться на пальцах травы,
Словно древнюю память погромов
На моей замесили крови.
1985
* * *
Будь счастлив, человек, сегодня ты умрёшь.
Сегодня Божий суд, дарующий прощенье,
Как первозданный снег. Как благодатный дождь
Проходит над землёй, не мысля возвращенья,
Да будет тишина Присутствия во всём!
Смерть – тихое дитя аттической печали.
Оставлены дела и мысли ни о чём,
Не всё ль тебе равно, как прежде величали…
Будь счастлив, человек, всё кончилось добром,
Ты пущен в вольный свет, куда глядел из окон.
Душа, как мотылёк, скользит сквозь бурелом,
Где в глубине ветвей пустеет мёртвый кокон.
31.04.2008
* * *
В кругу высоких истин
И круглых черепов
Гуляет чудо-мистик,
Загадка дураков.
Лежит как шоколадка,
Проталина в снегу,
И гадко, гадко, гадко
Чудачить на бегу.
Он смотрит на монету,
Как будто этот сброд
Относится к предмету,
А не наоборот,
Кому-то этой сдачи
Достанет на века.
Как будто одурачить
Возможно дурака!
А сумерки всё мглистей,
А душный свет першит,
Края высоких истин
В зазубринах души.
Как будто жить иначе
Возможно на веку.
Кого-то озадачить
Достанет дураку.
1993
* * *
В любом предмете на просвет
Во глубине необычайной
Живут слова, которых нет,
Чей смысл – тьма, чьё имя – тайна.
Со сводов карстовых пещер,
Где тени гибки, словно плети,
Слова – прообразы вещей –
Глядят из мглы тысячелетий.
Они обречены страдать,
Не зная жребия иного,
В попытке вечной передать
Одно единственное Слово.
Они разбужены в ночи,
Которая не будет светом,
Их немота, что так горчит,
Известна только лишь поэтам.
2007
В пути
Л.Б.
Он (и к нам) приходил,
Сидел у костра,
Говорил, что к утру мир сгорит дотла,
Говорил, что останутся
Он и мы,
Потому что миру мы не нужны,
Говорил, что мы соль, говорил, что свет,
Говорил,
У него был на всё ответ,
Что отец у него мера всех мерил,
Говорил,
Говорил.
Мы сидели вкруг,
Мы глядели в ночь,
(Да и чем мы могли ему помочь!)
Он, конечно, прав,
Мир, конечно, плох,
Так и он не бох*.
А он всё говорил.
(Не мешали. Пусть!)
Сквозь слова в словах проступала грусть.
Ведь у каждого есть,
Что сказать другим.
Те слова, как дым!
А, когда ушёл,
За его спиной
Мрак сомкнулся,
Ветхий
И шерстяной,
Ни один из нас не заметил след.
Догорел костёр.
Наступил рассвет.
--
бох* - упрощение лексики
16.04.2013
* * *
В. Р.
В те годы, полнолунные, слепые,
Сходились в круг пропойцы и святые,
И плавились коричневые розы,
И зеркалами преломлялся образ,
Вокруг роились тени Пастернака,
Свет светом был, не покидая мрака,
И грязь остроконечную месили,
И метили в пророки да мессии.
Здесь музыка печально царовала
И, как всегда случайно, целовала,
И тени в круг сходились понятые,
И маялись фрондёры и витии,
Но тихо жили, тихо пировали
В холодном неустроенном подвале,
Где день за днём творился одинаков,
Весь в дарованье слова или знака.
А время шло и нас не замечало,
Кругами расходилась тьма причала,
И сквозняки, распатланны и наги,
Нас уносили, как клочки бумаги.
Смотрите в опустевшие анналы,
Мы были здесь, поэты и менялы,
Во времени, осевшем книжной пылью,
Как храм великодушному бессилью.
июль 2002
* * *
Г. К.
Облака плывут, облака…
А. Галич
В этом мире облака, облака,
Суть которых высока, высока.
Проплывают облака высоко,
Им оттуда, с высока, мы – никто.
Ничего не видно им, кроме крыш,
В горнем мире облаков гладь да тишь.
Только ветер омывает слегка,
Да вокруг плывут, текут облака.
Если знать, что над тобой, в вышине,
Существует мир, где вечность в цене,
Где одно, что краткий день, что века,
Всё равно, все как один – облака,
Всё равно, все как один – пар да свет,
Потому что облаков вовсе нет,
Только ветер, что парит, как рука
Собирает этот дым в облака,
Если верить ну хотя бы на треть,
Ты получишь эту велию твердь,
Белый сумрак без имён и измен,
Белый морок, белый сон перемен.
Ничего не видно здесь, кроме крыш.
В вольном мире облаков гладь да тишь.
Словно ветер, пролетают века.
Всё на свете – облака, облака.
12.10.2009
* * *
…Вот я и думаю,
что увенчает труд
любви, анафемы, прощанья и пиеты.
Да были ль счастливы хотя бы где-нибудь –
Четвёртое сословие – поэты.
Шарманкою беды не отпугнуть,
И не развесть отчаянья руками…
Коса и камень, карамель и – кнут…
Кто без греха, пусть первый бросит камень!
Я погожу.
Через заслоны лет,
неколебимо веруя в рассветы,
как по ножу,
как тень,
как дождь,
как свет, –
четвёртое сословие – поэты!
Немолчной правдой скованы уста,
как будто показалась в отдаленье
тяжёлая смоленская верста…
Кто без греха, не преклонит колени!
Так выдувает ветер пустяки
в саду осеннем из пустых скворешен…
Четвёртое сословие в пути…
Кто без греха, уж тем одним и грешен!
Молюсь за тех, кто гаснет, но горит,
Огонь, он в тех, кто вечно с миром в ссоре,
молюсь за тех, кто вышел покурить
и не вернулся…
1982
* * *
Вселенная ночам открыта,
И млечный бисер мечет с ног
Телец на глиняных копытах,
Скудельный пасынок дорог.
Как опрокинутая лава
С незамутнённой высоты,
Стремится звёздная орава
Закрыть зрачок от пустоты,
Но холод дикого пространства
Невольно сердце веселит…
Что – жизнь? Лишь след протуберанца
На чёрном бархате обид!
Мы в этот мир пришли со всеми,
Сжигая за собой мосты,
Быть может, мы всего лишь тени
Великой звёздной пустоты.
май 2003
* * *
Встают туманы на заре,
Цветут разгневанно куртины.
На мир, отринутый во зле,
Спокойно смотрят серафимы.
Покорно спят мои друзья,
Сад тишиною переполнен.
Мережит талая заря
Ковшом немилости Господним.
Кружат устало мотыльки,
Подвластны вечному испугу.
Четыре берега реки
Послушно движутся по кругу.
И, видно, так заведено,
Что в ранний час, когда светает,
Горчит вчерашнее вино,
И кровь вчерашняя скисает.
В тяжелом мареве весны
Братоубийственная мета.
Перед рассветом все равны
В Великом равенстве навета.
В который раз перед Страстной
Блуждают шорохи ночами.
И опьянение весной
Есть разрешение печалью.
От именинного стола
Рассвет стремится тихим прахом
На золотые купола
Ещё неведомые страхам.
1994
* * *
Всё, что было молитвой отмечено
И гореньем высокого дня,
Оставляет на сердце отметины –
Тишина – тишина – тишина!
Но когда отступает высокое,
Оставляя свои рубежи,
Подступает до срока (до срока ли?)
Мировое свидетельство лжи.
Всё, что было болезнью и памятью,
Составляет свидетельство дня,
И в глазах твоих скачут гекзаметры
Голубого нагого огня.
1988
* * *
Вчерашнею ночью осыпался клён,
И листья, как угли в золе остывают:
Осенняя данность, нестрашный урон.
В торжественном небе о нас забывают.
Не страшно кружиться ветрами – в пыли,
Неся в подреберьи осеннюю мету,
Не так ли по миру идут короли,
Прискучив наивностью старого лета!
Торжественней Баха чужих похорон,
Невнятен язык матерьяльных событий,
Где всё обнимает и пестует Крон,
Низвергнутый Зевсом в земную обитель.
Пусть Мойра прядёт конопляную нить,
Она всё грубее и в пальцах нервозней.
Тебе я уже не могу изменить,
Как позднему небу и осени поздней.
1986
* * *
Гений парадокса,
Он совмещал в себе несовместное,
И был бесконечно разнообразен:
Мерзок и противен,
Холоден и бездарен,
Страшен и смешон, –
Мир, где нам выпало…
Жить?
1990
Гипотеза
Как на речке, на Тунгуске,
Что-то в небе пролетало,
Лопотало не по-русски,
Что-то на земле искало.
Не нашло и улетело,
И осталось непонятно,
Что Оно найти хотело.
И зачем лететь обратно?
Или мы живём на свете
И влачим свои печали,
Чтобы всякие вот эти
Нас совсем не замечали?
Чтоб летали, где хотели,
Занимались пустяками,
Ну а мы бы всё терпели,
Ну а мы бы потакали!
Мы сегодня встанем рано,
Запалим по кругу ельник –
Чёртик лезет из стакана,
Вот наклюкался, бездельник –
Мы покажем этим дискам,
Как вонять у нас озоном...
Пусть те чешут по-английски
И летают над Гудзоном!
Голос
Почитай мне Ахматову вслух –
я ценю гениальность старух,
пусть ответствуют Музы седые!
Понимаешь: уже не сплести,
раз разрушив, зажатый в горсти,
затянувшийся узел Гордиев.
В этом небе довольно пустот,
и уже никого не спасёт
апокалипсис твой – без героя…
Почитай мне Ахматову вслух!
то, что сказано было меж двух,
никогда не пребудет золою.
Кто посмеет в торжественный час,
злою волей своей омрачась,
тьму принять и любить приучаться!
Если зреньем в ночи пренебречь,
остаётся и голос, и речь,
и любовь на правах домочадца.
Этот голос – спасательный круг,
почитай мне Ахматову, друг,
почитай мне Ахматову, слышишь?
Подорожник цветёт и тростник,
и, к ограде церковной приник,
здесь шиповник взбирается выше…
апрель 2011
* * *
Горечью кроткой,
Тайной струной
Имя твоё неизбывно со мной.
Звук уводящий,
Окрик дверной –
Имя твоё неизбежно со мной.
Ищет впотьмах
И грозит тишиной
Имя твоё, неразлучно со мной.
Странной,
Нелепой,
Ненужной виной
Имя твоё неразлично со мной.
Будет иная –
Буду иной!
Имя твоё неотвязно за мной.
Клятвой,
Молитвой,
Болью зубной,
Имя твоё – неотвратно – со мной!
Тяжкой юдолью,
Ношей земной
Имя твоё сторожит за спиной.
Кто ты?
Зачем?
Почему надо мной
Имя твоё нависает стеной?
Сон –
Претворенье боли дневной, -
Имя твоё не разгадано мной.
1990
* * *
Да будет твой полёт высок
И светел,
Мой неприметный мотылёк,
Мой ветер,
Сквозняк – сквозь все материки,
Сквозь годы,
Касанье лёгкое руки,–
Погоды
Тебе! Я знаю наперёд,
Приметил,
Твой убывающий полёт
Сквозь ветер…
* * *
Да здравствует судьбы неповторимый бред!
Созвездье Гончих Псов теряет санный след.
Открой мне слух, Весна, как – бритва на запястье:
Лишь кровью пишутся лепные письмена,
Непрожитой судьбой я заплачу за счастье
Из суеты давать созвездьям имена.
Не скроет от беды высокая обитель:
В рогоже голодать, солому ворошить…
Что делаешь во тьме, загубленный учитель –
Бессмертье? Тишина? Безумье? Ни души?
И небо за спиной, и Небо пред глазами!
И зов ночных часов куда как одинок,
И нам, познавшим страх и бредившим азами,
Не лиру передашь, но терновый венок.
Да здравствует Судьбы высокое глумленье!
Мы раздадим себя по каплям, по словам,
Пусть изойдут теплом сосновые поленья,
Да здравствует вино с золою пополам!
1982
* * *
Даруя чёрным небесам
То, что даровано и синим,
Здесь каждый умирает сам
На перекрестье гибких линий.
Затем шуршат карандаши
Своей мышиною пробежкой,
Что нет бессмертия души,
Пока есть вышняя надежда.
Что делать, если под стопой
Вдруг хрустнет панцирь насекомый?
Какою уходить тропой
От участи, такой знакомой?
1985
Докладная записка
Под ярким светом потолка,
Под строгим взглядом с антресоли
Я прорастал наверняка
Горошиной в стручке фасоли.
За отмель млечного песка –
Случайный выбор лотереи –
Храня инерцию пинка,
Мой дух покинул эмпиреи.
Я потерял себя, но речь
Во мне блуждала бездорожно,
Как то, чем можно пренебречь,
Как то, чем пренебречь не должно.
Сведя отметины пути,
Пустынным страхам суеверна,
Душа томилась взаперти.
Зря! Пустота Твоя безмерна.
Как семя, брошенное в грязь,
Оставленный без прав по праву,
Я прорастал, не торопясь,
И я пророс Тебе во славу.
Я всё растратил. Что беречь!
Сума пуста. Душа порожня.
Я – то, чем должно пренебречь,
Я – то, чем пренебречь не можно.
Боюсь, что стану привыкать
И торговаться поневоле.
Как может в небо проникать
Горошина стручка фасоли?
Так пламя, сжатое трубой,
Звучит протяжно и плаксиво,
Но что Ты хочешь! – пред Тобой
Лишь глина, что себя месила.
Всем этим можно пренебречь,
Всем этим пренебречь не можно
В обители случайных встреч,
В прокисшей млечности творожной,
Здесь свет, помноженный на мрак,
Здесь голубь, спутанный с любовью,
Здесь Ангел, загнанный в бардак…
Ну что Ты,
Я не прекословлю!
1998
* * *
Древо Познанья двоится в солёной беде,
Древо Познанья цветёт по колено в воде,
Страж волосатый Эдема в холодном бреду,
Мает холодная пена дорогу стыду,
Движется чёрной змеёй колокольная ночь,
Нижется чёрной землёй валтасарова дочь,
Дышат ступени под чуткой ногой ходока,
Дрожь отступлений из влажных закут маяка,
В брошенных шлемах ютится бродячая грязь,
Сточен как лемех прибой, непрестанно молясь,
Золото Рима в кровавой пыли платежей,
Неотразимо движение точных ужей.
1993
* * *
Друзья… Забудем эти пасторали,
Когда уже не в силах мы помочь.
Я знаю, что друзей не выбирают
Среди умерших и ушедших прочь.
Друзья и мамонты… А век какой на стрёме –
Железный, если по календарю,
А я живу в пятиэтажном доме
И сигареты горькие курю,
Друзей зову. Мне отвечает эхо –
И стены накреняются, дрожа…
Вот позади очередная веха,
Запахана последняя межа.
Друзья, уже ни гимны, ни хоралы
Вас не вернут в мою тугую ночь,
Я знаю, что друзей не выбирают
Из тех, кому не в силах мы помочь,
Куда же вы! Друзья проходят мимо,
И длится, длится эта пантомима
Под музыку невнятную шагов.
Последний друг показывает спину,
Но остаются звуки клавесина,
Тяжёлый дождь и запах городов.
Но остаётся музыка и горе,
Но остаётся надпись на заборе,
Жизнь остаётся тяжестью примет,
И ты богат. Но счастлив ли? – Едва ли!
Когда б меня по имени позвали
Друзья ушедшие, которых нет.
1978
* * *
Душа, беги высоких истин,
Смотри, как хлещет листопад,
Как падают на землю листья,
Как листья по ветру летят.
Последний раз легок и сочен
Их вызов, брошенный траве,
Как будто множество пощёчин
Таила осень в рукаве.
* * *
Живу, курю, валяю дурака, –
Жизнь мимо протекает, как река,
По берегам волчцы да лебеда,
Да ил на дне, да тёмная вода, –
Всё как всегда.
И где-то за рекой –
Мне говорят – есть воля и покой.
Я им поверил бы наверняка,
Но Летой называется река.
11.07.2013
* * *
Жизнь не обяжет, так обяжет смерть,
Смерть не обяжет, так обяжет память
Найти себя, немотствовать, не сметь
До наготы дотронуться руками.
Свет не обяжет, так обяжет мрак,
Мрак не обяжет, так обяжет память:
Ненайденная разболится так,
Как может разболеться только камень.
День не обяжет, так обяжет ночь,
Ночь не обяжет, так обяжет полночь
Деянья человека превозмочь.
Деревьев облетающая помощь
Спешит у светофора на углу,
Кружит над нашей памятью осенней.
И я, конечно, больше не умру,
И мне не нужно больше Воскресений.
1986
* * *
Жил да был Зенон –
Зачинатель ссор –
Всю дорогу он
Вёл с Зеноном спор,
Вопрошал Зенон:
– Как идут дела?
Отвечал Зенон:
– Не летит стрела!
А когда летит,
Как велит канон,
Долететь стреле
Не даёт Зенон.
Посидел Зенон,
Покурил траву:
– Это страшный сон…
Зачеркни стрелу!
22.06.2013
* * *
За десять минут до смерти
Я всё ещё буду жить,
И облако синей тверди
По-прежнему будет ждать.
И нет ничего, поверьте,
Что стоило бы сложить,
И что нельзя было б вычесть
Из суммы всего, что жаль.
Поскольку сгорают свечи,
Постольку стекает воск.
Гуляет Улисс неметчин
В толпе говорливых слов.
Отверзни пустые очи,
Пей сок не раскрытых звёзд!
А прошлое, между прочим,
Не стоит ни слов, ни снов.
Когда же холодный вечер
Тебя приведёт туда,
Где звёзды дрожат как свечи
В бездонных кристаллах льда,
Простором слепым отмечен,
На той стороне межи
За десять минут до встречи
Я всё ещё буду жив.
декабрь 2003
* * *
Зарифмовано небо с дорогой,
Зарифмованы память и боль,
На небесном допросе о многом
Расскажу, но об этом – уволь!
Выверяя по компасу почерк,
И с Писаньем сверяя часы,
Всё равно я останусь неточен
В суете городской полосы.
По дороге, ведущей куда-то,
По единой юдоли со мной
Ты пройдёшь от рассвета к закату
И успеешь вернуться домой.
Расстоянье и время, и страхи
Мы оставим, как лишний балласт
Раздадим до последней рубахи
Все стихи, пережившие нас.
Отпускаю редиф соловьиный
И картавящий стык воронья,
Как душа у Вселенной ранима
И полна голубого вранья.
Я не знаю, что делать с тобою,
У каких адресов одолжить
Имя то, что не станет Судьбою,
И которого не пережить.
1986
* * *
Здесь май кощунствует, потщится,
Творит и воздух, и свирель,
Зелёный морок коалиций
Средь неуместных бакалей.
Рождённая в года разлада
Не подъярёмная страда
Встает ветвями вертограда
Над муравейником стыда.
Зелёные упанишады
Раскачиваются в бреду,
Храня могильную прохладу,
Как подневольную руду.
Травой забрызганы колени,
Но снова целятся в меня
Фугасы вздыбленной сирени,
Как залпы вечного огня.
Казённый воздух переливчат,
И тень бежит от фонарей,
Покойся, мёртвое величье,
В оградах каменных дверей.
Здесь в состоянии примятом,
Так, что кружится голова,
Цветёт сирень, махровым матом,
Святые путая слова.
1999
* * *
1
Здесь, забытая временем года,
Пожелтевшая мокнет листва,
И дежурная крутит погода,
Обнаглевшая до торжества,
Истлевают последние листья,
Им уже не гореть на кострах,
Умирают певцы, забываются письма,
В мёртвых кронах смиренье и страх.
2
Так конец вызван к жизни началом,
И прощенью не быть без греха.
Та, в чьей певческой плазме крепчали
Драгоценные вина стиха,
Ненашедшая Господу имя,
Сохранившая ход за собой –
Да, язычница, но – не судима,
Самозванка со страшной судьбой.
3
Мы живём обещанием света,
Мы солёной присяге верны,
Как стена в ожиданье портрета,
Как страна накануне войны,
Но мы живы не этой Судьбою,
И не этой Судьбою горды:
Не забвением перед бедою,
А сознанием передбеды!
4
Мы не пишем слоёные письма,
Наш удел нам известен и жалок,
Из бессчётных затасканных истин
Выбираем, чтоб косо лежала,
Погружённые в Лету по пояс,
Мы Харону давно задолжали,
Но наш певчий, наш сорванный голос
Не загнать ни в какие скрижали!
1982
* * *
Зеркало, подёрнутое ряской,
Словно глубь заглохшего пруда.
Небо отражается подсказкой:
В этих водах не найти следа.
Я виновен каждой половиной
Трещиной разъятого лица,
Я виновен, я пришёл с повинной,
От начала мира до конца
Я виновен. Я пришёл напрасно.
Я уйду, как было много раз,
В зеркала свободное пространство
Паутиной трещинок у глаз.
1987
* * *
…И разобьётся сердце о гранит –
Не собирай, обрежешься, осколки,
Пыль не стирай с облезлой книжной полки –
Здесь некого неволить и винить.
Здесь некого неволить и жалеть,
Не забывай – любой из нас в ответе,
Когда тиранит стёкла хмурый ветер,
И громыхает траурная медь.
Но оборвать повествованья нить
Мне не удастся, всё идёт к финалу,
Я от твоей судьбы завишу мало,
Так мало, что могу тебя любить.
И. С. Бах
Как тяжко эту музыку почуять
В последний день творения земного –
Триумф страстей в «Страстях от Иоанна»,
Немного хлеба, ворожбы немного.
В последний день всё так же неустанно,
В последний день душа себя врачует.
Я это выстрадал, я это вынес,
Что ты болишь, душа, поскорбной мукой?
Нет, в ожидании ночного стука,
Такой музыʹки нам уже не слышать.
В последний день всё так же неустанно,
В последний день душа себя спасает.
Мучительно «Страстями» грезит воздух –
Блестящей чернотой по бездорожью…
О, вера, всей языческою дрожью
Как я могу тебя не ужаснуться!
Триумф страстей в «Страстях от Иоанна» –
В последний день всё так же неустанно…
Когда родится звук – родится отзвук,
Когда родится боль – родится рана,
По комнате нагой распластан воздух,
Конец страстей в «Страстях от Иоанна»,
В Последний День всё так же терпеливо
За окнами цветёт нагая слива.
1984
Из Вильсона
Потому что всё лучшее,
что никогда не случается,
Что уже сотни лет
обещали благие умы,
Не логично в себе
и собою само исключается,
Нам достались пиры
прославления царства Чумы.
Мы привыкли к Чуме,
даже лошадь родится с подковою,
Не понятно зачем
нас чураются со стороны.
Мудрено им понять
нашу вечную душу, которую
Освещают костры
ненасытной и дикой Чумы.
Всё одно этот мир –
только малая сказка безумия,
Чужаку не узнать,
как прекрасна она изнутри.
Как прекрасны пиры,
как бубонны слова вольнодумия
Распростёртого в корчах
истомой Чумы визави.
Длится сон, где уже никому
никогда не отчаяться,
Где все сущее сводит с ума
или сходит с ума.
Не кончается пир, не кончается
пир, не кончается,
Потому, что никак
не окончится эта Чума.
90-е
* * *
Избыть весь бред черновика,
Истратить слово вчерновую –
Твою холодную ладонь
Отогреваю поцелуем.
Здесь задней мысли никакой:
Целуют звёзды и распятье,
Я жив тобой и мёртв тобой,
На мне лежит твоё заклятье,
Когда в бреду черновика,
Его живительных агоний,
Как ни была б ты далека –
Приблизь к губам моим ладони!
1981
* * *
Измята, измочалена
Сирень моя, печаль моя.
Жасминовые выбросы
На выдохе, на выхлесте.
И жалостью, и жизнею
Вдруг зацветает жимолость,
Всем таинством рождения,
Смертей и возрождения.
И словно крик отчаянья
Сирень моя, печаль моя!
май 1987
* * *
Как восковой печатью,
Сцеплены гири сна,
Если стихи печатать,
Можно сойти с ума,
Где суетой дневною
Непроходимых троп,
Словно придурку Ною,
Снится плавучий гроб.
Как неизбежен поиск
Слепо-ночной руки,
Так неизбежен полюс,
Полюс твоей тоски.
Я говорю со всеми,
Всё, утаив во всём,
Нас пробивает время
Встречным ночным дождём,
Нас сохраняет время,
Точно песок со дна,
Я говорю со всеми,
Тихо сходя с ума.
Больше не беспокоюсь,
Слушая сквозняки:
Он неизбежен – полюс,
Полюс твоей тоски.
1987
* * *
Когда на ночь мы сменим день –
За суетой – вдвоём,
Цветёт за окнами сирень
И плачет о своём.
Где птичке с когтем не пропасть?
В работе – чёрный день.
Сирень – разрыв! Сирень – напасть!
Мы не умрём, сирень!
И, если знаю слово лжи,
Сегодня – онемев –
Сирень, сминая рубежи,
Расплёскивает гнев!
Когда на ночь мы сменим день –
За суетой – вдвоём,
Цветёт за окнами сирень
И плачет о своём…
1981
Колыбельная
Маленький серый лондон*.
Капает, капает с крыш.
Что же ты крутишь локон
И по ночам не спишь.
Где-то гремят морозы,
Кончились папиросы,
Глухо пробило пять.
Дремлет орган забора,
Но Иоганн в запое,
Маленьким надо спать,
Спать, свою боль баюкать,
Ждать не тепла, но вьюги,
Не находить – терять.
Надо считать баранов,
Спрятать в подушку раны,
Слышишь, пробило пять.
Все мы одной породы,
Пасынки непогоды,
Поздно теперь менять.
Дует со всех отдушин,
Но почему так душно?
Маленьким надо спать.
Белая птица чайка,
Белая, словно чайник –
Это уже во сне.
Скоро настанет утро
Всей суетой минутной.
Будет зима и снег.
--
лондон* - нарицательное
1980-е
* * *
Кошки любят рыбу, но не любят воду,
Потому у кошки жизнь не задалась,
Лучше быть как мошки и летать повсюду,
Только мошку может тоже съесть карась.
Мудрая природа существует вечно,
Мудрая природа тварей создаёт,
Каждое творенье, в сущности, увечно,
То есть совершенно задом наперёд.
Кошка любит рыбу, рыба любит мошку,
Мошка любит кошку, любит всех Исус,
Потому смиренно погрустим немножко,
Не спеша привыкнем и войдём во вкус.
Всё идёт отлично: мышка кошку встретит,
Кошка встретит мышку, счастливы они.
Зло всегда первично, а любовь – на третье,
Соблюдай приличья, скуку прочь гони!
* * *
Кто помнит меня, тот не знает меня,
Кто знает меня, ничего не запомнит:
Я темь обнаглевшего жаркого дня,
Табачный каскад непроветренных комнат,
Тщеславный рассвет не застанет меня,
Я медленно сплю, просыпаюсь устало,
И, если весна почему-то настала,
В том нету заслуги минувшего дня.
Кто любит дожди, не причастен ненастью,
Тяжёлое небо сквозит надо мной,
И я ни порукой тому, ни виной,
Что нет ни покоя, ни воли, ни счастья,
Ни хлеба насущного, ни тишины,
И что сновидения наши лукавы,
Что нас обманули и люди и сны,
И перстень с печаткой, и небо с оправой,
Земною, небесной и прочею славой,
Которой мы заживо погребены.
1987
* * *
Кто ты, откройся, не таясь!
Согласно музыке и ГОСТу,
Какая вера занялась
Вчера на пасмурном погосте,
Когда багровая листва
Вдруг на ветвях не удержалась,
Пустые путая слова,
Какая вера возрождалась
Облезлым каменным крестом,
И жаркой ягодой рябины;
Какой Господь за тем кустом
Сидел, кошачью выгнув спину,
Господь бездомных воробьёв,
Господь больной листвы осенней,
Господь, покинувший жильё,
Господь, пришедший во спасенье;
И вера, выпростав крыла,
Глумясь над кладбищем понурым,
Как росчерк на душу легла,
Как нотный знак на партитуру, –
Храни отметину, душа,
Не выпускай волшебной нити,
Бог на конце карандаша…
Но я забылся, извините.
* * *
Ласковый размер –
Мой хорей певучий –
Лишь для крайних мер
Сберегает случай;
Рифмою простой
Отведёт несчастье,
Женской теплотой
Выкажет участье, –
Голубой налёт,
Как пыльца, летучий, –
Кровью изойдёт,
Сам себя измучит,
И всего затем,
Чтоб в преддверье века
Выбрать ту из тем,
Что тревожит эхо.
1986
* * *
Мальчик тонкий, как икона –
Не пожать руки.
В этом доме всё исконно,
Даже сквозняки.
Грустным именем Елена
Беды назову,
День погаснет постепенно –
И – ничком – в траву.
Небо выцвело в окошке,
Тяжела рука,
Алюминиевые ложки,
Чай из табака…
Вдруг ударит с небосклона –
Ослепью – в глаза!
Мальчик тихий, как икона,
Тихий, как слеза.
1981
* * *
Мне бы жизнь сыграть как фугу,
Ноты лишней не творя,
Ледниковому испугу
Путь в низину проторя,
Чтоб, вконец невыразима,
Нежно путая слова,
Жизнь обманчивой ундиной
В блеске инея плыла,
Чтобы в фокусе нерезком
Свет и тень вели игру,
Чтобы жизнь была довеском
Яркой смерти поутру.
* * *
Мои гениальные дети – стихи,
Печальные дети с большими глазами,
Прощайте врагов, отпускайте грехи,
Не помните зла, становитесь богами.
Ступайте по миру, где лживый пророк
Несёт околесицу сонного бреда,
Где гордиев узел беспутных дорог
Вас к славе не выведет, выведет к небу.
Живите без памятованья о мне,
Что толку в случайной потуге рожденья,
Когда вы сгораете в горнем огне,
Чтоб пеплом вернуться на ниву сраженья,
И снова воскреснуть за чьи-то грехи,
И вновь породниться с пылающей бездной.
Мои окаянные дети, стихи
С судьбою богов, никому не известных.
18.10.2008
* * *
Моленье о всех, кто сюда не придёт,
О тёмных сердцах, переполненных влагой,
О втоптанных в землю, застреленных влёт,
Кто жил и влюблялся с посмертной отвагой,
Кому и сейчас не сносить головы
Средь потных хранилищ словесного лома,
Об имени пепла, о боли травы,
О мёртвых записках из мёртвого дома…
1989
* * *
Мы попали в чужой окоём,
Но и здесь, от войны, от крысиной,
Мы, пожалуй, опять не уйдём,
Как бы Бога о том ни просили.
Как бы мы ни вгляделись во тьму,
Тьма останется мёртвой и синей;
Не воздвигнуть треножник уму,
Как бы Бога о том ни просили.
И, когда обретается путь,
По просторам великой России,
Нам в дороге опять не уснуть,
Как бы Бога о том ни просили.
Иоанн откровенен в конце
Очарованной книги Завета,
Проступает печать на лице
У рождённых для мрака, для света,
Но творенье не ведает зла,
И от памяти, вырванной силой,
Остаётся на сердце зола,
Как бы Бога о том ни просили!
1986
* * *
Мы рождены во времени гнилом,
Оно висит над письменным столом,
Оно паденьем жутким угрожает,
И, даже, если знаешь, что не так,
Часы стенные каждый раз – тик-так –
Его секундой каждой порождают.
Мы можем жить в различных временах,
Но по родному запаху тоскуем.
Спастись! Куда? Ведь мы повсюду прах,
И память нас не в первый раз страхует.
Что делать, мы подвластны всякой лжи,
И ледяные острые ножи
Подошвами прохожие шлифуют.
Не в датском королевстве, но гнилом
Гнилые тени входят в каждый дом
И на свечу негаснущую дуют.
1988
* * *
На кладбище пахнет землёй,
Последний посев совершая,
В обличье своём костяном
Здесь шествует Муза босая,
Податель сего ремесла,
Она сохранённое взыщет.
Как буйно сирень расцвела
На этом убогом кладбище.
июнь 1989
* * *
На той стороне Леты
Стоит золотая осень,
Шальные плывут светы,
Мережит бельмом просинь,
Стоят золотые грoбы
На черных своих лафетах,
Где синие спят микробы
До следующего лета.
На той стороне Леты
Плетут кружева маки,
Святые живут брeды,
Ведут хоровод мраки,
Отравой сухой в очи
Седая летит пудра,
И гаснут огни ночи
До следующего утра.
Разменной звеня монетой,
Виновное перед всеми,
На той стороне Леты
Живет нежилое время.
Смотри, не молясь, присно,
Из темных глубин смеха,
Как гаснет твоя пристань
До следующего эха.
1993
* * *
Над быстрой рекою,
Над чёрной водой
Сидел человечек
Такой молодой...
Всё вздор, суета, начинаю сначала:
Река в полнолунье, как птица, кричала,
Над быстрой рекою,
Над чёрной водой...
Опять этот вздор! Мне не сладить с собой,
Ведь надо сказать, что река омывала
Священного грота глухие провалы,
Над быстрой рекою,
Над чёрной...
Постой!
Ты вывернешь душу, мотивчик простой,
Тебя повторяет со смертной истомой
Душа,
Словно звук уловила знакомый,
Над быстрой рекою,
Над...
Что за напасть!
К частушке какой-то душа прикипела,
И я уличаю постыдную страсть
Души неразумной и смертного тела,
Как будто мы знаем,
Мы помним с тобой –
Над быстрой рекою,
Над чёрной водой
Сидел человечек
Такой молодой,
Делился с рекою
Своею бедой,
Река же беды его знать не хотела.
90-е
* * *
Нас любят, потом забывают,
Потом вспоминают, когда
В незрячем верху догорает
Забытая солнцем звезда,
Но нам уже явлена милость
Всю жизнь простоять на меже,
И то, что однажды случилось,
Не числит нам куш в грабеже.
1991
* * *
Не надо вспоминать
У края неба!
О, если бы не знать,
Не жить, не ведать!
О, если бы не пить
Твоей отравы,
О, если бы не жить
У края славы!
Довольно кустарей
Дурного слова:
Сначала – околей:
Первооснова!
Уже звучит труба
Армагеддона,
Всё знает за тебя
Трубой ведомый.
Солёные дожди,
Свинцова полночь…
Немного подожди
Окстись! Опомнись!
Припомни поскорей:
Зелёный мячик,
Всю ложь поводырей
Твоих незрячих
И холод тишины –
У края света.
В предчувствии вины –
Душа поэта!
Я знаю ложь твою,
Свинцовый мрамор,
Но слава воронью
В оконной раме,
Достаточно судеб,
Проклятий, болей…
Я – на Святом Суде
Твоих Любовий!
Где Тора, где Коран?
Не сыщешь места!
Но вновь звучит орган
Господней Мессы!
1982
* * *
Небо ночное стоит за плечами,
Плачет звезда̀ми жасминных урочищ,
Боли твоей подобает молчанье
И исполненье часов и пророчеств:
В каждом рождённом плод поздних раздумий,
Мудрость язычества, тайнопись бреда,
И для того, кто посмел обезуметь, –
Эта земля – только нижнее небо!
1987
* * *
Невыносимый звёздный свет,
Как нить, протянутый над бездной,
Ты брошен в темноте беззвЕздной,
Свет звёзд, которых больше нет.
Но, может быть, в иной черёд
Сама звезда, чужда запретам,
Оставлена минувшим светом,
В грядущем свете оживёт.
Существованье – это сон.
Всё, чем бы мы ни дорожили,
Подвластно ярости пружины,
Что движет стрелки в унисон.
А может быть – наоборот:
В мирах, исполненных причуды,
Мы – сна прозрачные сосуды,
И это – время в нас живёт.
сентябрь 2007
* * *
Ю.С.С.
Недалеко – у входа – есть каштан.
Он одинок и строен, словно птица,
В нём время непричастное ютится,
Он весь как небо – из незримых ран.
В час тайной жажды здесь дано напиться
Лишь одному, кто для других – изъян.
Но – суть времён, насмешливый тиран
Меняет имена, меняет лица,
Пытается прорваться за барьер, –
Ответа нет! Каштан и три скамейки
Упорны. Держит оборону сквер
В саду, не помышляющем о смерти.
Течёт с небес осенняя вода –
Каштан цветёт. И это навсегда!
07.09.2013
* * *
О вечное насилие души!
Когда в полях смолкает зимородок,
Сверши свой праздник, таинство сверши
По праву естества своей породы.
Звезда остроконечная во лбу,
Душа, произнесённая средь песен,
Несёшь свои полцарства на горбу,
И мир не так безмолвен, дик и тесен.
И боль не та – отрадней и светлей,
Как будто первый день не есть последний.
Куда податься от слепых корней
Травы, навечно вросших в эту землю:
Ковыль, ковыль, ни кочки, ни куста,
Осока ноги путнику изранит,
Но я кровоточащими стопами
Целую землю в ржавые уста.
Я так спешил, что не застал весны,
И осенью своею не доволен…
За всех, кто ранен, и за всех, кто болен,
Степь, посох и слова мои верни!
О, вечное бессилие души!
Степь, помоги! Полынными руками
Войди в мои стихи, и разреши,
И расплещи мой труд черновиками.
1982
* * *
О, женщина, оставь свой тайный страх:
Ещё не поздно, но уже не рано;
Он вырастет, как слово на устах,
Раскрытых в крике, как сплошная рана.
Он вырастет, он начинает жить,
По прошлому тоскуя осторожно,
Но памятью своей не дорожить
Научит век сплошного бездорожья.
В порыве от распластанной земли
К распластанному небу, он устанет,
И где-то там, в развёрзнутой дали,
Языческий его подхватит танец.
Смерть не страшна тому, кто пережил
Своей печали голос неумелый,
Кто памятью своей не дорожил,
Кто поступился вечностью и телом,
Кто был, остался и пребудет – всем,
В суд над собой не втягивая Бога,
Кто отошёл от матриц и систем
И умер, не переступив порога.
1986
* * *
Огнедышащий гений заката,
Что пророчишь нисшествие тьмы!
Или чем-то земля виновата?
Или нам не довольно зимы?
Может, мы и немногого стоим
Пред великой твоей крутизной,
Перед тягостным настом историй,
Перед мёртвой и дикой страной,
Только тьма, что пугала в начале,
Обернётся покоем в конце,
И закат догорит за плечами,
Как забытый фонарь на крыльце.
21.04.2011
* * *
Одиночество гибельней славы,
Страшнее времени,
Осторожней вечернего света.
Привкус его на губах –
Привкус горького миндаля
И йода.
Одиночество – тайна,
Которую нам не понять.
Одиночество не укрыть
В пространствах лгущих зеркал, –
Одиночество останется тайной
И в разбитых вдребезги стёклах.
1989
* * *
Однажды случится весна,
Однажды проснутся капели,
И сны, что пройти не успели,
Блеснут в глубине, как блесна.
Как холодно здесь, как светло…
Так пусто в оставленном храме,
Где тайный проход меж мирами
Хранит ледяное стекло,
И небо – эмаль и камедь.
Но в воздухе реет зараза,
И всё – неотступно и сразу –
Весной начинает пьянеть…
Вот-вот, – и начнётся весна,
Вот-вот, – и прольются свирели,
Сиринги очнутся в купели,
И Пан пробудится от сна.
Март 2006
* * *
Он жив иль нет, не всё ли нам равно!
И жив и мёртв, непобедим и смертен,
Паяц-поэт в нелепом домино,
Принадлежащий склочности столетий,
Да нет, не той, что дремлет на часах,
Да нет, не той, что прячется в оврагах,
Всей суетой, за совесть, не за страх,
Свободы выбора предсказанного шага,
Нелепости, величия его
Не выразить и не снести тетради.
Один за всех, и все на одного,
И мадригал на траурной ограде.
Скажите, чем при жизни дорожить?
Скажите, что останется, что смеркнет?
Я лишь прошу к надгробью положить
Мои стихи, неправленые смердом.
Что делать нам, вселенная бедна!
Конечно, мы писали не скрижали,
Конечно – позабыты имена,
Но не ложитесь там, где мы лежали!
Мы вечны, словно солнце и трава,
Мы были и до нашего начала,
Мы знали бесприютные слова,
Нас полночь и любила и венчала,
Да, здравствует триумф средь пустоты,
Да, здравствует невыносимость клади,
Огнём исходят шаткие мосты
И мадригал на траурной ограде!
1982
* * *
Она бессмертна, выбор сделан ею,
Но это верно только для меня.
В пронизанную звёздами аллею
Уходит память ласкового дня.
Как жизнь истосковалась по величью,
Как долго нянчить на худых руках
Сырую данность вечного обличья,
Устало отражённую в веках!
Всё, чем была богата передряга
Любви и бесприютности пути,
Во тьме аллеи светит белым стягом;
Уходит, не решается уйти.
И я бегу в аллею в клочья дыма,
С проклятьем и осанной на губе,
И я бегу и пробегаю мимо
Всего, что было дорого тебе!
1986
* * *
Опять идут глухие ночи,
И ты повержен пред собой
Прекраснейшим из одиночеств,
Неверно названным судьбой:
Не ты ли, бесноватый светом,
Не проливая чаши тьмы,
К истокам Вечного Завета
Привёл кочующие сны,
Не ты ли? – но уже не стоит
Себя обманывать, когда
Разбилась о журнальный столик
Твоя последняя звезда.
1990
* * *
Осенний дирижёр –
Зияющая рана –
Слабеющей листвы невыносимый свет,
Сквозь суету теней вечернего органа
Отрывистые па
Суровых кастаньет.
И нет иной земли,
Где листья пахнут солью,
И не сыскать причин, и не просить пощад,
Лишь тишина ветвей склонится к изголовью,
И свищет вперебой,
И плачет невпопад.
Мы потеряли след
В струящейся метели
Отжившего листа скрипичного ключа,
Немой восторг горит тавром осенней прели,
И эта немота –
Звучит – пока – ничья.
Лови скользнувший лист –
Загадывай желанье,
Танцуй на крутизне простуженных сурдин,
Есть поздняя пора счастливого незнанья
Пред жертвенным костром,
Чей дым неуследим.
1990
* * *
1
Осень. Капелла лягушек в саду.
Девушка, крепче держись за … подпругу,
Не доверяйся коварному другу:
Встретишь хозяина – бойся слугу.
2
Осень цветные влачит якоря.
Взглянешь на улицу, там ни … бельмеса,
Только гремит погребальная месса
В тихой покойницкой санкт-октября.
3
Осень. Державно-бульварная лень.
Впрочем, пора прекратить пое…динок
С тонким соблазном чешуйчатых льдинок
В узком бокале опаловых вен.
4
Если же музыке точной обречь
Гордую сущность гнилого порфира,
Осень сдалась мне, как пьяная речь –
Вечно-могучая лира Сортира.
1991
* * *
Осколок горячего чая
Разгонит любую печаль,
И, словно птенца, привечая,
Я смерти тебя обучал,
Давая простые уроки
И ветром ложась под крыло,
Твердил про жестокость полёта,
Про неудержимость его,
Про тёмные страхи паденья
С немыслимым смехом во рту,
Где ночи горбатые тени
Пытались отнять высоту, –
Селилось слепое Начало
В гнезде двух бесспорных начал:
Ты жизни меня обучала,
Я смерти тебя обучал, –
Два полюса компасной стрелки,
Два острых конца у иглы, –
Свист крыльев в дырявом простенке
Закатной пугающей мглы.
1988
* * *
Печальный Херувим осеннего стола
Изнеженных смертей неосторожных льдинок,
В стакане голубом богемского стекла
Пред ужасом побед вступивших в поединок,
Мальчишка, вестовой обугленной судьбы,
Ночные облака простят тебе удачу,
По хрупкости стекла осенние дожди
Беспутность наготы легко пересудачат,
Лети во весь опор, на Патмосе уже
В тиши строчит донос любимец и апостол
Ты лучше откажи спасением душе,
Чем холодом строке, чем листьями погосту,
Спеши во весь опор во избежанье тьмы,
И, если, впопыхах, придётся оступаться,
Держись за листопад, за город, за дымы,
За прирождённый страх высоких провокаций,
Бессонный Ангел мой, за суетной каймой
Белеющих дымов осенних всесожжений
Печаль твоя светла молочной сединой
Сегодняшних страстей и завтрашних сомнений.
1990
* * *
Покуда мы живы, и всё повторимо,
И запахи крова, и запахи дыма,
Руки усталые, губы – в молчанье,
Всё повторимо, даже отчаянье,
Даже, по памяти, лица ушедшие,
Временем, молью, дождём изрешечены,
Даже забвенье уснувшего Рима,
Для ученичества всё повторимо.
Годы проходят, но небо не ближе,
Трудно даётся муштра тем, кто выжил,
Вдруг понимаешь, охрипнув от жажды –
Это уже не повторится дважды...
Как уникальна осенняя слякоть!
Как безыскусна лица трафаретность!
Господи, дай мне раз в жизни заплакать,
Дай на ветру прикурить сигарету...
1980
* * *
Полночь корявая,
Тьма поперечная,
Сеет кровавое,
Доброе, вечное,
Сыплет ночной порошок,
Сыплет да сыплет
В разверстую дочиста
Пхагаватгиту
Земного сотворчества,
Небо Тушита
Углами торочится,
Не пролезает в горшок.
Не превозмочь
Эту нить
Безответную,
Чёрную горечь
И память наследную
В ступе небес не столочь.
Путает след
Чёрнокнижного зодчества,
Множит круги,
Да морокой морочится
Блудная ночь
Твоего одиночества –
Ветхозаветная ночь.
Блудная дочь,
Неземная уборщица,
Лунная сочность
Ветвями топорщится,
Ветхий дырявит мешок.
Душу свою промытарить,
Но точию
Не изменить своему червоточию:
Небом бессмысленным,
Как многоточие,
Ночь обрывает стишок.
1995
* * *
Полны озёра битого стекла,
Прибрежний сумрак бредит тишиной,
Здесь – немота, здесь вечность протекла,
Оставшись немотой и глубиной,
Здесь осторожно пробуют на вкус
Рассветный воздух, так ли он хорош,
Здесь староверный, старческий искус
Покоится, как в голенище нож.
Подвижный сумрак мертвенной воды,
Органный свет и шелест тростника;
И тайнопись раскольничьей звезды –
Отрадна, холодна и далека.
Здесь на губах остывшая душа
Живёт воспоминаньем и тоской,
Здесь убывают звёзды, не спеша,
Не нарушая матовый покой.
О Господи, в какие времена
Ты создал твердь над небом и водой,
Пошто мне неизбывная вина,
И что мне делать, Господи, с собой?
Куда уйти от сумрачных небес
И от воды лепечущего сна? –
Здесь нет креста,
Здесь не поможет крест,
Здесь нет весны,
Здесь – Вечная Весна,
Здесь нет имён, здесь вчуже имена,
Здесь прорастают вещи костяком,
И боль живёт, остра и холодна,
Как будто валидол под языком.
1982
* * *
Прекрасный человек, прекрасная погода,
И слякотный октябрь дежурит на дворе,
И лист срывается календарю в угоду,
И дышит черновик на письменном столе.
Четыре волшебства даются ежегодно,
Их различает день по метам на челе,
Их различает ночь, которой не угодны
Четыре волшебства на письменном столе.
Прекрасна тишина, сказавшая впервые,
Разрушившие мир чудесные слова,
Прекрасна тишина удавкою на вые,
И чёлн черновика на озере стола.
Всё к лучшему, мой друг, нам данная чудесно,
Чудесно жизнь уйдет по винтовой стреле –
Да разве это смерть – отпавшая телесность,
Как лист черновика, сожженный на столе!
1986
* * *
При входе в мрачные глубины
Не отрешись от высоты,
Мы бесконечны и едины,
И с миром про́́клятым на ты.
Разбуженная твердь дымится
В преддверьи Божьего гонца,
И воспалённая денница
Кренится близостью конца.
Всё суета – строка пророка,
Обетование – тщета.
Глядит на мир пустое око,
И чаша гнева пролита.
В кругу разврата и томленья
Избранник заднего двора
Послушно шепчет песнопенья,
Наивно путая слова,
Он с нежностью ласкает звенья
Своих возвышенных оков,
Он видит тайные знаменья
В пути стреноженном волхвов.
Парит горбатая комета,
И в пляшущей её тени
Осколки Божьего навета
И Ангельских неврастений.
Всё кончено! На жутком крене
Звезда свинцовых перемен,
Но подгибаются колени
При горьком слове «Вифлеем».
1996
* * *
Призраки, призраки в доме моём,
Призрак покоя и призрак уюта,
Призрак постели и призрак полёта,
Полночи лютой, ночного салюта,
Призраки, призраки в доме моём!
Призрак жилья обернется жнивьём,
Призрак гитары, как призрак аккорда,
Призрак черемухи, яблони, кедра
Лезут в окно, закрываю щеколду,
Призраки, призраки в доме моём!
Без привидений как век проживём,
Без кривотолков и междоусобиц,
Братоубийств, протоколов, бессонниц?
Призрак за письменным пишет столом.
Страшно во сне, но страшнее вдвоём –
Цепи, щеколды, замки и засовы,
Грязь, карантины, кордоны, заставы –
Самоубийцы, поэты и совы
Тихо стучатся и входят сквозь слово,
И говорят, говорят о своём…
Призраки, призраки в доме моём.
1981
* * *
Проблема Бога в том, что тварь желает жить,
Шипами и хвостом, присосками на теле,
Отравленной слюной, извилинами лжи,
Укрывшись по глаза в зловонном сапропеле,
Она желает жить, сейчас, а не потом,
Она способна ждать, срываясь на пределе,
Раскинув чешуи на воздухе пустом,
И жабры обратив в певучие свирели,
Она согласна жить по правилам добра.
Её ли в том вина, что Бог в конце недели
Остановил станок и мир спалил дотла,
Пусть тварь живёт, но Бог в неё не хочет верить.
07.12.2011
* * *
Пророки становятся старше,
Тая подневольность в себе.
Стрельцы выступают, не жравши,
Навстречу весёлой судьбе.
Их опыт и старше и горше,
И строже назначенный час.
Мне грезится Чёрная Площадь,
Мощённая стёклами глаз.
* * *
Разбуженный во царствии своём,
Устанешь быть шутом и королём,
Не станешь ни монетой, ни подковой.
Чу, музыка – сплошная благодать.
Тот край небес, чей говор бестолковый
Игла одна способна передать
Морзянкой истерической мышиной.
В круг темноты спрессован окоём,
И правит миром в царствии твоём
Твой добрый бог из пишущей машины,
Струится флаг над глиняной вершиной,
Звезда глядится в лестничный проём,
Вселенная вмещается в горсти.
Нет ничего, что стоило б соблазна
Сомнения, чтоб стоило спасти,
И потому сомненье неотвязно.
Глядит вовне глазами фонарей
Безумие шутов и королей.
2003
* * *
Разменяй мне пятёрку, Иуда!
Кто меж нами сегодня богат!
Мы живём в ожидании чуда,
Устремляя зрачки на закат.
Моросит запоздалая осень
На курьерских своих скоростях.
Кто сегодня, упав под колёса,
Остановит опасный состав?
Потянулись последние птицы
На далёкий неведомый юг.
Не пора ли простить и проститься,
Мой последний неведомый друг?
Я плачу золотые проценты
И грешу, зарекаясь грешить,
Но низки и доступны расценки
В непонятном ломбарде души.
Не избегнуть нелепых промашек!
Разменяй мне, Иуда, деньгу!
Осень крыльями пёстрыми машет
И кричит, задыхаясь в снегу.
* * *
Ребячество, дарованное свыше,
И тайный след, застывший на бегу,
Ночь тихо опускается на крыши,
И я хочу кричать и не могу.
Здесь всё иное: тот же переулок,
Надсадно самосвалами гремя, –
Излюбленное место для прогулок
Того, кто отражение меня;
Он думает, что он во всём виновен
Но я-то знаю, чья на всём вина,
И шаг его нервозен и неровен,
Того, кто отражение меня.
Абсурдности подвластны с колыбели,
Молчим по обе стороны стекла,
Но небеса востока поседели,
Торжественная музыка взошла,
Так не оставь наедине с собою
Меня, моя ночная ипостась,
Крещённая под чёрною водою,
Крест-накрест заколоченная страсть.
1989
* * *
Свершается тайная мена:
За душу дарят имена,
И профиль вечернего неба
Зубчатая гложет стена.
Горят пятипалые звёзды,
Бульвары стянулись в кольцо,
Столичный резиновый воздух
До слёз обдирает лицо.
1982
* * *
Свет голубой луны
У затворённых ставень.
Господи, что же мы,
Что по себе оставим?
Рыхлую стопку книг,
Где затерялось слово,
Господи, хоть на миг
Дай бытия живого,
Кто б ни воззвал к Тебе,
Кто б ни пригубил чаши,
Каждый в своей судьбе
Станет смелей и старше,
Не помяни во зле
Нас, помянувших всуе
Имя Твоё, земле
Мертвенной адресуя,
Вечные должники
В вечность войдём как дети,
Если Твоей руки
Прикосновенье встретим.
Боже, обереги
От не Твоих соблазнов,
Пусть голоса тихи,
Суетны и напрасны,
Вслед голубой луне
Я Твой закон нарушу,
Жизнь – это смерть вдвойне,
Вырви живую душу.
Имя Твоё одно
Не поглотит бумага,
Пусть Ты осудишь, но
И осужденье – благо!
1984
* * *
Свечи потухли. И ночь наступила в округе.
Лестницы зябли в своей круговерти шатучей.
Стыли от холода зубы и ныли перила –
Чёрное небо в холодном пролёте парило.
Так напрягаются нервы звонков телефонных.
Самое страшное – это понять и запомнить.
Грусть неразборчива – всё прибирает на память,
Даже отточие, даже безлюдие комнат.
Свечи погасли. Так гаснет сознанье ребёнка.
Свет убывает, как входит под рёбра иголка –
Боль немоты, здесь не к месту заздравные тосты.
Чёрное небо упало на место погоста,
Чёрное небо упало холодным туманом,
И фонари разболелись, как старая рана,
Боль осторожною кошкой у запертой двери,
Самое страшное – это понять и поверить.
Свечи истаяли, не породив соучастья
В зыбкой поверхности мёртвых зеркал паучачьих,
Холод паучий крадётся стеною к подушке,
И угрожает – не гибелью – только удушьем.
Гулкое небо повисло в окне и дурачится,
Давних истерик следы на простынке из прачечной,
Кто там, в углу тихо просит прощенья и гибели?
Воды сомкнулись. И нас в темноте не увидели.
1980
* * *
Свистят подневольные ветры
И пеплом шибают в лицо,
Наверное, наше бессмертье
Сокрыто за этим рубцом –
За тою чертой горизонта,
Что нам не дано перейти,
И только молитве ребёнка
Открыты святые пути.
1987
* * *
Смердяков был великий поэт,
И – по праву – великий философ,
Он нашёл долгожданный ответ
Для ещё не рождённых вопросов.
Глубиной, как наркозом, дыша
И юродствуя нехристя ради,
О, живая, гнилая душа,
Что ты ищешь в осеннем разладе?
Или Царствие Божье не в том –
И даётся Оно без усилий –
Чтоб дождём переполненным ртом
Говорить то, что знать не просили?
Если в этом всё дело – греши!
Пей ноябрьские горькие прели,
Если тело не стоит души,
И душа не нуждается в теле –
Захлебнёшься в осеннем дыму,
Обернёшься промозглым туманом.
Что, теперь хорошо одному,
Без души, без любви, без обмана?
21.11.2009
* * *
Снежный ангел, указатель рая
Посреди чужого пустыря,
В вечность ты летишь, не улетая,
Первобытной Книгой Бытия.
Снежный ангел – истинная мера
Тишины непрочной словаря.
У поэта собственная вера,
Детская, порочная, своя.
Среда, второе января
Среда, второе января.
Стрела обратного отсчёта
Не досягает до нуля,
Как будто ей мешает что-то
Пройти упрямую черту,
Чтоб обагрить источник речи,
И цепь времён держать во рту
Над невской набережной – вечно.
Забвенье – это ремесло,
Теченье медленного Нила.
Здесь время стеблем проросло
И семенами накормило.
Наивна вера, но обман
Бездомной тени человечьей
Хранит туман небесных манн
Для чёрных ран Замоскворечья.
На стёклах ледяной нарост
Скрывает мир, большой и рделый,
И, словно ящерица хвост,
Душа отбрасывает тело,
Чтоб в наготе, как персть дрожа,
В себя смотреться беспристрастно,
Понеже смерть и есть душа
Без времени и без пространства.
02.01.2002
Стансы
I
Смердят пылающие кровли,
И город серою объят,
Луна в чаду краснеет кровью,
О, Лот, не оглянись назад!
Любовь служила изголовьем,
И вот – один среди утрат,
Ведомый музыки любовью,
Орфей, не оглянись назад!
II
Что было, то прошло, под старость
Перебирая свой уклад –
Как мало нас с тобой осталось,
Мой друг, не оглянись назад!
Когда подневная усталость,
И в голосе кромешный ад,
И рифма где-то запропалась,
Поэт, не оглянись назад!
III
Когда Творенье совершилось
И нагрешило невпопад,
Яви владыческую милость,
Господь, не оглянись назад!
И, что б на сердце ни таилось,
Но, покидая Райский Сад,
Вселенная тебе открылась,
Адам, не оглянись назад!
IV
Чужих грехов тяжки оковы,
И руки слабые болят,
А за спиною – смех и споры,
Иисус, не оглянись назад!
Цепные псы порвать готовы
Штаны и худосочный зад,
Сын Блудный, где твои альковы?
Изгой, не оглянись назад!
V
Как живописные руины,
Ступени убегают вниз,
И как зелёные раввины,
Деревья встали на карниз.
Когда осталась половина,
В чём ты пред Богом ни винись, –
Ни в чём ты больше не повинна!
Любимая, не оглянись!
1986
* * *
Стихи – убийцы поневоле, –
Где грубый вкус, там точный слух.
Здесь жернова перемололи
Всё, кроме кошек и старух.
Течет бесстрастная полова
И прорывает невода,
И час пришествия второго,
Как краска первого стыда.
Не эти мы учили речи
У алтаря тишайших Муз,
Тропою сбивчивых неметчин,
Толпою пьяных анакруз.
Тогда, исконно беззаконна,
Нам в руки прыгала со льда
Звезда Рождественского клона
И загоралась, как слюда.
Туман, как Каин, не замечен
И неожидан, как испуг,
От февраля укрыться нечем,
И звезды падают из рук.
Полнеет сытостью улова
Волшебный невод паука,
Но мертвой хваткой держит слово
Заиндевевшая рука.
2000
* * *
Так тягостно землёй ступая,
Где – эльфов шумная семья,
Пыль облетает золотая
С поникших крыльев бытия.
В глазу наделавший фасеток,
Господь был молчалив и хмур,
Любовь разбилась между веток,
И стал капустницей Амур:
Во след поникшей землянике –
К земле, без ладана и роз,
Где от богини славы Ники
К потомкам переходит торс.
И нам кружить жуком навозным,
Нам собирать пчелою мёд,
И будущее – не серьёзно,
И энтомолог нас распнёт…
А если нет, принять на старость,
Как в небе скрытый бубенец,
Всю подноготность и усталость,
И свой малиновый венец.
1986
Творец не признавал карандаша:
Всё набело и в первый день, и в пятый, –
Вселенная ложилась не спеша
На чёрный ватман вечности не смятый.
На тверди разгорался сонм светил,
И вот, уставши до шестого пота,
Творец рулетку жизни раскрутил
И отдохнуть решил до дней потопа.
Не понимая участи своей
И на себя вселенную умножив,
Светилась жизнь окалиной морей,
И разум обрастал змеиной кожей.
Надменная, как книга Бытия,
В себе самой найдя исток творенья,
Не чувствуя руки поводыря,
Своих детей ведя на преступленье,
И образ и подобие поправ,
В себе самой и множилась и крепла…
С кощунственной молитвой на устах
Жизнь снова обратится в горстку пепла.
Но как она чертовски хороша,
В смирении с гордыней не разъятом.
Творец не признавал карандаша, –
Всё заново и в первый день и в пятый.
1988
* * *
Теперь уже и Бродский умер,
И не осталось никого,
Кто был бы болдински безумен,
Как выстрел в небо над Невой.
Прёт время – тусклая порода
В отвал, не стоящий труда,
Семья осталась без урода,
Но для чего она тогда?
октябрь 2007
* * *
Тишину превозмочь!
Как наивна твоя глубина,
Леденцовая ночь,
Небо видно до камешков дна…
Ну – попробуй! Скажи!
Преступи вековую черту,
Карамельками лжи,
Словно галькой, играя во рту.
Ты ведь помнишь меня?
Мы с тобою один на один,
Лобовая стена,
Но прозрачная свету глубин,
Мы одни. Мы вдвоём…
Это лето – у нас под рукой,
И огни в окоём –
Словно души над вечной рекой.
15.06.2009
* * *
Только вода, не бывшая собою
Ни разу со времён материка,
Бегущая, не знающая боли,
То молоком, то кровью, но река,
Только вода, поправшая различья,
Озвучивая капли на века,
Только вода, сквозь воркованье птичье,
Изменчивая, как твоя рука –
За всё и ни за что она в ответе,
Разглаживая волны, словно мех –
Только вода, возвысив мрачный лепет,
Только вода переживёт нас всех.
1986
* * *
Только тот одолеет никчёмность,
Бесполезность, бесцельность пути,
В ком живёт отягчённая совесть,
От которой уже не уйти.
От дороги, с её тупиками,
Поворотами, грязью седой,
Раздвигая пространство руками,
Мы уходим, ведя за собой
Наши сны, преступленья, любови,
Не давая отстать по пути.
Сколько в них не схороненной боли…
Как душою с ума не сойти…
1986
* * *
Тому, кто пережил свою тюрьму,
Скромнее быть придётся в этом мире.
Букварь и титла восковой цифири –
Всё тайнопись, докучная уму.
Когда рассветом вскиснут этажи,
И гордость скроет наготу от взора,
Всевластны силы вздорного позора
И тихого сомненья коллажи.
Обычный город, скучный вавилон,
Дневной привал кочующего гена,
Где русская рулетка Диогена
Смурнее копуляции времён.
1993
* * *
Тот, кто мрёт, всегда предаёт живых,
Долог перелёт из Сюда – Туда,
Отраженье неба в воде дрожит,
В отраженье неба дрожит вода.
И ни зги, хоть душу сожги дотла,
Нерушим покой, недвижим полёт,
В этом мире нет ни добра ни зла,
И неясно кто кого предаёт.
За движеньем маятника следи,
Отраженье тени лови рукой,
Всё твоё прошедшее – впереди,
Ждёт тебя, ушедшего, за рекой.
08.12.2010
* * *
Туда, где полночь бредит сединой,
Где жизнь, подчинена суровой клади,
Офелией опустится на дно
Искусства, Бога и соблазна ради,
Приступит день и минет стороной,
И, наконец заслуженной наградой,
Взойдут снега над спящею страной
И встанут, как отвесная преграда
Между поэтом и его трудом.
Как одичал неприбранный твой дом,
Где полночи ютятся за камином,
Где сквозняки сдают углы внаём,
Где крутится пластинка, чёрным нимбом,
Как будто валидол под языком.
1982
* * *
Тщеславной молитвой
На паперти дня,
Весёлой ловитвой
Травите меня,
За память иного
В крестовом лесу,
Покуда я слово
В гортани несу!
Травите, гоните,
Но будьте со мной –
Мы впутаны в нить
Паутины одной.
Но нам не впервой
Волосатый паук,
Мы певчее слово
Поили из рук.
Всё смертно,
И слово, и мы, и дожди,
И вся эта сеть
Кривотолков и лжи.
Всё вечно,
И небо, и мы, и пырей,
И мёртвый паук
В паутине своей.
1986
* * *
Ты вся в удручённости,
В плаче высоком,
Ты вся в утончённости
Неги бесовской,
В ночи голубой
Вся стоишь нараспашку,
И ветер тобой
Шелестит, как бумажкой.
О, небо, склони
Перед нею колена,
Ей имя – бессонни-
ца, боль и Елена.
Ночные кошмары
Тебя не отпустят,
Велением шара,
На волчий капустник.
Судьба ли, вина ли,
В тебя я не верю,
Тебя я не знаю,
Но заперты двери.
Кто будит во мне
Это странное эхо –
По горькой вине
Осторожного смеха.
А ночь, словно знамя,
А тьма, словно имя…
Что станется с нами?
Что сбудется с ними?
1986
* * *
Ты знаешь о солнечном свете
Лишь то, что он втайне живой,
И черви, и травы, и дети
Беспечно согласны с тобой.
Мир полон печального солнца,
Поскольку ему суждено
Глядеть в голубое оконце
Оттуда, где вечно темно.
30.04.2012
* * *
Ты любишь жасмин,
Но, где мне его достать в ноябре.
Но ты любишь жасмин,
Я могу подарить тебе хризантемы…
Но ты
любишь
жасмин…
1981
* * *
Ты помнишь дерево в снегу?
Скрипичный ключ басовой ноты –
Оно застыло на бегу –
В броске! – готовилось к полёту.
Мы укрывались в той ночи,
Фонарным светом окружённой.
Мы слышали: оно кричит –
Стволом, морозом обожжённым,
Ветвями, грузными от ласк
Бестрепетно-нагого снега.
Оно не различало нас
Сквозь снег последнего набега…
А мы – стояли средь реки
Потока белого атласа,
Не понимали, дураки,
Бессмертья выпавшего часа.
1988
* * *
Ты придёшь ко мне ночью во сне
И уронишь слезу на подушку,
Пробираясь лучом по стене
И звеня голубою полушкой.
Это небо твоё, не моё,
Ты, рождённая
В чёрных глубинах,
Проникаешь прохладой в жильё,
Приникаешь, как плат голубиный.
Ты – как ужас звездяной росы,
Что тобой рождена и любима,
На коленях столетий босых,
Ты – как странное долгое имя,
Как разбитый скудельный сосуд,
Как в руинах танцующий лучик,
Но и шаткие сны не спасут
От твоей от беды от падучей.
1989
* * *
Александру Брунько
Ты тоже простил врагу,
И враг на тебя полчится,
Я голос твой сберегу,
И всё же давай простимся.
Простим переплёты лжи,
Простим сигареты в чае,
Простим, что мы жили, жи-
вём и конца не чаем.
Я голос твой сберегу,
Но всё может, вдруг, случиться,
Я тоже простил врагу,
И враг на меня полчится.
Так голос простой скворца
Не терпит ни грана фальши.
Учитель, целуй певца,
Кто знает, что будет дальше,
Чем кончится этот день,
С чем мы побредём по свету!
Прости мне, что дребедень
Стихов так мила поэту.
А может, худым плащом
В распоротый дождь окраин
Зароемся, и ещё
Светлейшую боль прославим.
1986
* * *
Тяжёлым свинцом переполнена века гортань,
И степью клубится ковыль, будто дым ядовитый;
Взойди на высокий, ни к чину ни к месту, алтарь –
Позором, надеждой и вздыбленной шерстью ловитвы!
Приходит отчаянье рушить свои рубежи,
Спасительных слов онемевшему слуху не надо,
Как Ромула с Ремом, нас боль доведёт до межи,
Где брат не подымет на брата тяжёлого взгляда.
История – данность давно погребённых имён.
Забвенье даётся янтарной молитвой слепою.
На шахматных досках, где белый и чёрный сметён,
И Авель погублен, и Каин не сыщет покою:
– О враг мой беспечный! о брат мой! из пепла восстань!
Мы роль перепишем в сей век, слепоте плодовитый! –
…Слова продираются через сухую гортань
Тяжёлой звездой обрушающей небо ловитвы.
* * *
Ужасная весна, но мы ещё в седле,
Но мы ещё поём стреноженные песни
О розе и золе, о небе и земле…
Как трудно умирать в открытом поднебесье,
Когда лишь краткий век, скользящий в пустоту,
Ты с миром правил связь, чтоб навсегда остаться,
Жить в четырёх стенах, как пламя на ветру,
И сладостно любить, и горестно прощаться.
Ты виноват во всём, но в чём ты виноват?
Ты – первенец любви, жестокой и усталой,
И землю исходил, и вот пришёл назад,
Ты не был, или был, но и тебя не стало…
Как пережить покой, и страх, и клевету,
С молитвой на зубах, хулой и святотатством,
Когда на высоте крест тянет в высоту,
И горестно прощать, и тягостно прощаться!
1986
* * *
Ходит маятник Фуко,
Быть фукою нелегко,
Незавидно быть фукой!
Всю-то жизнь искать покой,
А потом опять покоя
По инерции бежать,
И дражить судьбой такою,
И на ниточке дрожать.
Отца-дрица-гоп-ца-ца,
Два начала – два конца!
Водит маятник земля,
Свод небесный заголя,
И глядят на эту фугу
Блудный Сын и Вечный Жид,
Ходит маятник по кругу,
Только ниточка дрожит.
Ты – фука, и я – фука,
Жизнь обидно коротка,
Не достать судьбы рукой –
Всё окажется фукой.
И кошмары Птоломея
Проникают в наши сны,
И над миром, пламенея,
Ходит маятник Луны.
1996
* * *
Холод идёт от стекла,
Небо придвинулось ближе.
«Дай мне немного тепла!
Ты меня видишь?» – «Не вижу!»
Белая мёртвая гладь,
Взгляд поскользнётся на глади, –
Век нам с тобою играть,
В белые карты не глядя.
Это такая игра,
Проще её не бывает:
Снег, что идёт во вчера,
Нас уже не задевает.
Ветер вонзает в дворы
Голые ногти ледышек.
«Эта пора до поры,
Ты меня слышишь?!»
Не слышит…
* * *
Чтоб не сойти с ума,
Давай сорвём обои,
И стены обнажим,
Чтоб не сойти с ума,
Наверное, весна
Сведёт с ума обоих,
И в этом свой резон,
Отрада и вина.
Наверное, весна –
Всего лишь эти плечи, –
Сведёт меня с ума,
Чтоб не свести с ума.
Мы из чужого сна –
Две тени. Этот вечер
Дарован неспроста
В былые времена.
Мне грезится, что мы
С тобою повсеместно –
Расплавом темноты
На всех материках,
Мы – пленники весны,
И в нас живёт окрестность,
Как кровь живёт во мне
И топчется в висках,
И сердца не унять!
Но чудится иное:
Наверное, весна
Кощунственно проста,
И эта благодать –
Изнанкою, виною –
Вся – сломленная ветвь
Жасминного куста.
80-е
* * *
Е. П.
Чёрно-белые яблоки в нашем саду…
Это осень куражится, мёртвые астры
Перед выпасом школьным лежат на виду, –
Снимок времени, временем сделанный наспех, –
Стылость в лицах, пустые глаза фонарей,
Остановленность жеста, и слова, и взгляда –
Только ложь, что осталась от правды твоей,
Только ложь, что осталась… и больше не надо!
Осень – мастер, что только со светом в ладу.
Но ведь помню, что были и мы школярами.
Чёрно-белое время идёт в поводу,
И сбегает от нас проходными дворами.
01.09.2011
* * *
Эзоп не мог не быть рабом:
Чужда гармонии свобода,
Пустая рыхлая порода
Меж вдохновеньем и трудом.
Эзопов труд – Сизифов стон!
Жизнь неумытную морочить
Во глубине свободных волн
На берегу пустынной ночи,
Чужое платье поновлять,
Как нищий, собирать объедки,
Но никому не отворять
Засов из снов хрустальной клетки,
Служить и вору, и царю,
И, потешая тем народы,
Вдруг покачнуться на краю
Бездонной пропасти свободы.
2000
Элегия № 5
Об октябре. В который раз
Оплакать все его погосты.
Его растянутые вёрсты
Кто не оплакивал из нас,
Кто не стоял у тех оград!
Давным-давно уснули дети,
И очумелый листопад
Прохожему на шляпу метит.
Как жалок этот жёлтый грим,
Когда до времени и срока
Ты понимаешь – жизнь жестока,
И будет комом каждый блин!
Но – верю! – в октябре пустом
Опять начнётся бабье лето.
За подмороженным окном
Трещат сухие кастаньеты
Опадших листьев. Странный свет
Сквозит в провалах чёрных веток,
Дрожит рука, и сигарета
Роняет пепел на паркет.
Об октябре, где горечь дат,
Где лист продрогший и осенний, –
Благословлять его спасенье,
Не оглянуться бы назад!
И всё, что сбудется потом,
Души уже не растревожит,
И память на слова умножит
Всё, что добыто октябрём.
1977
* * *
Это время глумится над каждым,
Седина у него на виске;
Обретенье неслыханной жажды,
От Матфея в четвёртой строке;
У разбитых ворот – колесницы –
В направлении Царства Теней,
А закат, что твоя власяница,
Что Твоей багряницы страшней;
Обретенье бессмысленной жажды,
Седина у тебя на виске –
Это – время глумится над каждым
От Матфея в четвёртой строке.
1990
* * *
Ниму
Это время замеса такого,
Что хлебам не взойти до поры, –
Полудух, полуплоть, полуслово,
Полусмех дворовой детворы.
Современная муза – репейник,
Соучастница всех, кто почил,
Я один твой живой современник
В холодеющем нимбе квартир.
Диковатой повадке паучьей
Выплетать подноготность из мглы
Я давно обручён, и обучен
Укрывать от досмотра углы.
Я спокоен, как поле под паром,
В мою комнату свет не войдёт.
Корневым и венозным угаром
Пиалу мне наполнил Господь…
Это Азия, ночью, крылами,
Это Азия, ночью, без сна,
Поднимается над куполами
Эта Азия – это весна!
Это время замеса такого:
Хлеб преломлен, – насыться, собрат!
Не уехать ли нам из Ростова,
Чтоб уже не вернуться назад?
1983
* * *
Это время идёт,
Всё трезвее и тише,
Это память стучит
Костылями утра,
Так давай помолчим
Этот малый излишек,
Этот малый излишек
Больного тепла.
Всё, что ведомо мне
О судьбе подневольной,
Всё, что ведомо мне
И тебе и ему:
Истекает дождями
Неба старая сводня,
На плечо надевая
Пустую суму.
В тучах зимнедождливых
Затерялась планета,
И рождественский дождь
Всех крестѝт до костей,
Как звезда Вифлеема,
Растерявшая светы,
Век идёт по дороге
Несытых страстей.
Я один из твоих
Из немых конвоиров,
И тебе никуда
Не уйти от меня,
Я из мёртвых твоих,
Что пока ещё живы,
Отошедших твоих
На конвое сменя.
Я открою твои
Костенелые жилы,
Белой кровью твоей
Я омою ступни,
Мы из мёртвых твоих,
Что всегда будут живы,
Потому что планете
И небу сродни.
Белый пламень стоит
У меня в изголовьи,
Я тебя прокляну,
Самый серый из дней,
Но проклятьям моим
Не сбываться сегодня,
Никогда не сбываться,
А это – страшней!
1986
* * *
Это тайна, расправив крыла,
Зависает над вымытым небом,
Это горькая суть ремесла
Вдаль уходит по ложному следу,
Это корчи и бред естества
Совершают ненужную требу.
Это голосом чёрных глубин
Произносится имя столетья,
Это – соль довременных седин,
Это – звёзд слюдяные отрепья,
Не сокрывшие студность души,
Это – ветер, стегающий плетью,
Это – снег долгожданных вершин.
Это – время свинцовых отметин.
Этот почерк, который един
Для рождённых под знаком разлада, –
Тишина каждодневного ада,
Ежедневного лада сурдин.
1990
* * *
Эту музыку смерти
Я на завтра берёг,
Но в дешёвом конверте
Принесли некролог, –
Так в преддверии Леты,
Ставя ёлку крестом,
Что мы знаем об этом,
Что мы помним о том…
Перевод и подстрочник –
Две медали лица.
Дует ветер восточный
В рыбий мех пальтеца.
Перевод и подстрочник,
Но один – наизусть.
В виде жилки височной
Обнажается грусть.
Это жалкое небо
Над тобою и мной,
Эта снежная верба,
Этот вкус ледяной,
Эта снежная заверть,
Понарошку, слегка,
Ты на горе, на зависть,
На сейчас, на века…
Этот грохот трамвая,
Лязг на стыке времён…
Я ещё успеваю
Не забыть всех имён.
Дальше ночь безответней,
И всё выше порог…
Эту музыку смерти
Я на завтра берёг.
1982
* * *
Я вымолчу тебя
У гнева и тоски,
У старости дождя
И даже у строки,
И даже у тебя
Я вымолчу тебя.
У холода костра,
У немощи Астарт,
У тишины, у дня,
Почти что не любя,
Но даже у себя
Я вымолчу тебя.
Я вымолчу тебя
У знания причин,
Я вымолчу тебя
У здания личин,
Тебя в себе губя,
Я вымолчу тебя.
Я вымолчу тебя, –
Молчание и страх, –
Я вымолчу тебя
У тайных сонных трав,
Средь всех, во всём, всегда
Неверен и не прав,
Я вымолчу тебя
Молчание поправ.
1990
* * *
Я исходил из данности зимы
И говорил нечаянные речи
Под грузом неба, раздавившим плечи,
И осторожным словом тишины.
О невозможном сне материка
Я знал кошмары, что его измучат,
И звоном неотчётливых созвучий
Пленялась своевольная рука.
И грезилось: в полёте снеговом
Настанет день безудержных печалей,
В конце прозреет, данное в начале,
И позовёт отринутым крылом.
Я жил как жил, не чувствуя вины,
Мне с каждым утром открывался вечер,
Я говорил заснеженные речи
И исходил из данности зимы.
1989
* * *
Я любил тебя, небо в разоре
Молодых умирающих звёзд,
Уж за то, что тебя не оспорить,
И молиться тебе – не всерьёз,
Уж за то, что дорогой окраин
Меж горбатых огней поташа
Беспризорною струйкой из крана
Утекает в бессмертье душа.
Свят купели смеющийся отсвет,
Слепотою мудры старики,
Может быть, и не стоит бороться
С жёстким циркулем точной руки.
Не прости меня! Не даждь мне хлеба!
Но, лукавую плоть возлюбя,
Опрокинь меня в белое небо,
Чёрным небом укрой от Себя,
Чтобы мог я – тщетой и потравой –
С мыльной пены сдувая верхи,
Зацепиться душою корявой
За свинцовую мякоть строки.
Где ты, пуп неземного покоя,
Сук небес нелегко раскачать…
И кого проклинать за такое?
И кого за такое прощать!
1995
* * *
Я люблю тебя так,
Что ты этого не заметишь:
Так и должно быть,
И, пожалуйста,
Не касайся
Балконных перил:
Они проржавели.
1989
* * *
Я не могу ничем тебе помочь,
Ты – дочь моя, железная, немая.
И поезда, идущие сквозь ночь,
Тебя гудком протяжно поминают.
Россия – тьма! Россия – окоём –
Сквозь бурелом кочующего дыма, –
Что даже в Божьем царствии твоём
Ни небо, ни земля неисследима.
26.07.2012
* * *
Я с трудом расклеиваю веки…
В.Максимов
Я с трудом расклеиваю веки.
Сны самоубийствами чреваты,
Где вращают ледяные реки
Наших ГЭС литые киловатты,
Где страну от края и до края
Как была – космата и исконна,
Освещает солнце, умирая,
Как лампадка древнюю икону.
Осторожно! Подстели соломки!
Но речистый соловей июня
Попирает ржавые обломки
Ноздреватой ночи полнолунья…
Да и как могло бы быть иначе!
И уже подсказывает леший
Своротить всё, всё переиначить,
И уже указывает бреши…
Я с трудом расклеиваю веки,
Сон тревожный соскоблю как наледь,
На исходе золотого века
Сохранит история и память
Всю страну – от края и до края,
Горький дух и своеволье вотчин…
Каждый раз, когда я умираю
Над строкой измученной и волчьей.
1982
* * *
Я слышу, как листья крадутся аллеей,
Я слышу, как письма в анналах стареют,
Я слышу, по поступи тьму различая,
По крыше, по остову,
Мглей и горчая,
Проходит последняя,
Чёрная стража,
И ветер всё медленней,
Гибельней пряжа.
Но в каждом звонке – колокольцы Валдая,
И времени нет,
И беда молодая,
Как жёлтый билет, прилепляется к стёклам –
Осенний скелет?
Апельсинная корка?
Обглоданный свет, безучастный, как стража?
И ветер всё медленней,
Гибельней пряжа.
Но с каждой минутой
Всё туже эклога,
И нетто и брутто
Постылого слога:
Сквозняк проникает, сквозняк понимает,
Где плачется Каин, где прячется Авель, –
Отдать его веденью помыслы наши!
И ветер – всё медленней,
Гибельней пряжа.
Что делать,
Каким прозябать бездорожьем?
А ветер всё медленней,
Ветер всё строже…